«Аллилуйя во здравие Николая Караченцова»
— Вы считаете себя примой вашего театра?
— Ни в коем случае! Потому что у нас главная актриса — Инна Михайловна Чурикова, и Марк Анатольевич говорит про нее: «Это наша царица золотая». У нас много хороших актрис, а прима… Наверное, с одной стороны, это прекрасно, с другой — здесь есть что-то опереточное. Знаете, актер — краска режиссера, и пережить замену любого актера, даже очень великого, возможно. Театр строит режиссер на сегодняшний день.
— То есть, по-вашему, «Ленком» — это Марк Захаров и все остальные. Захаров — демиург, который лепит из вас что захочет? А вы все готовы идти за ним с закрытыми глазами?
— Да, но есть исключения. С уходом Александра Абдулова ушли спектакли «Плач палача», «Варвар и еретик». С великим Евгением Павловичем Леоновым ушла «Поминальная молитва», и никто не смог сыграть вместо него. Была попытка у Армена Борисовича Джигарханяна, но не сложилось. Тот слишком большой вклад — духовный, эмоциональный, физический, — который отдал Евгений Павлович этой роли… Его на самом деле не хватает. Есть такой великий актер, как Леонид Сергеевич Броневой. Его Мюллер из «Семнадцати мгновений» — учебник актерского мастерства… Он притягивает к себе, на него очень интересно смотреть. И, конечно, Инна Михайловна Чурикова, уникальная, она незаменимая актриса, на мой взгляд. То, как она играла «Тиля», «Чайку» или в спектакле «Мудрец»… Мне кажется, это гениальные работы.
Марк Анатольевич вырастил несколько поколений актеров, и, когда не стало Олега Ивановича Янковского, не стало Абдулова, такая беда случилась с Караченцовым — это был страшный удар по театру… Такие потери! Но Захаров никогда не опирается на одного человека. Да, эти актеры незаменимы, но театр — жив.
— Действительно, уходит великий артист — и с ним уходит спектакль. Николай Караченцов, слава Богу, жив, но в «Юноне» и «Авось» играть не может. Вместо него там другие… То есть «Юнону» нельзя было закрыть ни при каких обстоятельствах?
— Мне кажется, этот спектакль должен жить, там уже несколько поколений играют. То, что Дима Певцов ввелся туда, не побоялся, — это подвиг, честь ему и слава. Знаете, когда собирается такая компания: один из лучших, великих поэтов Вознесенский, потрясающий Рыбников, великий танцор, замечательный балетмейстер Васильев, Олег Аронович Шейнцис… и во главе — Марк Анатольевич…
Кончит было несколько, а Николай Петрович был один, да. В какой-то момент ему предложили второй состав, ведь по возрасту было уже тяжело играть, но он категорически сказал «нет». У них начались прения с Марком Анатольевичем, разногласия, но Захаров все-таки согласился: «Да, если у вас есть силы, играйте».
— «Юнона» и «Авось» — марка «Ленкома».
— Да, одна из. Это русская рок-опера — не мюзикл, не подражание. Это русское произведение, очень наше и очень сегодняшнее. А когда там поется «Аллилуйя» — это поется во здравие Николая Петровича Караченцова. Это в его адрес, чтобы жизнь его стала хотя бы чуть-чуть полегче.
«Отец без меня сейчас просто спектакли не делает»
— Наверное, у вас непростой характер. Ну а что, разве простым быть интересно?
— Нет, мне кажется, я простая.
— Но что вы можете себе позволить в театре и не позволить?
— Я не могу себе позволить опоздать на репетицию. Если что-то у меня там не получается, Марк Анатольевич сразу говорит: «Идите в кукольный театр».
— На «вы»?..
— На «ты». А я его называю в театре «Марк Анатольевич». Нет, я стараюсь себе не позволять ничего лишнего. Я дочь, и мне нельзя.
— Дочь Марка Захарова, актриса — безусловно, это большое счастье. Но, может быть, есть другая грань, обратная сторона медали, о которой можно только догадываться?
— Мои родители меня родили, подарили мне внешность, потом профессию. Потом как-то вот сложилось, что я стала актрисой Захарова, и мне интересно работать с ним. Я думаю, что мне, конечно, завидуют, потому что я играю во всех последних его спектаклях. Не последних — крайних. Он без меня сейчас просто их не делает, наверное, стараясь по-отцовски успеть «накормить» меня профессией. Я счастлива, потому что считаю его великим режиссером. Он очень продлил жизнь Татьяне Ивановне Пельтцер, которая перешла из Сатиры. Я не думаю, что она сыграла бы такие роли и столько, как здесь. Играла она долго, и уже когда неважно себя чувствовала, в «Поминальной молитве» Александр Гаврилович Абдулов выходил с ней. Он говорил сначала ее текст, она повторяла…
— Да, «Мама, соберитесь!», помню.
