«Я чудом оказалась в профессии»
— «Водитель для Веры» — важнейший фильм для вас, для нас… Но, может, это ваш Штирлиц? Вот говорят: Алена Бабенко, и все: «Водитель для Веры». А вы будете им доказывать, сколько уже сыграли, сколько было ролей… Нет, только «Водитель для Веры»…
— Очень я рада, у каких-то артистов не бывает даже этого. Поэтому считаю, что мне очень повезло. Я вообще к корням отношусь особо. «Водитель для Веры» — это некий корень, из которого я появилась.
— Но это такая планка! И как это перебить?
— Я благодарю вас, но это не только благодаря мне, но в большей степени благодаря Павлу Чухраю, режиссеру. Я же тогда вообще не знала, что это за масштаб даже, не понимала.
— Но вы же согласились.
— Как согласилась? Меня выбирали. Кастинг был долгий. До последнего съемочного дня я не понимала, что я там снимаюсь. На последней своей кинопробе, куда меня позвали с гримом, с костюмом, у меня была температура 40, но тем не менее я ее прошла. Было еще одно отягчающее обстоятельство: на тот момент я снималась в рекламе одной телефонной компании. Ездила в такси с водителем в ролике и болтала по телефону.
— А зачем вы согласились? Деньги?
— Сейчас с этим проще, а тогда — да, был риск. Времена были непростые, денег не было. Режиссерам не нравилось, что артисты снимаются в рекламе, это частое появление просто раздражало глаз. Тем не менее мне было интересно, для меня это было еще одно поле, я же артистка. Поэтому я пошла, и ролик вышел в тот момент, когда меня утвердили — и вскоре я должна была сниматься. Мы встретились с Павлом Григорьевичем на съемочной площадке, а я смотрю, у него глаз нехороший. «Видел, видел тебя», — говорит мне он. Я до последнего думала: сейчас меня скинут, сейчас скинут! Первый съемочный день у нас был в Крыму, и я туда поехала, хотя сцены моей не было. Специально поехала на площадку, на всякий случай. Приехала, и Павел Григорьевич придумал для меня кадр: «О, кстати, раз ты здесь, давай снимем твой проход по балкону». И тут я поняла: все, наверное, я все-таки снимаюсь. И выдохнула.
— У вас сколько фильмов на данный момент? Тридцать, сорок? Вот такого уровня роль была еще? По гамбургскому счету.
— Не знаю, такой, наверное, и не было больше. Да, у меня палитра разных образов существует, не только в этом амплуа меня приглашали. Я играла и комедию, и трагедию, и какую-то характерную роль… Небольшие роли, но я пробовала. У меня была пара случаев, когда режиссеры подходили ко мне и говорили: «О, ты можешь сыграть и эту роль, и эту в моем фильме». Начал эту тему Иван Дыховичный, когда он снимал «Копейку», сказал: «Прочитай сценарий и выбери себе роль». И я выбрала. Пришла на кастинг — никогда этого не забуду. Посадили в углу длинного прямоугольного стола, справа сидели режиссеры, оператор, художник по костюмам, еще какие-то люди, и Дыховичный мне: «Ну, давай, играй». Прямо сидя за столом. Нужно было в мгновение что-то придумать. Я взяла зеркальце, взяла помаду и что-то говорю… Это был ужас! Для меня пробы всегда кошмар, потому что я в своей жизни никакие пробы никогда не проходила: всегда какие-то более талантливые люди меня опережали, во ВГИКе в том числе. Я чудом оказалась в профессии. Но тогда в «Копейке» я прошла. Вообще Дыховичного вспоминаю с теплейшим сердцем, потому что он, наверное, первый режиссер, который меня так расслабил в отношении к роли артиста вообще — понимании того, что не важно, известный ты или неизвестный. А я неизвестная артистка была, совершенно. Знаете, такого братского разговора с режиссером я не видела. Сразу почувствовала какую-то любовь, свободу, что ли. Когда я у него снималась, оператором был Вадим Юсов знаменитый. Так он мне запросто говорил из-за камеры: «Деточка, ну давайте чуть-чуть вправо…» У меня просто крылья вырастали.
«О, сначала была Гурченко, теперь Бабенко»
— А Эльдар Александрович Рязанов в этом смысле был каков?
