— Виктория Самойловна, а у вас получается жить без вранья?
— Получается после пятидесяти. Раньше мои главные приоритеты были любовь и творческий успех. А к этому возрасту уже покончено и с тем, и с другим. Успех добыт, любовь вычерпана. Все в порядке.
— А когда вы влюблялись в последний раз?
— В 57 лет. И это было ужасно. Во-первых, пятьдесят семь — это уже много, а во-вторых, того человека можно обозначить тремя буквами — чмо.
— Вы как-то сказали про Сергея Довлатова: «Он бы меня соблазнил и бросил на другой день, и я бы его возненавидела». Безответная любовь — это не про вас?
— Если я вижу, что ответной любви быть не может, я просто не иду на эти отношения. А с Довлатовым мы даже не были знакомы, но все произошло бы именно так. Он был очень востребован, очень красив и имел большой выбор.
— Но почему потом обязательно ненавидеть? Разве нельзя быть благодарным за какие-то прекрасные мгновения?
— Нет, нельзя. Благодарность строится на чем-то основательном, фундаментальном.
— Вы сохранили копию любовного письма, которое написали Георгию Данелия на пике чувств. Как это возможно — думать о втором экземпляре, когда эмоции преобладают над разумом?
— (Смеется.) Это чисто профессиональное. Я знала, что такой пик чувств я вряд ли еще испытаю. Однажды я сломала ногу. Был поздний вечер, почти ночь, а в нашем дачном поселке все живут за высокими заборами. Лежала я на снегу и думала о том, что я чувствую, потому что знала: это может мне пригодиться. Не было ни отчаяния, ни паники, даже боль не ощущалась.
— Почему среди тех, кого вы называете архитекторами вашей жизни, нет ни одного женского имени?
— Если и была какая-то женщина, то только моя мама, которая создала мне такие невыносимые условия, что я должна была бежать от нее куда-то подальше. Она меня тиранила и при этом очень любила.
— У вас не было в детстве мысли: вот я умру, и тогда все поймут, но будет уже поздно?
— Было, конечно. Это заложено в детской психологии.
— Вы унаследовали что-то от мамы, кроме внешнего сходства?
— Характер, наверное. Я тяжелая. Мне очень часто дочка говорит: «Привет от Натальи Степановны!» О родителях я написала хорошую книгу «Муля, кого ты привез?»
— Именно этими словами мать вашего папы встретила его юную избранницу, вывезенную из-под Донецка.
— Мне недавно сестра привезла фотокарточку, где вся семья моего отца в сборе, и среди них моя мать. Это, я вам скажу, такая белая ворона! Такая деревня! Я не могла понять, где были его глаза. Но, видимо, их брак нужен был для того, чтобы родилась я. Значит, он не был случайным, это провидение Господне.
— Как вы думаете: если бы ваш отец не умер так рано, в 36 лет, он бы сохранил семью или все-таки нашел бы другую женщину — по образу и подобию?
— Думаю, что родители жили бы вместе. Существует такое понятие, как чувство семьи. У одних оно есть, а у других отсутствует. Это прежде всего чувство ответственности. Мой отец никогда не ушел бы от матери, имея двух дочерей, а мать никогда бы не бросила отца по той же причине.
— Вы никогда не рассказываете о своем муже. Известно только, что он инженер с синими глазами. Это была любовь с первого взгляда и скоропалительный брак, оказавшийся прочным.
— Есть женщины, которые любят мужчину больше, чем ребенка. А есть женщины, которые детей любят больше всех на свете, и мужчина занимает уже следующее место. Я из этих вторых. Я не могла бы строить счастье на слезах своей дочки. У нее с отцом была и есть такая страстная, бесконечная любовь, что раздирать их, растаскивать значило бы просто уродовать ребенка. Я не могла оттаскивать дочь от родного отца и тащить к другому — чужому дядьке, которому она совершенно не нужна. И в этом причина моего долгого и непрекращающегося брака. А когда я вижу семьи, где у мужа одни дети, у жены — другие, это как будто искусственное. Потому что любовь-страсть между мужчиной и женщиной проходит, а остается только разное прошлое.
