- Армен, за более чем тридцатилетнюю историю вы создали целую армию причудливых героев, а на последнем альбоме «Люди-невидимки» превзошли сами себя: здесь фантасмагория доведена до предела. О чем эта пластинка лично для вас?
- Когда я посмотрел на нее изнутри, то понял: у меня получилась музыкальная книга, автобиография, показанная через истории персонажей, с которыми я когда-то общался, и чьи фантомы посещают меня до сих пор. Сам я не нахожусь внутри сюжета, а, как Данте, провожу слушателям «экскурсию» - только не по кругам ада, а по кругам своей жизни, своего мировоззрения. Это уже не просто портретная галерея, это путешествие сквозь время и пространство.
- В отличие от многих российских рок-артистов, которые в песнях реагировали на внешние раздражители, общественно-политические события, вы всегда создавали в творчестве свою собственную реальность. За счет чего удалось сохранить стержень и продолжать, несмотря ни на что, гнуть свою линию?
- Наверное, потому что в какой-то момент мы стали жить достаточно обособленно. Рок-братство и романтические отношения внутри него просуществовали, по сути, только до начала 90-х: были какие-то сборные концерты в разных городах, еще помню, как Борис Гребенщиков устраивал совместный тур музыкантов в поддержку Александру Чернецкому, это была очень душевная, правильная акция. А потом все истории превратились в коммерцию, стали появляться какие-то мелкие профсоюзы, «лавочки» из серии «Карабас-Барабас и его воробушки», к которым нам совершенно не хотелось иметь никакого отношения. Поэтому мы немного отошли в сторону и стали развиваться аутентично.
- Российская рок-культура, на ваш взгляд, - продолжение западной или полностью самобытное явление?
- Невозможно вырастить дерево без корней, поэтому, конечно, она изначально опиралась на западную музыкальную культуру, но развития в этом направлении не получила. Тому есть свои причины. Во-первых, в России нет хорошей школы менеджмента, и ни один из российских продюсеров не смог поднять неизвестную рок-группу до серьезных высот. Во-вторых, проблема в том, что исполнительский уровень наших команд не дотягивает даже до среднего уровня, на котором играют европейские артисты. Это во многом связано с образованием. Однажды я приехал в Стэнфорд и увидел огромное здание на территории Университета. Оказалось, это музыкальная школа: там очень большое внимание уделяется музыкальному образованию, причем, приходя учиться, студенты почти сразу начинают играть в оркестре. Мне кажется, это очень правильная история, потому что ребята быстро включаются в процесс. У нас подобная практика не распространена, обучение проходит только индивидуально, в итоге по-настоящему сильные группы не появляются. Да и хороших вокалистов крайне мало, в основном только мелодекламаторы и крикуны.
- На кого из музыкантов вы ориентировались, когда начинали? Что вас вдохновляло?
- Поначалу мне было крайне тяжело петь по-русски. Я рос на зарубежном роке. Моей любимой группой были Black Sabbath, и мы с командой «Атмосферное давление» играли музыку в их стиле. Потом концерты стали запрещать. После того, как в течение года у нас не было ни одного выступления, я осознал, что нужно как-то двигаться дальше. Вдохновившись композициями Майка Науменко и Юрия Морозова, я предложил ребятам начать делать камерную музыку. Майк тогда очень сильно повлиял на меня своей лирикой, своими историями, не нуждавшимися в поэзии как таковой. Однако мои коллеги меня не поддержали, и я стал искать уже для новой команды близких по духу людей. Мне очень нравились первые небольшие концерты – вся эта культура квартирников, конечно, была уникальна и развивалась только у нас. Сейчас она существует исключительно как антиквариат, и в каком-то смысле ее не хватает, потому что в таком формате отсутствует рампа, возникает близость с аудиторией, можно спокойно общаться со зрителями, чего не сделаешь на большом концерте.
- Что за странную дату вы отмечаете сейчас - 33 и 1/3?
- Это одна из скоростей на проигрывателе и нынешний возраст «Крематория». Все совпало, и мы решили устроить два концерта с любопытными программами – «The g-OLD» из хитов и «Три источника» - такая философская история. А вообще, говоря о возрасте, я абсолютно счастливый человек – до сих пор кажется, что мне 25. И я рад, что мне удалось сохранить сентиментальный, наивный взгляд на окружающий мир. Возможно, благодаря тому, что мои родители жили в любви, у меня не было каких-то серьезных детских травм. Это очень сильно на меня повлияло. Помню, когда моему папе было 48 лет, я прочитал книгу Скотта Фицджеральда «Последний магнат», и я был удивлен, что главный герой был ровесником отца, воспринимал его совершенно иначе. А теперь ко мне подходят мои дети и говорят: «Мы не верим, что тебе когда-то будет 60». У меня почему-то нет ощущения утекающего времени, иногда просто кажется, что оно должно закончиться как таковое, и человечество подошло к некоему тупику, но это не связано с течением моей собственной жизни.
