Мы беседуем с Зельфирой Трегуловой — о значении Третьяковки в нашей жизни, о том, почему столько людей пошли на Серова и Айвазовского, ну и о человеческих и вкусовых пристрастиях самого лауреата.
— Ваша реакция, когда вы узнали, что стали лауреатом премии Льва Николаева?
— Каждый раз, когда то, что ты делаешь, отмечается какими-то премиями, это очень приятно. Не просто потому, что это льстит моему человеческому самолюбию. Я прекрасно понимаю, что эта премия или какие-то другие, которые мне за последнее время вручали, — признание того, что мы сегодня делаем как институция, как музей, как Третьяковская галерея. К сожалению, я не была знакома со Львом Николаевым, но то, что я о нем читала, и то, что о нем говорили, свидетельствует о том, что это действительно очень яркая, интересная личность, и почетно стать лауреатом премии, носящей имя этого человека.
— Известно, что премия Николаева просветительская. Как вы понимаете это? Что для вас просветительство — миссия, образ жизни?
— Когда я узнала, что в этом году премия Льва Николаева присуждается мне, это как раз поддержало меня в понимании того, как мы должны действовать, будучи действительно одним из главных музеев России. Важнейшим, наверное, музеем, хранящим русское искусство с XI века до настоящего времени. Павел Михайлович Третьяков, создавая свою коллекцию, с самого начала ставил перед собой важнейшие, государственные задачи. В первую очередь задачи формирования коллекции национального искусства, а другая его задача была просветительской. Музей сегодня не может быть «башней из слоновой кости». Жизнь слишком сложная, непростая, в ней осталось мало островков абсолютной культуры. Поэтому музеи сегодня приобретают особое значение, и их миссия важна как никогда. Именно миссия сообщения людям какого-то послания, передача какого-то смысла, насыщение их жизни богатством художественных и эмоциональных впечатлений. Музей должен побуждать людей думать о чем-то другом, нежели их каждодневные, рутинные нужды. Это место, где человек может подняться над бытом и какое-то время, пока он находится в музее, существовать в ином пространстве, жить иной жизнью, которая обогащает и насыщает его и позволяет потом, когда ты уходишь из музея, возвращаться к этому, вспоминать об этом. Направлять твои чувства и мысли в сторону от того, что дает тебе массовая культура. Мы действительно проповедуем идею поворота лицом к зрителю, открытости. Когда ты работаешь на людей, думаешь о том, как донести до них смысл того, что ты показываешь в своих стенах, как сделать уровень этой интерпретации интересным, легким и сложным одновременно, очень современным и при этом не падающим до каких-то популистских слоганов и высказываний. Я думаю, что эти очереди на Серова, на Айвазовского, на Рафаэля и вообще тот факт, что люди стали очень активно ходить в музей, что музей превращается в популярное, не побоюсь этого слова, модное место — это свидетельство того, что музей начинает играть в обществе какую-то важную роль. Но для меня просветительство еще и образ жизни: где бы я ни оказывалась, когда заходит разговор о каком-то художественном явлении, о художнике, о музее, я тут же превращаюсь в страстного проповедника, но не занудного. Ведь если эти ценности исчезнут, то человек превратится в нечто иное, чем то предназначение, которое вдохнул в него кто-то, кто создал человечество.
— Слушайте, а вам не кажется, что эти очереди на Серова, Айвазовского и Рафаэля всего лишь конъюнктура, мода, поверхностность…
— …На все три вопроса ответ: нет!
— Тогда вот вам пример. Вы помните перестройку и фильм «Покаяние» Тенгиза Абуладзе?
— Конечно, прекрасно помню, смотрела несколько раз и каждый раз была в потрясении.
— Вот. Когда я пошел в первый раз в кинотеатр «Россия», который теперь называется «Пушкинский», очередь несколько раз оборачивалась вокруг памятника Пушкину, это были сотни и сотни людей.
— Я помню, этот фильм был символом. Символом тех перемен, которые происходили в стране.
— Правильно, записывались аж на две недели вперед. Через два года, в 89‑м, я пошел на этот фильм во второй раз. Пришло 13 человек — я сам посчитал, во время сеанса половина из зала ушла. И я понял, что перестройка в контексте культуры была для очень многих людей неким внешним фактором, той самой модой, не более.
— Не могу с вами согласиться. Вы сами обозначили, чем был для людей этот фильм в 87‑м году. Хотя перестройка началась в 85‑м, реальный перелом в культуре произошел в 87‑м. Я это очень хорошо помню, потому что вся моя профессиональная жизнь в те годы вышла на те рельсы, по которым она и идет до настоящего момента, последняя остановка — директор Третьяковской галереи. Тогда этот фильм, при всем уважении к тому, что происходило в изобразительном искусстве, в литературе, в политике… это была бомба. Именно поэтому люди шли. Для тех, кто не смотрел арт-хаусное кино, это была новая образность, к которой люди не привыкли, но которая поражала и потрясала. Потом там действительно были подняты какие-то важнейшие для нашего общества вопросы, которые не теряют актуальности и сегодня. Я думаю, вот то, о чем вы рассказали, это следствие развития общественного и политического. В 89‑м году у людей стало наступать разочарование от неосуществления неоправданных ожиданий. А потом жизнь становилась настолько тяжелой, что было не до фильма «Покаяние». Когда нужно было по 12 часов стоять в очереди только для того, чтобы получить бутылку молока для детей, — тебе точно не до «Покаяния». Я очень хорошо помню эти страшные годы, 89–90‑й, у меня было двое детей, свекровь и собака, и всех нужно было кормить.