— Но у вашей дочери брак с Валерием Тодоровским не сложился…
— Валерий Петрович Тодоровский очень хорошо себя повел в этой ситуации. Он без памяти любит своих детей и очень их поддерживает.
— То самое чувство семьи — якорь, который вас всегда удерживал, но были, наверное, мгновения, когда вы готовы были сорваться?
— Не только мгновения…
— У вас есть счастливое ощущение, когда можно сказать: «Я выиграла свою жизнь». А что могло стать проигрышем? Если бы вы остались учительницей пения?
— Да. Это было бы ужасно.
— Вы общаетесь с Георгием Данелия?
— Сейчас мы общаемся очень много. Разговариваем по телефону два-три раза в неделю, и все, что он говорит, мне безумно интересно. Несмотря на возраст и болезни, его мозги работают, как раньше, и юмора — море. Внутренний мир не тронут, и индивидуальность не полиняла.
— В вашей жизни это тоже была одна из самых ярких страниц.
— Самая яркая! Дело в том, что он очень интересный человек. Господь Бог создал природу, животный мир, но он не может выразить себя через шум дождя, через лай, мяуканье или кваканье, он может выразить себя только через человека. Но не через каждого, а через очень редкие экземпляры, которые он выбирает. Данелия — один из них.
— Когда начался ваш роман, вам было 28, Данелия — 36, а его гражданской жене, актрисе Любови Соколовой — 46. Она, как луна перед рассветом, на вашем фоне исчезла с его небосклона.
— Она никогда и не была в зените. Просто она родила ему замечательного сына, который составил счастье всей семьи. Я помню Колю, это был очень красивый и талантливый мальчик. Данелия его любил и любит до сих пор, несмотря на то, что Коля ушел рано, в 25 лет. Когда я сейчас вижу по телевизору молодые фотографии Георгия Данелия, я замечаю, как похож был на него Коля.
— Его мама, Мери Анджапаридзе, ваш роман не приветствовала.
— Мама вначале была в меня влюблена. Это потом она не приветствовала, когда стало все опасно. И я ее сейчас очень хорошо понимаю. Она хотела, чтобы у Коли была полная семья. Это нормально.
— А вы тогда не испытывали угрызений совести?
— Моменты были, конечно, но любовь — как поезд, который все сметает на своем пути. И моральные запреты уже не работают.
— Виктория Самойловна, меня завораживает ваша открытость. Такими бывают только самодостаточные и независимые люди.
— Это во-первых, а во-вторых, врать унизительно. И если можно не врать, то это очень удобно. Бывают унизительные подробности, которые не хочется из себя вытаскивать, но в моем прошлом ничего унизительного нет. Есть только то, что является поводом для прекрасных рассказов. Художественное произведение интересно тогда, когда узнаваемо, когда в нем все — правда. Я пишу о том, что происходит в жизни практически каждой женщины.
— Многие узнают себя в ваших героинях.
— Однажды позвонила женщина со скандалом: «Кто вам рассказал мою историю?» Я спросила: «Какую? — «Я ехала отдыхать, и наша машина перевернулась. Я попала в больницу и влюбилась во врача».
— А вы узнали себя в фильме «Осенний марафон»?
— Не совсем, потому что Алла была машинисткой, а я — писателем. Это разные социальные слои. Вот она печатает, сидя, сгорбившись, за машинкой, а писатель — это другой уровень. Машинистка зарабатывает гроши, ищет приработок, а писатель, если он еще и сценарист, идет в другом материальном коридоре. И потом я была замужем и с ребенком, а Алла одинокая. Общее у нас только то, что Бузыкин был женат. Вот и все.
— В общем, параллелей нет?
— Параллели есть, потому что Александр Володин писал свою историю. У него была именно такая Алла, которую он очень любил. А у Данелия — другая история, и он пытался эту Аллу ко мне подтянуть. И к концу работы они даже поссорились.
— Вы еще и очень независимы в отличие от Аллы. В этом ваша сила. Но не хотелось хоть однажды стать слабой женщиной?
— Не понимаю, что значит быть слабой. Моя независимость — от материальной независимости и от профессиональной состоятельности.
— Но в советское время ваши книги выходили редко.