- Мне кажется, вы стали более открытым: помню, на прошлом интервью вы были в темных очках, в своей фирменной черной шляпе – как и выходите на сцену, а сейчас не скрываете глаза…
- Это правда. Однажды у меня произошла очень интересная встреча. У нас был концерт в Америке, и когда мы пришли в клуб, продюсер подошел ко мне с каким-то мужчиной и представил меня как «rock star from Russia». Мы долго разговаривали с этим человеком, он был общительным, улыбчивым, и только потом я выяснил, что это был Джонни Кэш – я просто не узнал его. И я подумал: «Боже мой! Сколько же у нас идиотов, которые надувают щеки, когда на самом деле нужно просто оставаться собой». В те времена, когда я постоянно носил черные очки и шляпы, я думал, что должен оградиться от мира, а потом понял: нужно быть, как Джонни Кэш, - оставаться в жизни нормальным человеком. Сцена – это другое, здесь уже возникает образ, создается некая иллюзия: выходя на площадку, я становлюсь рассказчиком, королем своего музыкального государства, где мои персонажи – это моя армия. И мне бы хотелось, чтобы, когда я буду лежать на смертном одре, Эльзы, Тани и все герои моих песен пришли попрощаться со мной.
- Они преследуют вас в реальной жизни?
- Иногда появляются. Недавно на концерте ко мне за кулисами подошла девушка и сказала: «Вы знаете, я та самая «маленькая девочка». Я ответил: «Не может быть! А как звали вашу маму? Вашего папу?» Оказалось, это действительно она. Мы дружили с ее родителями. Ее отец был очень талантливым человеком, учился на журфаке, а потом попал на войну в Афганистан и вернулся оттуда наркозависимым, абсолютно сломленным. В итоге его убили в квартире. Мама этой девочки тоже умерла, и она осталась круглой сиротой. Я, конечно, не ожидал спустя столько лет встретить ее. Персонажи из прошлого уже, в основном, иллюзорны.
- Жизнь вас свела и с одним реальным персонажем, который, пожалуй, лучше бы был мифическим: вы учились в одном классе с будущим серийным маньяком Сергеем Головкиным. Он проявлял в детстве какие-то признаки неадекватности?
- Действительно, мы проучились вместе с 1 по 10 класс. Единственные признаки «неадекватности» заключались в том, что он никогда не сбегал с уроков, чтобы поиграть в футбол, не гулял с нами, не встречался с девочками. Я очень удивился, когда как-то нашел старую фотографию с нашего школьного концерта, где он стоял рядом со сценой и слушал – я не помню, чтобы он приходил на наши выступления. Узнав впоследствии о всех его преступлениях, я был шокирован. Вся эта история началась после того, как Сергея сильно избили. В прокуратуре мне также говорили, что на психику повлияло и образование: после школы он пошел в Тимирязевскую академию на факультет, изучающий осеменение крупного рогатого скота. Эта история, конечно, стала такой жуткой иллюстрацией того, что в тихом омуте черти водятся.
- Давайте все-таки вернемся к музыке. Сегодня любую идею, любой образ гораздо проще материализовать за счет новых технических возможностей. Прогресс помогает артистам развиваться или расхолаживает?
- У меня в телефоне есть министудия, и сегодня мы можем записывать музыку вместе, даже живя в разных городах, находясь на разных континентах. Раньше это казалось нереальным. Если команда считает себя группой XXI века, конечно, нужно впитывать новые технологии, учиться ими пользоваться. Другое дело, что сегодня любой человек может записать альбом дома на компьютере, и, наверное, это расхолаживает молодых музыкантов, не прошедших тот путь, который прошли мы. Показатель в том, что на современной сцене не появляется ничего такого, что можно было бы назвать явлением. Мне кажется, многим ребятам сейчас не хватает любви к музыке, которая была у нас, в нашей юности. Я помню, как меня звали на какие-то веселые пьянки с красивыми девушками, а мне было порой интереснее остаться дома и посидеть поработать над песней. Сегодня творчество разъедается коммерцией, а тогда мы даже и не планировали, что будем зарабатывать концертами какие-то деньги, думали совершенно о другом. Это была «небесная» история…
- А может ли сегодня появиться новый герой?
- Мне кажется, в определенный момент произошел взрыв, а сейчас все ходят и собирают осколки. Существует такое философское понятие – «культурный маятник». Удивительно, что когда у нас в стране была тирания, диктатура, сквозь все это прорывалась очень сильная литература, кино, музыка, была очень сильная театральная школа. При том же самом Сталине. Потом с приходом так называемой «свободы» все куда-то исчезло, остались какие-то крупицы.
- Как связана реальность с тем миром, который вы создаете в песнях? Вы находите вдохновение в ней или только в себе?