— Ой, Эльдар Александрович — это отдельная любовь моя. С тех пор, когда я впервые зашла к нему, у меня ощущение, будто он... Гулливер. Было много солнца, я вошла, он сразу протянул руку: «Привет!», как будто мы сто лет знакомы. Он снимал «Андерсена». Мне предложил роль Генриетты Вульф, а она горбатая была. «Ничего?» — спросил он. А я только счастлива была. Андерсен называл ее ангелом со сложенными крыльями. Знаете, чем Рязанов захватил меня — он, далеко не молодой уже режиссер, а энергии у него было больше, чем у всех нас, молодых артистов, вместе взятых. Мы жаловались: «Ой, устали», а у Эльдара Александровича все кипело, взрывалось, летело. Вот я смотрела на него: иногда ему было тяжело, сложно, он уставал, но только возникала какая-то идея, он тут же включался, как будто просыпался весь его организм. А когда он снимал «Карнавальная ночь-2»… Конечно, я понимала все опасности этого проекта, что будут говорить.
— А он, Эльдар Александрович, понимал? Это такая тонкая тема, мы никогда с ним об этом не говорили…
— Понимал, конечно. Но ему очень хотелось это сделать. А я просто пошла за ним, и ничто другое для меня уже было не важно. Знаете, есть такие случаи, когда ты понимаешь, что, может быть, последний раз работаешь с этим человеком… И можно наплевать на все, что получится. Оно могло совсем не получиться — не важно. У таких людей надо учиться, набираться опыта, умения вести за собой людей. А он там так включил меня в процесс, выбирал музыку, а потом спрашивал меня: «Ну как, тебе нравится?» Не знаю почему, но я ему была нужна. У нас были какие-то особые отношения… Это была такая притягательная любовь. Он меня постоянно приглашал на вечера в «Эльдар». Там я встретилась с Людмилой Марковной Гурченко... Людмила Марковна тогда сказала: «О, сначала была Гурченко, теперь Бабенко». Никогда этого не забуду. Гурченко умерла накануне моего дня рождения, 30 марта. Еще помню, как там же, на сцене «Эльдара», я танцевала с Рязановым босая… Он был для меня каким-то абсолютным ребенком внутри. А его чувство юмора! А его легкость!
— Ну а сериалы, вы же в них снимаетесь. А они бывают такие ужасные…
— Но ты же не знаешь, как получится. Нет, ни за один сериал мне не стыдно. Я от многого отказываюсь. Вот предлагают играть женщин-милиционеров, я говорю: ну уж нет, женщин-милиционеров у нас и так полно.
— А почему режиссеры вас видят именно женщиной-милиционером?
— Но меня и доктором видят, и деловой дамой, и смешной, комичной… Вот недавно сериал «Мурка» прошел, видели?
— Видел. Но это не к вам вопрос, к режиссеру. Все хотят повторить «Ликвидацию», и ничего не получается. Но скажите, Галина Борисовна легко вас отпускает в кино?
— Если это не мешает театру, то — конечно. Для меня театр первичен, я никогда не допускаю такого положения, чтобы театр зависел от меня, для меня это невозможно. Потому что появление театра в моей жизни — это такое чудо! Я в «Современнике» с 2008-го… И такое количество ролей, да еще разнообразных — я не знаю, кто еще может похвастаться этим.
— А как вы оказались в «Современнике»?
— Совершенно случайно. Пришла «Три сестры» смотреть, а перед спектаклем зашла к Волчек поздороваться, выразить восхищение, потому что она единственная, наверное, женщина такого масштаба в нашем театральном мире. И таких принципов существования театра, которых она четко держится, — ее никто не может сломать, никакое время, никакие новые формы.
— Даже Владимир Путин не смог, когда, побывав на ее спектакле, стал потом что-то советовать. Она кивала головой, но оставила все как было, по-своему.
— А это очень сложно — быть несгибаемой. Вокруг таких людей, как Волчек, собирается целая стая людей очень умных, образованных, профессиональных, которые знают, как надо. И крайне сложно выдержать свою линию и не слушать их.
«Артисты в каком-то смысле идиоты в жизни»
— Вас, наверное, тоже сложно переубедить?
— Нет, меня можно, я все-таки актриса, я ведусь… Артисты в каком-то смысле идиоты в жизни, они очень потерянные. Мы же живем в виртуальном мире, поэтому нам нужны рядом такие твердые хозяйственники, которые помнят, где у нас лежат документы, ключи, паспорта, как платить за квартиру…
— Ваш муж, наверное, это знает? Он в этом смысле практичный человек?