— У Горина было: «Меня в поезде так трясет». А она на сцене сказала: «Меня в поясе так трясет». Это был восторг у артистов, но, оказывается, и у зрителей. Потом у нее была такая оговорка замечательная… Григорий Израилевич придумал в «Поминальной молитве»: «Это кто? Это Степан». — «Редкое имя». А она вдруг сказала: «Редкая фамилия». Горин потом так радовался — ведь это нарочно не придумаешь. А как она играла в «Трех девушках в голубом»!
Я думаю, что продлена актерская жизнь и Леониду Сергеевичу Броневому. Какой у него Фирс в «Вишневом саде»!..
— Ну да, актерская жизнь, а значит, и человеческая.
— Когда Леонид Сергеевич тяжело заболел, у него был инфаркт, он слег. Это было в Киеве. Там очень хорошая медицина, его немножко подлечили, он приехал в Москву, и здесь его состояние ухудшилось. Была такая опасность, что он не выйдет на сцену. К нему приехал Марк Анатольевич и сказал: «Давайте вы приедете на спектакль «Вишневый сад», мы просто посидим за кулисами, поговорим. Захочется играть — будете, не захочется — не будете». Он его практически на себе физически притащил в театр, они долго сидели, разговаривали. И потом, минут за 15 до начала спектакля, Захаров сказал: «Быстро все гримируются — и на сцену». Я помню, с какой скоростью мне прикручивали шиньон к голове, и Броневой сыграл. Это большое счастье, он больше чем актер. Он никому не подражает, он такой единственный на свете.
«Я надеюсь, что мне завидуют»
— Вы замечательно говорите о ваших партнерах, партнершах — просто заслушаешься, но я возвращаюсь к вам. Сами же сказали, что вам завидуют. Вы это знаете точно?
— Я надеюсь. Если завидуют — значит, все в порядке. Вообще, когда я пришла в театр, меня очень хорошо приняли, по-доброму. Это был 83-й год. Долго, мучительно вводили в «Юнону» и «Авось», потом уехали во Францию — меня не взяли. Но, наверное, это было правильно. Были актрисы, которые играли, танцевали… Я вообще очень горда, что не ввелась ни на чьи роли, я никак никого не потеснила. Но я дочь — это данность, и, конечно же, Марк Анатольевич старается, чтобы я играла.
— В этом нет противоречия у Захарова между режиссерским и отцовским? Вас не волнует, что об этом будут говорить?
— Нет, просто так получилось. Когда я пришла в театр, мой крестный, Глеб Анатольевич Панфилов, взял меня в спектакль «Гамлет», а Полония репетировал Михаил Михайлович Козаков. У меня были какие-то переживания из-за этого, на что Козаков мне сказал: «Санька, а я всю жизнь по блату живу». У него же отец — писатель. И потом, у меня есть, мне кажется, уже отдельное имя от Марка Анатольевича, но я его дочь и этим горжусь. Я даже думаю, что это самое главное в моей жизни — то, что я дочь своих родителей.
— Мы все дети своих родителей, но не все дети Марка Захарова.
— Ну вот, я дочь Марка Захарова и думаю, что мне повезло. Ведь каждая актриса мечтает о том, чтобы попасть к режиссеру, а я родилась у режиссера. И оказалась, наверное, все-таки способной, неплохой актрисой в результате. Он вырастил меня.
— А что вы скажете, к примеру, о Татьяне Догилевой, которая утверждает, что была вынуждена уйти из театра из-за вас?
— А еще Армен Борисович Джигарханян ушел из театра, ушел Проскурин, Алферова ушла — давайте всех на меня повесим!.. На самом деле Догилева потрясающе играла в спектакле «Жестокие игры», потрясающе! Когда Догилева ушла, я играла только в массовке. Она играла замечательно у Фокина, но мне кажется, уже не так, как у Марка Анатольевича. Зря она ушла? Ну да, зря. Тем более мы такие разные, мы не можем играть одни роли с ней. Мы и по возрасту разные, и внешне не похожи.
— А помните, была еще Амалия Мордвинова? Тоже ушла.
