«Мой герой понимает, что, будучи женщиной, он может хорошо заработать»
— Сергей, что за фильм и что за женщина тебе достались?
— «Мишура» (студия «28») — это музыкальная комедия в стиле диско. Режиссер — Лилия Трофимова (кроме сериалов она сняла несколько серьезных документальных фильмов и 4 полных метра). Я и до этой картины снимался в комедиях, но здесь убедился окончательно, что женское восприятие юмора значительно интереснее, чем мужское, — оно правильнее, что ли: нет крайностей, все очень тонко.
— О чем фильм?
— О том, что мы очень открыты для всех незнакомых — особенно в соцсетях, для малоизвестных людей или тех, кого и в глаза не видели. А в то же самое время мы закрыты для самых близких, мы даже их не пускаем в себя. Можем часами сидеть в Фейсбуке, а когда приходим домой, нам не то что поговорить — нам помолчать с близкими не о чем.
История в «Мишуре» такова: бизнесмен-неудачник Александр Грох (его называют просто Шурик) пытается все сделать для того, чтобы жена-красавица была счастлива. Но бизнес рушится, он влезает в долги, давят кредиторы, и он пускается во все тяжкие — переодевается в женщину. Это получается случайно: он торгует в интернет-магазине женскими товарами и вынужден переодеться в даму, чтобы уйти от кредиторов. Уходит — и в какой-то момент понимает, что, будучи женщиной, он может хорошо заработать. Короче, работает бабой Шурой, «провидицей», и его баба Шура начинает процветать. Правда, наступает момент, когда Шурик и баба Шура вступают в конфликт друг с другом…
— Это твоя первая женская роль в мужской актерской биографии?
— Первая. Роль очень интересная, потому что получается две в одной, и с разными характерами — бизнесмен-неудачник и процветающая баба Шура.
— Возраст твоей женщины?
— Когда меня первый раз загримировали, то я получился такой зрелой, лет на 45–50, местами даже ничего себе, я бы сказал, красивой. Она даже получает непристойные предложения от местного бандита. Так что по-актерски мне очень интересны эти пограничные моменты.
— У тебя были предшественники, и какие! «В джазе только девушки», «Тутси», наконец, «Здравствуйте, я ваша тетя!». От чего ты отталкивался, выстраивая образ своей героини?
— От всех. Я, естественно, пересмотрел все эти фильмы, ставшие классикой. Но могу сказать, что мы больше работаем в жанре «Тети», где герои существуют как бы на котурнах, на подъеме. Больше скажу, готовясь к этой роли, я наблюдал за женщинами: как ходят, как разговаривают и так далее. За женой, за женщинами, которых знаю, и за незнакомыми на улице…
«Я понял, почему женщины часто смотрятся в зеркало»
— И какие открытия ты для себя как мужчина сделал?
— Море открытий. Во-первых, это первая роль, где мне безумно физически тяжело. На площадке всем весело, а мне не до смеха, потому что я под платьем ношу комбидрес, а от него у меня на теле волдыри, натертости… От накладных ресниц — аллергия: видишь, до сих пор есть припухлость век. Каблуки 7 сантиметров, на которых я бегаю. И теперь я прекрасно понимаю женщину, которая приходит домой и первым делом хочет скинуть каблуки, вытянуть ноги и выпить что-то прохладное — счастье…
— Но так говорят все артисты, хоть раз сыгравшие слабый пол: ноют про каблуки, капроновые колготки… А вот психологию женщины почувствовал?
— Я уже говорил про отношение к юмору: у женщин оно более тонкое. Потом, интересно, как женщины молчат, как слушают. У нас, мужиков, по-другому.
— В чем именно?
— Мне кажется, женщины больше нюансов видят, чем мужчины. У мужиков все топорно. Но главное — я понял, почему женщины часто смотрятся в зеркало. Когда я загримировался, вдруг увидел в себе столько недостатков: морщины, которых не замечал, бока висят… Ужас! В мужской одежде я всегда чувствовал себя вполне комфортно.
— Сколько ты уже пребываешь в женском облике? Такая роль отпускает или нет?
— Три недели я уже в образе. Но чисто физически такая роль не сразу отпускает: гудят ноги, болят глаза, волдыри от комбидреса с грудью…
— Прости, а какой же номер груди теперь носим?
— Наверное, пятый. Во всяком случае, все девушки на площадке мне завидуют. А я говорю: «Минуточку, баба Шура — самая красивая женщина на площадке».
«Даже не закрадывалась мысль — похож ли я на трансвестита»
— После съемок ты теперь иначе относишься к женщинам?
— Конечно. Я понял, что вы все — героини. Из-за одежды, из-за того, что надо постоянно за собой следить. Как вы это все выносите? И ведь все ради нас, мужиков. Фантастика!
— Вопрос сложный: то, что раньше казалось экзотикой (мужчина сыграл женскую роль), теперь — ничего особенного: в жизни все больше мужчин предпочитают роль женщин. У актеров и у зрителей сейчас, как мне кажется, более спокойное отношение к мужчинам на женских ролях?