— Да, конечно, он гораздо практичнее, чем я, гораздо организованнее. Я у него спрашиваю, где лежит мой мобильный телефон, и он говорит: «Там!»
— Я знаю одного очень практичного артиста, в самом лучшем виде. Это Олег Павлович Табаков. Говорили даже, что вы поступали к нему в Школу-студию МХАТ, но он вас не взял?
— Это неправда. С Табаковым у меня связана одна интересная история. Он пригласил меня играть в «Синей птице». Я приехала, мы должны были встретиться с режиссером спектакля. Но режиссер куда-то делся, пропал. Так ничего и не случилось. У меня еще был МХАТ в самом начале. Я-то поступила в Томский университет, тогда еще второй после МГУ, на математический факультет. Да, любила математику очень. У меня и папа в АСУ работал на ЭВМ, знаете, такие были, с перфокартами. Сейчас бы закончила, программистом была. Но к нам в Томск приехал МХАТ искать таланты. Меня подружка затащила туда. Это был набор, где были Женя Миронов, Володя Машков… И я побежала. Потом приехала в Москву, но не прошла. Нигде — ни там, ни в Щуке, ни в Щепке, ни в ГИТИСе. Вот после этого я и ненавижу эти кастинги. Я видела людей, которые туда поступали, и по сравнению с ними ощущала себя кроликом. Мне они казались такими талантливыми…
— А где они сейчас, талантливые? Очень многих нет, а вы есть. Вообще актерская профессия — это нравиться.
— Я не люблю слово «нравиться», я его боюсь. Я не знаю, как производить впечатление, что нужно сделать. Поэтому я лучше не буду производить впечатление, не моя история.
— Вы понимаете, что творческая жизнь артиста конечна. Вот, например, была Елена Яковлева примой в «Современнике», а теперь ее там нет. Вы думаете об этом?
— Конечно. Но всегда можно начать другую жизнь. Можно стать режиссером, продюсером, можно рисовать картины. Вот я продюсером стала, прочитала сценарий Ивана Охлобыстина и просто загорелась. Позвонила замечательному режиссеру Константину Худякову. Этот фильм называется «Мотылек». По-моему, сейчас можно реализоваться во всем. Вот читаешь Фейсбук, и там люди про политику пишут, в том числе и артисты. Думаешь: ну зачем тебе это? Если уж ты пишешь так ярко и выразительно о том, что происходит в стране, и все это в никуда, лучше книжку напиши, полезнее будет.
— А если у человека есть, извините, гражданская позиция и он ее так выражает?
— Ну пусть выражает, о’кей. Я думаю, каждый должен заниматься своим делом и на этом поле выражать свою гражданскую позицию. Вот Гафт пишет стихи и так выражает свою гражданскую позицию. Все его слушают, потому что он замечательно это делает.
— Но Гафт подписал пресловутое письмо за Крым и от этого не отказывается, в отличие от вас.
— Но я действительно не подписывала, даже не знаю, каким образом я там оказалась. К тому же меня внесли в черные списки на Украине, я теперь невъездная.
— Значит, вы что-то такое сказали?
— Ничего я не сказала. Знаете, политика — это не мое. Меня интересует другое — театр. Вот это моя арена, мое поле. Но если вдруг придется заступиться за свою страну, я буду за нее заступаться. Это моя страна, я здесь живу, я родилась здесь, здесь мои родители, точка. Я буду терпеть и жить в этой стране. Буду терпеть все, что здесь происходит.
— А если страна неправа?
— Я не могу это решать. Как я могу за всю страну решать? И почему вы решили, что она неправа, а они правы? Моя страна — моя семья. Она много через что прошла, и я всегда буду с ней. Я православный человек.
— Как вы понимаете, я совсем не гламурный человек. Но задам почти гламурный вопрос. Вот передо мной бабушка, у которой родился недавно внук. Как Станиславский хочу сказать: «Не верю!»
— Спасибо. Но это же здорово, не знаю, что в этом плохого. Мне нравится. Что же мне делать, если дети наплодили и мне с этими плодами уже сейчас приходится жить. Я семью моего сына называю одним словом — «дети». Они для меня все дети. А что вы думаете, бабушка — это сразу платочек, очочки, согбенная спина и сказки на ночь? Нет, очки у меня есть, платки, кстати, тоже. Сказки? Полно!