— Она замечательно играла в «Королевских играх», потом ушла, занималась режиссурой — «Театральное дело Гольданских». Говорят, вообще где-то за рубежом живет, у нее много детей… Сейчас у нас уходит прекрасная молодая актриса. Вот сидел Марк Анатольевич в этом кабинете, ей говорил: «Не уходите, пожалуйста…» Знаете, в жизни бывают разные полосы. Я пришла в театр и очень долго не играла, в лучшем случае — в массовке. Но я снялась в фильмах: «Криминальный талант», «Формула любви», «Заложница», «Убить дракона» и т.д. Потом в кино какая-то пошла полоса, когда я стала невостребованной. Но в театре — так получилось — начала уже играть какие-то минимальные, крошечные роли. Бывают полосы какие-то в жизни, разные… Татьяну Ивановну Пельтцер вообще выгоняли за профнепригодность. Это удивительно!
— У вас сейчас какая полоса?
— У меня хорошая полоса.
— Но белая полоса всегда заканчивается. А сейчас у вас все хорошо, Марк Захаров вам в помощь. То есть пусть идет как идет?
— Помните, как барон Мюнхгаузен точно так же говорил: «Пусть все идет, как идет». Одному Богу известно, что будет дальше. Как-то я сказала, что мне из театра придется уйти. Броневой на меня очень рассердился: «Это неправильно, так нельзя говорить!» Я люблю этот театр, эти стены — «Ленком», который построил Марк Анатольевич, стены, пропитанные актерами, которые здесь работали, но я не знаю, что со мной будет дальше…
«Если я бы жила в пятиэтажке, то сошла бы с ума»
— Захаров поставил «День опричника» по Сорокину, где вы играете. Это же политическая вещь. Но вот вы выходите из театра на улицу, в жизнь. Что вы там любите, что не любите, какие ваши политические пристрастия, извините? Или театр и есть ваша жизнь, а все, что кроме, вас уже так не интересует?
— Я хожу, вижу все, что происходит, но даже самые прекрасные, умные слова, сказанные актрисами прежде всего, у меня вызывают тоску, вот мне почему-то не очень хочется это слышать. У актеров есть своя площадка, свое место. У нас очень злободневный театр. Я со сцены произношу иногда очень злые тексты, очень. Взять Венечку Ерофеева, когда он пишет, что мы едем в поезде, только этот поезд едет в обратную сторону. Когда к нам пришел Сорокин на спектакль, он сказал, что Комяга, опричник, не может очеловечиться, но в театре должно быть сопереживание, в театре нужно кого-то пожалеть, хотя бы этого ребенка, которому еще жить. А посмотрите Чехова — как это звучит! Даже сейчас, с этими домами… Мы играем «Вишневый сад» про дом, который рушится, и только русский наш театр может вот так строить декорацию и в конце ее разбивать. Чехов знал, что такое дом. Когда ты приезжаешь на гастроли в гостиницу на 2–3 дня, потом, когда уезжаешь из номера, тебя берет такая тоска, потому что там остается частичка тебя… Да, с этими реновациями все так запутано. Если бы я жила в пятиэтажке, я бы сошла с ума сейчас.
— На митинг не выходили по такому поводу?
— Если бы я хотела выстраивать политическую карьеру, я бы вела себя иначе. Но я — актриса. Знаете, если у тебя не болит сердце за то, что происходит, то ты не интересен. Как-то Папанов, прошедший войну, сказал про Миронова: «За что у него может переживать душа? За пережаренные пирожные?..» А оказалось, нет, Миронов легкий был только с виду.
— Да, надо сказать спасибо Сергею Семеновичу Собянину, что он так осовременил Чехова благодаря своей реновации. Но вы зовете людей в театр, а время сейчас такое, упрощенное. Не все поймут ту глубину, что вы играете.
— Вот спрашивают: может театр что-то повернуть, что-то исправить в этой жизни? Да, я считаю, может. Постепенно. Помню, как я пришла на эфросовский спектакль «Брат Алеша» — и не могла уйти, рыдала. Человек рождается, и, когда он молод, ему кажется, что он может все. А потом он взрослеет и понимает, что он никогда не полетит на Луну, не перепрыгнет три метра… Но, когда ты приходишь в театр и смотришь хороший, талантливый спектакль, начинаешь надеяться, что можно что-то изменить, как в романе Водолазкина «Авиатор».
— А кино? Вы не назвали кино. Оно вас никак не меняет? Может, потому, что на вас стоит штамп: «захаровская актриса»?
— Да, кино меня перестало любить. Но вот мне предложили сняться в картине, где 100 серий… Это же ужас, кошмар — каждый день по серии. А когда же в театре играть? Но зато я играю в лучшем театре у лучшего режиссера!
— У вас есть в театре друзья, подруги?