— Книги редко, а фильмы часто. Тогда сценарий стоил, как машина «Волга». А сейчас — как «Вольво».
— На что вам не хватает сегодня денег?
— Чтобы купить остров, хотя на самом деле он мне не нужен. Мой дом — это мой остров.
— Вы только что закончили новую книгу.
— Я ее еще не читала. Только написала, и все.
— Вы сказали, что теперь будете полгода отдыхать. Чтобы родник наполнился?
— Нет, мне просто надоело.
— Может, вы просто устали, пройдет время — и вам захочется вернуться к столу?
— Может быть, и так.
— А кто вам нравится из нынешних прозаиков?
— Мне нравится Прилепин. Он очень талантливый человек. Но очень брутальный. Читала его рассказ, где он описывает убийство: как взял его за волосы и семь раз ударил затылком об асфальт со всей яростью и злобой. Семь раз! Пока изо рта не пошли кровавые пузыри. Так написано, что я почувствовала, как убивают.
— Раньше вам нравился Лимонов.
— И сейчас нравится. Это очень большой писатель. Из-за известной сцены с негром на помойке в книге «Это я — Эдичка», внушившей людям такое отвращение, никто не хочет видеть главное — его отчаяние от потерянной любви. Это ведь его самоубийство, его суицид. Довлатов говорил о Лимонове, что как личность он ничтожен. Мне он близок по своему проценту правды, которая вспарывает пространство.
— Кто еще в вашем коротком списке?
— Петрушевская, хотя у нее другое, какое-то изломанное сознание. Очень люблю Толстую, она в последнее время пишет короткие вещи, например, как она варит холодец. Или рассказывает, как утонул «Титаник»: вроде все знают, а все равно очень интересно.
— Было время, когда книги Татьяны Устиновой шли нарасхват.
— Ни одной не читала. Хотя саму Устинову очень люблю.
— Дарья Донцова тоже очень плодовитая.
— Она такая очаровательная, и нежная, и трогательная. Болела, выздоровела и всем об этом рассказала. Некоторые думают, что она себя так пиарит. А я верю, что это было на самом деле, и всегда, когда ее вижу, радуюсь, что она здорова и жива. И пусть пишет свои иронические детективы, раз хочет. Но я их не читаю, потому что я люблю другую иронию. А именно иронию Фазиля Искандера, Сергея Довлатова, Александра Володина.
— Вы на своем острове вдали от политики?
— Я вовсе не вдали.
— Вы по-прежнему первый тост поднимаете за Горбачева?
— Теперь уже нет. Но перестройка дала мне очень много. Именно в перестройку я заключила договор со швейцарским издательством. И сумела на эти деньги построить дом, который составил мое счастье. Так что недооценивать Горбачева — несправедливо. У моего поколения появилась возможность хорошо одеваться, чего не было во времена СССР.
Благодаря Горбачеву у меня даже появилась норковая шуба. Был такой случай. Мы с Эдвардом Радзинским путешествовали по маршруту Самарканд — Хива — Бухара, и нас принимал председатель колхоза. Стояла осень, но было, как ни странно, холодно, и я взяла с собой легкую норковую шубку. Председатель подал мне ее и сказал: «Иди ко мне в гарем!» Я удивилась: «Мне уже 40 лет, зачем тебе такая старая жена?» Он ответил: «Женщина, которая приносит в дом доход, ценится как молодая!» — «А с чего ты взял, что я приношу доход?» — «Вон на тебе какое пальто! Сколько из него шапок можно нашить!»
— Статусные вещи имеют для вас значение? Если платок, то от Эрме, если сумка, то Диор.
— У меня есть косыночка «Берберри», которую мне подарила Лариса Рубальская. У меня есть две брошки, эмаль в золоте, которую мне подарил Олег Митяев, вернее, его жена Марина Есипенко. У меня есть профессия, которая составляет мое счастье, двое внуков и правнук Илья невиданной красоты. И больше мне ничего не надо.
— В вашем поселке, наверное, много историй с людьми происходит. Или ничего не доносится из-за высоких заборов?
— Все доносится, но я их не обсуждаю, а то мне дом подожгут.