— Да, люди перестали ходить на фильм «Покаяние», но зато ходили на митинги, собиравшие по полмиллиона человек.
— Про митинги не помню, я работала, воспитывала детей и стояла в очередях, поскольку была мужчиной и женщиной в одном флаконе. Думаю, если показать «Покаяние» как-то широко сегодня, он бы вновь приковал внимание, это мало имеет отношения к моде. Возвращаясь к вашему вопросу: я трижды ответила нет. Это не конъюнктура! Выставка Айвазовского задумывалась года три назад ко дню рождения художника. Хотите верьте, хотите нет, в Третьяковской галерее никогда не было большой выставки Айвазовского. Была небольшая выставка в 2001 году, когда привозили «Девятый вал». И также никогда не было ретроспективы Гелия Коржева, Таира Салахова, Ильи Кабакова и многих других проектов, которые мы тут сейчас будем в ближайшие годы реализовывать. В это трудно поверить, но это так. Так что когда мои коллеги и Ирина Владимировна Лебедева, бывшая тогда директором Третьяковки, принимали решение о реорганизации этой выставки, наверное, хорошо понимали, что она явно вызовет приток публики. Но, конечно же, никто не рассчитывал, что на нее придет полмиллиона человек. Это больше, чем очередь на Серова. Речь, наверное, идет о том, что сегодня людям нужны проекты, даже освященные таким популярным именем, как Айвазовский. Тем не менее они открывают что-то новое, показывают что-то с сегодняшней точки зрения, вскрывают в том или ином явлении то, что интересно, близко современному сознанию. Вот тогда людям становится интересно, это их начинает интриговать, и они понимают, что должны это обязательно посетить и нельзя пропустить. Естественно, выставка рассчитана на современного зрителя, и при этом она призвана опрокидывать существующие стереотипы в отношении Айвазовского. Я думаю, что Серов на этой выставке тоже предстал другим художником, чем многие люди до этого считали, гораздо более масштабным, многогранным, разнообразным. А то, что музей становится модным местом, думаю, этому надо только радоваться. Можно только приветствовать, что люди проводят свое свободное время на выставках, а не в торговых центрах.
— Скажите, где проходит ваша личная планка, эстетическая, вкусовая, профессиональная? Пошли бы вы на то, чтобы в Третьяковке были фотографии, ну скажем, Стёрджеса с этими полуобнаженными девочками?
— Я не знакома с творчеством этого фотографа, у меня не было времени полистать и посмотреть в Интернете, что это такое. Думаю, что какого-то злого умысла у организаторов галереи братьев Люмьер не было. Но я не про это. Есть случаи, когда мои вкусы и пристрастия абсолютно совпадают. Например, Серов — один из самых моих любимых художников, и я считаю, что эта выставка наконец впервые за столетие воздала должное величайшему русскому художнику. Я про него, кстати, писала диплом. Люди с этой выставки выходили после трех часов просмотра, испытав абсолютное счастье. Я сама видела их лица. Айвазовский с очевидностью не принадлежит к числу моих кумиров. Но, с другой стороны, я видела здесь интереснейшую задачу: попробовать в него вглядеться с нашей сегодняшней точки зрения, понять, что же это был за феномен, почему он был тогда так популярен. В русском искусстве очень много интересных крупных, мощных фигур, чьи ретроспективы можно было бы сделать, но мы каждый раз думаем: есть ли у нас новое понимание этого художественного феномена, послание, основанное на новейших исследованиях, на изучении творчества этого художника, о чем мы можем сказать сегодня зрителю и привлечь его? Потому что каждая выставка — это страшный объем работы, это очень серьезные финансовые вложения, спасибо спонсорам. И если мы понимаем, что это очень яркая фигура и нам есть что сказать об этом художнике, то тогда принимается решение: да, мы делаем эту выставку. А если: ну вот хороший художник, а что мы про него можем сказать? Да пока ничего нового. Ну и давайте подождем того времени, когда эта новая мысль, новое понимание созреет.
Татьяна Михалкова: «Мода как искусство»
— Мне очень приятно получить эту премию в год двадцатилетия благотворительного фонда «Русский силуэт». Рада, что наши усилия, нелегкий труд был так высоко оценен. Говорю «наш», потому что это заслуга большого коллектива, который работает не только в Москве, в нашей компании, но и по всей России. Это наши представительства, ближнее зарубежье, Европа, все учебные заведения. Лев Николаев всю жизнь занимался просветительством, а мы занимаемся модой, бизнесом. Казалось бы, что общего? На самом деле это часть искусства, это тоже просветительская деятельность. Мы ищем молодые таланты, все делаем, чтобы им помочь, даем им шанс, чтобы они сказали свое слово в искусстве моды. То есть они получают реальную поддержку, стажировки в России, за рубежом, обучение, помощь в открытии своего бизнеса. В общем, для нас это ответственная награда, и мы воспринимаем ее как аванс, напутствие — работать и работать…
