«Спорить не о чем, с моей точки зрения» - начал разговор Александр Калягин, куда-то спешивший и передавший бразды правления Михаилу Швыдкому. Но перед тем, как уйти, произнес для затравки речь.
Начал Калягин со слов Салтыкова-Щедрина о том, что в России очень редко можно встретить довольного человека в среде людей культурных, а некультурным людям нет времени быть недовольными.
И добавил от себя, что ничего практически не меняется, призвал вспомнить Аркадия Райкина, Олега Ефремова, Анатолия Эфроса, Георгия Товстоногова, то, в каких условиях формировала себя театральная культура. Официально в России отменена любая цензура. Хулиганы, которые чинят безобразия на спектаклях и выставках – те же самые дебоширы, которые творят безобразия на борту самолета. Запретить спектакль можно только решением суда.
Михаил Швыдкой продолжил разговор и напомнил, что, согласно Конституции, гражданин РФ имеет право на свободу творчества и свободный доступ к культуре. Вспомнил «Дар» Набокова, где сказано, что цензура появилась раньше, чем литература.
Театральные практики знают, что в Москве и Петербурге никто ничего и никому не запрещал, а в регионах происходили невероятные вещи. Местные власти одного города решили не допускать до зрителей спектакль «Иисус Христос — суперзвезда», одобренный Папой Римским. Все эти люди говорят, что выступают от лица государства и таким образом, хотят влиять на художественный процесс.
«Цензуры нет ни для кого» - несколько раз повторил Михаил Швыдкой.
Марк Розовский тоже цитировал классика – притчу «Сапожник» Пушкина («А эта грудь не слишком ли нага?»). На что Швыдкой заметил: «Это мне напоминает, когда человек пришел в баню без полотенца, а потом увидел занавеску и подумал: «Вот это идея!».
Давид Смелянский вспомнил «Тангейзера» в Новосибирске, где директора «уволили фактически с волчьим билетом»: «Без эксперимента искусство не может развиваться. Государство должно помогать развитию театра. Мы боремся с развитием гомосексуализма. А что делать тогда с Чайковским? Не исполнять его произведения? Что делать с Мусоргским, который был пьяницей?»
Впечатление от некоторых выступлений было удручающее. Люди говорили непонятно о чем, вернее, о чем-то своем, делились личными обидами. Модератору дискуссии Михаилу Швыдкому приходилось призывать собравшихся вернуться к заявленной теме.
Режиссер Александр Вилькин предложил написать аналитическую записку и на двух страницах изложить состояние дел в современном театре. Он говорил о необходимости сформулировать точный закон о меценатстве. «Коммерциализация театра – вещь безнравственная – считает Вилькин. - Государственная цензура есть, она изменила форму, стала экономической. Есть уличная цензура, которой должно заниматься Министерство внутренних дел. Но у нас нет художественно-гражданской цензуры, надо создать комитет по этике. Он не будет закрывать спектакли, которые не нравятся, но будет давать рекомендации».
С мест раздались голоса: «Так вы за цензуру?» Вилькин ответил: «Нравственно-художественная цензура нужна».
С законом о меценатстве мы опоздали – разъяснил всем Швыдкой. Сейчас не та ситуация на рынке, найти деньги почти невозможно, но попробовать надо.
Первый заместитель председатель СТД Евгений Стеблов вспомнил «нервное выступление Константина Райкина», говорил о бесовском состоянии людей и задал вопрос: «Думал ли Аркадий Райкин, что будет «Райкин-плаза?».
И понеслось с мест: «Причем тут это? Зачем хаять отсутствующего Райкина?». Это уже пришел в «нервное состояние» Иосиф Райхельгауз. А Стеблов продолжал говорить об экономической цензуре, о том, что сам он близок к церкви, поскольку у него сын в монастыре. Он пытался защитить церковь от огульных нападок на нее со стороны деятелей культуры. Знаменитую речь Константина Райкина он оценил как «истерическое выступление, которое никто потом не показал»: «У Кости всегда были приоритетные возможности. Ему ли жаловаться?» По поводу гомосексуалистов же сказал: «Никто свечки не держал. Не всякий гей - Чайковский».
«Не всякий натурал — Станиславский», – парировал Швыдкой. Он заметил, что ощущение жертвы начало доминировать, а это не вполне верно. «Если человек ждет, когда ему дадут по морде, то придут и дадут». Не надо ждать. Надо идти в бой.
Экс-директор Новосибирского театра оперы и балета Борис Мездрич подвел полугодовой срок в истории с «Тангейзером», напомнил о свободе вероисповедания и свободе творчества, закрепленных в Конституции. По его мнению, это не церковь действует, а маргинальные структуры. Он лично слышал, как эти люди говорили, что «директора театра Мездрича надо повесить».
«Выступление Райкина не могу назвать истерикой, иначе оно бы не получило такой поддержки, - сказал Мездрич.- По «Тангейзеру» была мощнейшая поддержка. Нас целые коллективы поддержали. Все говорили, что нужны переговоры, но все это не учитывалось. Дальше последовал запрет на профессию (лично для него - «МК»)». Мездрич оценил проведенный в Новосибирском театре опере и балета ремонт: «Это памятник архитектуры, а сегодня он напоминает турецкий отель или казино в Лос-Анджелесе».
Михаил Левитин задал риторический вопрос: «Кто наш цензор единственный? Это деньги. Кто раздавит тонкую пленку, называемую театром? Надо быть позащищеннее. Не страшно, что мы беднее кого-то. Может, это даже ничего? Я, как и Иосиф Райхельгауз, узнал о съезде театральных деятелей после того, как он прошел. Если так будет продолжаться, то вы к черту погибнете? Не нужно нас собирать на собрания, где мы должны сформулировать что-то».
Борис Мильграм оценил свое увольнение из пермского театра как своеволие конкретного чиновника. «Нам нужно понимать, что мы сообщество, что мы не одиноки. Не хочу я Кехману подавать руки. Мы должны понимать, что мы сильны, и те люди, которые позволяют себе подлые поступки, не могут быть с нами».
В общем, пришли к выводу, что театр свободен, никакой государственной цензуры нет. Другое дело, что государство устранилось от защиты деятелей искусства от разного рода посягательств – об этом четко сказал заместитель Александра Калягина Геннадий Смирнов.
Иосиф Райхельгауз не был в стенах СТД 20 лет и теперь понял, что правильно делал, что не платит членские взносы все эти годы. Он вообще не понимает, что происходит на описываемом собрании: «Мне жаль, что здесь нет моих коллег, которые определяют театральный процесс. В провинции по сравнению с нами – катастрофа. Руководители театров – это местные князьки преклонного возраста, но это особый разговор». Он вспомнил Анатолия Васильева, которого вышвырнули из театра, и никому нет этого дела. И назвал десятки конкретных вопросов, которые всем нам надо заниматься.