— Я скажу, что, может быть, у меня старый взгляд на все это, но у нас на площадке нет шуток в сторону трансвестизма.
— А я уверена, что актеру с нетрадиционной ориентацией намного проще играть женщину…
— Думаю, что ему проще играть мужчину. Потому что он видит то, что и мужчина не видит. Я знаю некоторых актеров-гомосексуалистов — как же они играют любовь к женщине! Потрясающе!!! Я это видел в современном российском кино однажды: артист нетрадиционной ориентации потрясающе играл любовь. И видел в театре другого артиста (но он не был гомосексуалистом), как тот играл сильнейшее чувство. Это был Александр Феклистов. Вот тогда я понял, что такое великие актеры. Вообще любовь по-настоящему играть сложно, почти невозможно. Это надо нутро свое достать — а оно у нас разное. Нужно над душой и сердцем своим работать, чтобы сыграть глубокое и настоящее чувство.
Честно скажу, даже не закрадывалась мысль — похож ли я на трансвестита или гомосексуалиста. Меня ведь по сюжету фильма на половой перевертыш толкнула жизнь. Я-то считаю, что в каждом мужчине есть что-то женское, а в женщине — мужское. Бог создал Адама, и из его ребра — женщину, то есть из его сути. Я даже не люблю грубо шутить в ту сторону, потому что у меня есть большое уважение к этим людям.
«Когда играл Раскольникова, вдруг поймал себя на мысли, что я вру. Причем всем»
— Я поступил в Щукинское училище, уже будучи актером Театра на Таганке. Так получилось, без образования. Я москвич в четвертом поколении, увлекался театром, и мы с друзьями самостоятельно поставили спектакль, который увидел Валерий Сергеевич Золотухин. Он после спектакля подошел и просто так сказал: «Тут Юрий Петрович будет ставить спектакль — Сергей, хочешь поучаствовать?» Потом оказалось, что меня зачислили в штат.
— Как, оказывается, все просто было каких-то 24 года назад…
— Момент был такой — 92-й год, Юрий Петрович вернулся из эмиграции, артисты разрывали театр: одни за Любимова, другие — против него. Поэтому я полтора года там продержался и ушел, поступил в «Щуку». Я даже успел поучаствовать в спектакле «Подросток». А после «Щуки» меня взяли во МХАТ, к Олегу Ефремову.
Он был потрясающим: например, сидел в своем кабинете, видел, что ты идешь мимо, и просто мог сказать: «Сережа, заходи» — и начинал излагать тебе планы по реформе театра. Кому? Никому не известному артисту Сергею Коляшне? Он был настолько по-человечески открыт и доступен… Я был очарован им не только как актером, но и как личностью. У него в голове постоянно варились революционные идеи, которыми он делился с артистами, в том числе и молодыми.
Был случай: я первый год в театре, а одна актриса, которая к тому времени лет семь прослужила, попросила меня: «Сережа, поговори с Ефремовым, чтобы он попробовал меня на одну роль». В антракте «Бориса Годунова» (я там играл его сына Федора) захожу к нему в гримерную и прошу за нее: «Давайте дадим ей шанс. Мы же ничем не рискуем. Ну, не получится…» Я когда вспоминаю, думаю: сумасшедший я парень был, наивный, раз так говорил. А Ефремов выслушал меня серьезно и сказал: «Сережа, это хорошо, что ты хлопочешь за молодых артисток, но…» И больше ничего не сказал. Ведь я почему попросил? Не от наглости или глупости, а потому, что он убирал дистанцию. Ты думал, что он к тебе спускался, а на самом деле он тебя к себе поднимал. И ты общался с ним на его уровне. Но потом я ушел из театра вообще на 10 лет…
— Разочаровался в актерской профессии, в театре?
— Когда я играл Раскольникова в «Преступлении и наказании», вдруг поймал себя на мысли, что я вру. Причем всем. Вру себе, партнерам, зрителям… И эта мысль так развилась во мне, что с ней уже невозможно было дальше мириться. У меня тогда во МХАТе был не один, а спектаклей пять, работы хватало. Играл даже Ленина в спектакле «Любовь в Крыму» по Мрожеку. С тех пор я говорю, что во МХАТе два человека сыграли Ленина — Калягин и я.
— Но до Калягина в МХТ было несколько великолепных исполнителей роли вождя мирового пролетариата — Грибов, Зимин, другие. Так что, может быть, ты и последний Ленин, но не второй.
— Ну вот, так разрушаются легенды, а как звучало красиво: Калягин и я! Шучу.
— Может быть, ты пил и поэтому решил уйти?
— Нет, я не пил, но как честный человек понял, что нужно уходить. Может, это как-то на совесть мою давило, но было безумное отчаянье. Мне было 29 лет. И я ушел. Ефремов меня понял. Я так думаю.
«Десять лет, проведенные в церкви, оказались очень важными для моего формирования»
— Ушел в бизнес? Ведь в конце 90-х даже во МХАТ, и не только, публика плохо ходила. Артисты бросились зарабатывать, что понятно: семьи, дети...