- Безусловно, и в ней тоже. Важна созерцательность, поэтому я довольно много путешествую. Когда вы созерцаете прекрасный мир, что-то рождается и внутри. Главное, не ограничивать себя какими-то рамками, в том числе коммерческими. Если сидишь и думаешь, «а не написать ли мне хиток?», ничего не получится. Вы должны быть абсолютно свободны. Кроме того, нужно постоянно ставить перед собой новые сверхзадачи, пробовать делать то, чего ты не делал раньше. С каждым годом становится все труднее не наступать на свои же собственные грабли, не заниматься плагиатом у самого себя, но важно все равно не топтаться на месте – как автору, как личности. Даже если не получается сделать шаг вперед, нужно хотя бы сделать шаг в сторону. Говоря о вдохновении, конечно, не бывает так, что ты поднялся на вершину Килиманджаро и тут же придумал песню, но сейчас написать что-то, сидя в Москве за бутылкой водки, невозможно.
- А раньше было возможно?
- Нет. Раньше был немного другой мир. Если мы иногда думаем о том времени, то, как правило, вспоминаем пузырь. Он, конечно, появлялся на столе, но распитие алкогольных напитков никогда не было целью. Скорее, это было фоном, потому что других форм общения не существовало. Тогда особо не было мест, куда можно было пойти по интересам - только несколько кабаков, где мы и знакомились с людьми, которые открывали нам новый мир. Этих людей было очень много. В какой-то момент все резко изменилось. Большой проблемой стало отсутствие личности, поэтому и появился альбом «Люди-невидимки». То, что сегодня все общение перенеслось в интернет, – очень плохо. Мы перестали разговаривать. Вы знакомитесь с человеком в Сети, он становится вашим «другом», но вы не видите его. Он человек-невидимка. В какой-то момент вы понимаете, что непонятно, откуда он пришел. Это просто совершенно не нужный вам фейк. Их становится все больше. Мы уже теряем возможность посмотреть друг другу в глаза.
- Какие у вас сейчас установки?
- Пока я не вижу смысла записывать новые концептуальные работы, думаю, мы будем выпускать синглы. Что касается общечеловеческих ценностей, мы пришли к тому, что нужно окружать себя только порядочными, не злобными людьми, которые не воткнут тебе нож в спину, то есть формировать вокруг группы то окружение, которое живет по нашим представлениям о порядочности и нравственности. Мы сразу прекращаем отношения с теми, кто воспринимает нас как дойную корову, неспособны уважать профессионализм, понимать особенности творческого процесса. Последний раз мы столкнулись с такой ситуацией на «Нашествии».
- А что произошло?
- Мы до этого уже пять лет не выступали на этом фестивале, потому что в последний раз организаторы без нашего разрешения выдали в эфир запись, на которой отсутствовала половина инструментов, хотя мы подписали договор, в котором был пункт об утверждении записи с нашим звукорежиссёром. Мы долгое время не общались, но перед прошлогоднем фестивалем мне позвонила программный директор Рогожникова и пригласила нас сыграть на опен-эйре, пообещав, что в этот раз все будет хорошо. Я согласился, придумал интересную программу, позвал театр «Высокие братья», чтобы шоу было более ярким и интересным, но тут стали происходить странные вещи. Мы узнали о дате выступления всего за две недели. Потом, уже ближе к делу, попросили организовать нам небольшой саундчек, а актерам – подготовить свой выход и сориентироваться на площадке. Нам сказали «ок», но в итоге никакого саундчека не было. Более того, нас выдернули на сцену примерно за полчаса до назначенного времени, выделив на подключение и настройку всего десять минут. Более того, онлайн-трансляция была с помехами и отвратительным скрежетом. Когда я стал обсуждать произошедшее с вышеуказанной дамочкой, она не только не извинилась, но также заблокировала «Людей-невидимок» на своем радио и сократила общую ротацию “Крематория". От этого пострадали только слушатели этой радиостанции. Вот такая удивительная ситуация, поэтому, конечно, мы больше не хотим иметь никакого дела с подобными людьми, способными на подлость.
- Вы говорили о сверхзадачах. Какую планку вы ставите перед собой сегодня?
- Я понимаю, что как личность я должен развиваться в разных измерениях: перед человеком всегда открываются новые двери, главное, не побояться в них войти. Сейчас для меня важно достичь чего-то серьезного в архитектуре. Когда я нарисовал свой первый дом и показал его друзьям-архитекторам, они помогли сделать мне профессиональный чертеж. В итоге этот дом был построен, потом появился заказ, потом еще, и вместе с коллегами я открыл небольшое конструкторское бюро. Сегодня оно уже занимается не только строительством, но и ландшафтным дизайном, дизайном интерьеров. В какой-то момент я убегаю от жены по имени «музыка» к любовнице по имени «архитектура». Это состояние мне очень нравится. Оно позволяет сохранить любовь к тому, что делаешь, не превращаться в серийного ремесленника.
