В небольшой, но очень авторитетной галерее на Садовом кольце — на трех стенах всего 14 карандашных рисунков 35‑летнего художника. Но начинаешь смотреть и попадаешь под обаяние этого хулиганствующего философа.
Так вот про рамы, которые дали художнику импульс к созданию выставки. Как все настоящее, идея пришла случайно: однажды ему подарили две великолепные рамы, которые, будучи пустыми, сконцентрировали его внимание на куске белой стены. Пустота в раме постепенно начала приобретать смысл светлого бесконечного пространства бескрайнего мира. Другой бы и не взглянул — подумаешь, деревяшка на белой стене. Ну разве что вспомнится «мама мыла раму». Но Тимофей Смирнов не таков: для него это не просто деревяшка, а некое обрамление некой тотальной пустоты или пустой тотальности — кому как нравится. А сама рама в этом контексте приобрела метафизический смысл, скажем, окно как выход в трехмерный мир.
На трех стенах, одна из которых затянута серой, но не мрачной тканью, графика в рамах разных эпох, под ними — сопроводительный текст, весьма индивидуальный. Вот «Портрет ФЭД». О нем сказано: «Бывают собаки-дворняги. Бывают и рамы-дворняги. Как эта. Я нашел ее на помойке. Заботливо покрыл алюминиевым порошком. Это было 20 лет назад. Пробил ее час — и вот она здесь». ФЭД — известный фотоаппарат, мечта каждого мальчишки, рожденного в СССР. Через его затвор художник смотрит на жизнь — в его взгляде столько... от туманной ностальжи до актуального стеба.
Рядом — «Дверца в Европу». Дверь (вернее, ее фрагмент) — настоящая, и она же рама. Сквозь эту раму проглядывает Париж, любимый город Смирнова, Эйфелева башня и новогодние елки, больше смахивающие на российские новогодние. Такое соседство нисколько не смущает автора: рама хоть и ограничена масштабом, но не ограничивает фантазию. «Вспоминал выражение «фанера над Парижем». Вот погиб летчик на фанерном аэроплане — родилась эта известная фраза, — пишет художник. — Европа прочно засела в наших умах — как объект зависти и грусти. Грусти о мытых мылом улицах, хорошем вине и еде. А мы — на печке-лавочке, да за занавесочкой… Тоска и грусть. Так и я — выломал из шкафчика времен русского модерна дверцу и сделал из нее раму, сквозь которую смотрю на свой любимый Париж. Не достойный (в смысле он не достоин. — М.Р.) Европы и ее мытости, круассанов и… Пожалуй, пойду выпью водочки и закушу капусткой «со дна»…»
А тут и водочка в бутылочке по соседству. И тоже в раме, но уже с другим характером. Как и чемодан, который становится частью работы, названной «Чемоданное настроение». «Сколько эмигрантов, вернее, волн эмиграции. Многие люди хотят убежать. Для этого им нужен чемодан. Мне чемодан не нужен: и я из него сделал раму. От себя не убежишь…»
