Много людей, очень много… Вот они, вся эта огромная очередь, проходят сквозь веранду ресторана Дома кино, другого пути нет. Оцепеневшие официантки смотрят на бесчисленную толпу в пустом ресторане. Люди пришли проститься.
Чего не могу понять… Шла дама, солидная, хорошо одетая. Она шла возложить цветы к гробу… Вдруг достает мобильник, чуть не приставляет его к покойному Алексею Владимировичу и щелкает. Дама идет дальше, направляя свое «оружие» на вдову, на дочь… «Родственников не снимать!» — грубо прервал ее мужчина. Грубо и правильно. Люди, люди…
Но больше, все же, других. Народ с цветами поднимается по ступенькам. На краю стоит пожилая женщина, выбирает наиболее немощных, с палочкой и всем подает руку, всем помогает. Тоже люди.
Баталов играл и для тех, и для этих, для всех. На что он надеялся? Что посмотрев его кино, люди станут лучше, чище, светлее? Правильно надеялся, правильно, куда же без надежды. Он ведь так верил в человека…
И еще: не читайте по бумажке, пожалуйста… те, кто выступает. Если вам нечего сказать, лучше не надо, помолчите… Когда молодой замминистра культуры вот так, по-писанному… Ну простите, кажется, что для галочки. Или высокий военный чин — бодро читает, как доклад. Не надо.
Да, и еще Михаил Ножкин сказал: «Многие актеры, режиссеры прислали телеграммы. А трудно им было что ли просто прийти, ну хотя бы на полчасика, на минутку?.. Постоять, отдать дань уважения».
Не знаю, может кому-то и трудно, все-таки поколение Баталова, к сожалению, уходящая натура. Но вот Иосиф Кобзон всегда (всегда!) приходит и говорит от души. А еще поет от души. Да, он пел там у гроба. А говорил… что он мог назвать Алексея Владимировича Лешей… Многие его звали Лешей… И что у гроба нет карманов, и Баталов не накопил много денег. А Игорь Золотовицкий вот еще что сказал: «В Доме актера появились средства, чтобы помочь великим в прошлом, но нуждающимся артистам. Позвонили Баталову, предложили — «Нет, спасибо, я не нуждаюсь, есть же другие…». — «Он не обиделся, нет», — вспоминает Золотовицкий, просто я понял, что нельзя ему это предлагать. Хотя он, конечно, нуждался».
Все вспоминали жену Гитану и дочку Машеньку. Говорили, какая это любящая семья, как они все друг друга поддерживали. И еще говорили, что нужно не оставить Машу, нужно ей помогать. И что она очень талантлива, замечательно пишет книги…
Юрий Норштейн: «Последний раз я видел Алексея Владимировича в конце января. Позвонил, он себя плохо чувствовал. Трубку взяла Гитана: «Знаешь, у нас день рождения Маши, приходи». Я пришел, Гитана на стол поставила водочку, «Журавли» называется. Почему «Журавли»? Мы выпили с Баталовым и, вдруг это случилось само собой, я запел: «Мне кажется, порою, что солдаты, с кровавых не пришедшие полей, не в землю нашу полегли когда, а превратились в белых журавлей»… (И Норштей на самом деле запел со сцены) Куплет я, куплет Алексей Владимирович. И там, помните: «…И в том клину есть промежуток малый, быть может это место для меня…» Да, я тогда подумал о Баталове.
А Николай Бурляев сказал: «Алексей Владимирович любил смеяться над собой. Говорил: «Режиссерам нужен был человек с трамвайным лицом, вот меня и взяли в кино». Все говорили о его интеллигентности, о высоком достоинстве, о его «врачевающем голосе». Его студенты плакали. Но никто уже не вспоминал, что Москва слезам не верит. И опять Николай Бурляев: «У Баталова не так много ролей, но его будут помнить все и всегда. Он не накопил богатств, но народная любовь дается не за богатство. А те, у кого деньги, дома, кто играет только ради гонорара — их забудут, все это унесется как пыль». Он прав.