— Нет, скорее просто коллеги…
— Потому что завидуют? Или у вас очень высокий подход к дружбе? Вот у меня один друг — теща.
— Я очень благодарна тем людям, с которыми выхожу на сцену. Я совершенно не объективна, потому что всех, с кем работаю, очень люблю, перед кем-то преклоняюсь, кого-то уважаю. Я совершенно влюблена в Диму Певцова и Витю Ракова. Я преклоняюсь перед Збруевым, когда играю с ним «Ва-банк» или в «Женитьбе», но это все-таки не дружба.
Когда отец только пришел в театр, он никого не тронул, не уволил. Но у отца никогда такой тесной дружбы здесь ни с кем не было, и это как-то перешло на меня, потому что мы родственники. Ведь была попытка, чтобы в «Ленком» пришел Миронов, но как-то не сложилось. Наверное, потому, что они с Марком Анатольевичем дружили.
— Так поэтому Захаров теперь приглашает Машу Миронову каждый раз в свой спектакль?
— И поэтому тоже, хотя Маша замечательная актриса. Это династия, это прекрасно.
— А отрицательные чувства? Их же тоже надо накопить для сцены.
— Мне очень сложно играть на сцене и не любить тех, с кем играю. А когда что-то не получается — всегда считаю, что это я виновата, я что-то не так делаю. К тому же я считаю, что мне никто ничего не должен. Скорее я должна своим близким, но как я могу что-то требовать от чужих мне людей? Бывает даже, что чужие люди, не родные по крови, ближе, чем родные.
«Так мы до улицы имени Берии доживем»
— Скажите, театр «Ленком» — это здоровый организм?
— А у вас есть сомнения? Смотрите, какие у нас артисты! Вот мужчины: Певцов, Раков, Степанченко, Саша Лазарев, Вержбицкий, Юматов, сейчас пришел к нам Миркурбанов… Какой сильный театр, какая команда! Или вот Антон Шагин, а это совсем другое поколение. Гисбрихт, Марчук… Я понимаю, что каждому актеру хочется, чтобы с его уходом все рухнуло, и это естественное желание. Но помните, как была выстроена Сатира на двух великих артистах — Папанове и Миронове, и, когда их не стало, что-то изменилось. Хотя, наверное, нельзя так говорить, ведь Театр сатиры — это любимый зрителями театр.
— Вы — народная артистка России, и, по-моему, это абсолютно справедливо. Но народных артистов теперь так много, звание же девальвируется. Когда знаешь, что народными артистами были Леонов, Янковский, Абдулов…
— Марк Анатольевич так и говорит: «У нас в театре редко встретишь артиста без звания».
— Лучше бы отменили эти звания. Нет же народных артистов Америки.
— У них кинематограф, у них другие ставки, другие зарплаты. А какие красивые у них пожилые женщины 80, 90 лет… Ну что делать, мы живем в другом мире, в другом обществе. А как быть с актерами, которые на периферии работают, в городе Сызрань, Калинине каком-нибудь? Да, к сожалению, есть Калининград и есть Ленинский проспект.
— А вы хотели, чтобы его…
— Да, я бы хотела, чтобы его переименовали.
— Это вы не в тренде сейчас говорите. Мы же возвращаемся в СССР…
— Да? Но все-таки называть города, улицы именами убийц… Так мы до улицы имени Берии доживем.
— Ну вы прямо в папу, антисталинистка! Тогда вопрос на засыпку: Крым наш?
— Да. Так думали князь Потемкин Таврический и Екатерина Великая.
— Скажите тогда напоследок: что значит быть захаровским артистом?
— Когда Марк Анатольевич приглашает нового человека, то говорит ему: «Только дайте слово, что вы не сойдете с ума». И актер дает слово. Потом постепенно что-то с организмом происходит. Захаров лепит актеров — он умеет растить личность, он оснащает актера, так появляется школа. Это литература, это мировоззрение, манера ходить, говорить… Это окружение, умение видеть, что происходит на улице, это сопереживание несчастным, брошенным старикам и детям, собакам… Я же собачница страшная, знаю о чем говорю.
Я очень любила и люблю Александра Абдулова как замечательного, великого артиста. У него была особая группа крови артиста, он был крупный, большой, он был очень захаровский, очень театральный. Он не мог уйти из театра, ему даже выделили здесь кабинет, он там ночевал, жил… Знаете, у меня был момент, когда я хотела уйти из спектакля «Варвар и еретик», и он мне сказал: «Саша, я тебя прошу, не уходи из этого спектакля, мне будет тебя не хватать». Это было, будто медаль на меня повесили.