— Нет, я ушел в церковь. И в церкви я получал даже меньше, чем в театре. Наверное, у меня был такой внутренний кризис, что пойти я мог только в церковь. К тому же я довольно плотно общался с пастором протестантской церкви на Преображенской. Он и сказал мне: «Давай, Сережа, приходи». Там я изучал Библию, занимался с подростками, с молодежью. Мы ездили на Алтай, ходили в походы. Потом эти ребята выросли, и теперь у них прекрасные семьи. И вот когда у них появились семьи, я подумал: «Может, вернуться обратно?..»
А тут появился мой друг-однокурсник Максим Кубенский, который начал снимать кино и предложил мне попробоваться на одну из главных ролей в своем фильме. После этого я пошел к своему пастору, сказал, что больше не могу, и он меня благословил.
— Значит, ты разочаровался в церкви, как в свое время — в театре?
— Нет-нет. Я много размышлял на эту тему, ведь еще вначале пастор мне говорил: «Представь, все твои однокурсники будут популярными, а ты будешь в церкви служить. Ты готов к этому?» Мне казалось, что готов, но 10 лет, проведенные в церкви, оказались очень важными в моем формировании. В церкви я встретил свою жену, 24 года вместе живем. Нет, она не актриса, руководит медицинским центром. И это хорошо: она понимает, что я свободный художник, что иногда у меня не бывает работы, но она не стучит кулаком по столу: «Где деньги?! Ты же мужик и должен…» В этом плане жена мне очень сильно помогает.
— Обычно актеры, ушедшие в церковь, из лона ее в театр не возвращаются. А ты вернулся. Что ты из церкви принес в театр, в актерство?
— Ощущение счастья. Каждый день — счастье. Иногда мне говорят: «Ты неисправимый оптимист». А я отвечаю: «Я не оптимист. Я — верующий». Я вижу плохое и вижу, что происходит во мне и вокруг меня, но есть вера, что можно что-то изменить. Скажем, когда мы с женой прожили четыре года, и у нас все не было детей, мы пошли по врачам проверяться. Те такой список выкатили, что я подумал: «Ничего себе — сколько же это денег надо, чтобы детей завести?!» Я помолился: «Господи, пожалуйста, это очень дорого. Ты же можешь дать нам детей». И в эту же самую ночь мне приснилось, что я на руках держу маленького сына. Проснулся, рассказал жене сон. Самое интересное, что в этот месяц она забеременела. Сейчас у нас двое прекрасных детей; сын в этом году поступил в Высшую школу экономики на факультет медиакоммуникаций, а там стобалльники учатся.
В общем, я вернулся в кино. Снялся в сериале «Будни капитана Черняева». А потом пошел на кастинг к Деклану Доннеллану — он как раз собирал команду на «Бурю» по Шекспиру, и я получил там роль Стефано. В тот момент я весил 101 килограмм, потому что специально пополнел для главной роли в фильме «Олимпийская деревня». А сейчас для «Мишуры», для моей бабы Шуры, специально похудел.
«Мне даже интересно: у меня худого получится или не получится то, что получалось у толстого?»
— Как церковь теперь тебе помогает в актерской профессии, если помогает, конечно?
— Очень помогает. Михаил Чехов считал, что внутри актера борются любовь с нашим эгоизмом. И любовью актеры должны побеждать свое эго. Вот христианство мне дает ощущение любви, помогает делать все через призму любви. Плюс нравственный стержень: он хранит и предостерегает от дурных поступков.
— Какими глазами ты теперь смотришь на коллег-актеров? Как тебе их образ жизни, поступки?
— Может, мне повезло, но тех, с кем работаю, я обожаю — того же Александра Феклистова, Михаила, Жигалова или Илюшу Ильина. Или моих однокурсников — их невозможно не любить. Я как-то пришел на одну масенькую роль в один длинный сериал. Гримируюсь, а рядом молодые ребята, которые играют главные роли — им еще месяцев девять пахать в сериале. И вот ловлю периферийным зрением: они жалуются, как им это все надоело, и устали, и вообще… Говорят с пренебрежением о профессии, о ролях, о которых они, может быть, и не мечтали. Я тогда еще подумал: «Господи, сохрани меня от того, чтобы во мне появилось подобное пренебрежение!» И это мне больше всего не нравится в моих коллегах: их утвердили, дали возможность творить — и тут начинается: «устал», «когда это закончится», какие-то капризы… Зачем тогда себя человек мучает в этой профессии? Ушел бы, думаю я. Вот это больше всего в нашем брате актере раздражает.
— Последний вопрос о твоей бабе... Шуре. Как же ты пошел на такое — добровольный отказ от колоритной фактуры? Колоритный толстяк с юмором всегда востребован в кино, в театре, а ты вдруг резко сбрасываешь вес. Ведь так и работу потерять можно. Не боишься?
— Конечно, риск есть. Но мне даже интересно: у меня худого получится или не получится то, что получалось у толстого?
— А если предложат роль Фальстафа? Ты готов снова набрать вес?..
— Очень не хочется, но если будут интересные материал и режиссер, то я готов на подвиги. Но пока в образе бабы Шуры я очень рассчитываю, что она мне поможет.
