Восхождение великой кометы 1812 года
Такая глыба — или, как говорили в пору моей литературной, юности, «кирпич», — как «Война и мир», не укладывается в кино, а тем более в театральные инсценировки. Доказательств тому множество, напомню хотя бы о двух китчевых киноэпосах, американском и советском. Не боясь прослыть кощунником, скажу более того: как чтиво этот гениальный роман обречен в наше время скоростных электронных коммуникаций на постепенную утрату читателей.
Вот почему спервоначалу, еще не видя электропоп-оперу «Наташа, Пьер и великая комета 1812 года», я мысленно приветствовал замысел авторов этого мюзикла вычленить из романа всего парочку сюжетных линий, а все остальное убрать в музыкальный, певческий, хореографический, мизансценический, сценографический фон. Хотя тут же последует оговорка: никакой сцены и зрительного зала в традиционном понимании в этом перформансе нет, потому как мы, зрители, находимся в самом центре стремительного драйва и вовлечены в действие, которое вихрится вокруг и среди нас.
Я говорю не только об идущем сейчас представлении, но и о его предтечах, потому как путь на Бродвей сочинения графа Толстого растянулся аж на четыре года. Начался в 2012-м в тенте на 87 мест в Ars Nova, спустя год возник в офф-бродвейском Kazino, где мест было втрое больше и где я его впервые увидел, а в прошлом году он перекочевал в American Repertory Theater (500 мест). И вот наконец — бродвейский Imperial Theatre на 1200 зрителей. Если в изначальной постановке было задействовано 16 актеров, то теперь их в три раза больше. Так же, как и люстр с канделябрами, — важный элемент дизайна этого «дворянского» мюзикла. И еще один немаловажный контраст: если первая постановка была осуществлена маленькой нон-профит-компанией, то в теперешнее бродвейское шоу вложено $14 миллионов долларов. Такое восхождение «Великой кометы 1812-го» к зияющим высотам завершится в будущем премиальном году: премии ему обеспечены как пить дать, судя по восторженным рецензиям в престижных американских изданиях: «Захватывающий, возбуждающее образный мюзикл… Мое сердце аж подскочило к горлу» — это из «Нью-Йорк Таймс», флагмана американской печати, в неожиданном для этой уравновешенной газеты патетическом, почти истерическом стиле.
Где находим, там и теряем
Но на этом количественном расширении аудитории и топографическом перемещении к центру спектакль ждали не только обретения, но и утраты. К примеру, исчез интим. Не тот, который не предлагать, а непосредственный контакт со зрителем. Помню, когда я сидел в Kazino за столом со стаканчиками с борщом, закусками, чайником и графином с водкой, на мой диванчик приземлилась актерка, отодвинула мою куртку, а зеленую бейсболку с лосем я сам нахлобучил на ее прелестную головку — так она и допела свою арию в моей бейсболке. А потом напялила ее на меня и вложила мне в руку любовную записку с печатью, а в ней нарисовано сердечко и написано — когда я распечатал: «You are hawt». Сленг? Что бы это значило? Спросить некого, актриса упорхнула играть свою роль.
Увы, на этот раз в такой тесный со мной контакт ни одна актриса не вступала. Может, кому-то из тысячи двухсот зрителей повезло больше? Не знаю, а врать не хочу: не умею.
Зато из находок главная — Джош Гробан. Для меня до сих пор загадка, как авторам и продюсерам удалось заполучить на роль Пьера суперзвезду мирового значения, одного из самых востребованных американских артистов, певца, музыканта, актера, платинового бестселлериста по числу проданных сольных альбомов — 25 миллионов копий! Его гибкий, вибрирующий, обволакивающий, очаровывающий голос трудно определить — что-то между низким тенором и высоким баритоном. Как бы велики ни были достоинства «Великой кометы», на нее ломятся прежде всего благодаря Джошу Гробану, который играет и поет Пьера. При этом Пьер сам себе аккомпанирует на аккордеоне и фактически ведет действие этого ошеломительного шоу.
Искушение афроамериканки Наташи Ростовой
Однако негоже, мне кажется, поддавшись зрительскому ажиотажу, сосредоточиться на замечательном артисте в ущерб создателям спектакля: композитору и либреттисту Дэйву Маллою и режиссеру Рейчел Чавкин (у нее русские предки). Это ей и сценографу Мими Лайен принадлежит заслуга в воссоздании русской атмосферы на сценах, в проходах и на пандусах, где происходит действие этого летучего, как Голландец, спектакля.
Зрителя, особенно русского, ждет цветовой сюрприз: в роли Наташи афроамериканка Дэни Бентон. Поначалу испытываешь что-то вроде шока, но быстро привыкаешь и втягиваешься благодаря певческому дару и драматургическому таланту актрисы. Ведет партию от безгрешной невинности (через искушение) до раскаяния и покаяния так тонко и проникновенно, что другой Наташи я уже не представлял, выйдя из театра в ночной Манхэттен.
Из огромного романа действительно извлечены только две сюжетные линии, две измены — измена Наташи жениху, князю Андрею, с плейбоем Анатолем, и измена Пьеру Безухову его жены Элен — с кем ни попадя! Не трактовка, не концепция, а чтение-прочтение-перечтение чудесного романа в романе, обрамленного многособытийной канвой «Войны и мира». Даже Андрей Болконский, для многих главный персонаж книги, превращен в маргинала, задвинут на задний план. Безмолвствует, немотствует почти все действие, высвечиваемый изредка софитами исключительно в иллюстративных целях, читает ли он на фронте письма Наташи или появляется весь израненный и окровавленный как символ жестокой бессмыслицы войны: tacet, sed loquitur — молчит, но говорит.
Кабак или центон?
Авторы определяют жанр как «казино» в центре Манхэттена, а я бы рискнул употребить тут «кабак»: кабацкий дух прямо-таки витает над лирической драмой Наташи Ростовой, будь то цыганский перепляс или Бородин с Рахманиновым, «Очи черные», «Катюша» или «Поле-полюшко». Вплоть до русского джаза или рока, а под самый конец — Высоцкого. Всеядная музыкальная цитатность — непременный атрибут модерного искусства. Примéним к этому шоу литературоведческий термин: мюзикл-центон.
Или великолепная, полная сладкого греха и непреодолимого соблазна оргийная сцена: прелестная чернокожая девочка из благопристойного домашнего очага попадает в мир разврата и греха, во главе которого стоят брат и сестра. Плейбой Анатоль и плейгерл Элен (артисты из прежних версий мюзикла — Лукас Стил с его неожиданным вокальным потенциалом и Амбер Грей с чарующим гротескным кривлянием) с прозрачным намеком на инцест между ними. А разве по жизни мир зла не соблазнительней в разы мира добра? Эволюция образа именно на романном уровне, хоть это и поп-опера, мюзикл, кабаре, казино, кабак: трогает до слез!
Владимир СОЛОВЬЕВ, Нью-Йорк.
