Посольство
Посольство европейской страны, неподалеку от которого я живу, радует глаз отремонтированностью старинного особняка и ухоженностью прилегающей территории. Деревья во дворике не уродуют, не корнают, не делают из них уродливые обрубки (как в других, соседних дворах), удивительная чистота царит на тротуаре и мостовой — словно этот участок специально для чистоты и выделен — вот уж действительно «золотая вылощенная миля» (не миля, конечно, а 50 метров) посреди окружающих обшарпанных строений и замусоренных улиц.
Болтовня, что исторический центр Москвы оберегают и восстанавливают — в параллельном переулочке рушится дивный дом с лепниной (я приходил смотреть на удивительные барельефы еще мальчиком, с тех пор ни фасад, ни тем более интерьер ни разу не подвергались реставрации). Особый разговор и о деревьях-исполинах: их втихую извели, изъяли из каменной городской монолитности — почти полностью выкорчевали, остались считаные…
Я устал говорить о нашем варварстве и скудоумии, о нерачительности: в Голландии, например, нельзя менять планировку старинных домов, чтоб сохранилась их неповторимость, и деревья трогать нельзя, но нам европейские заморочки не указ.
Так вот возле упомянутого посольства несет вахту охранник, стоит его будочка — обязательный атрибут всех дипломатических представительств. Охранник — курящий. И когда закуривает, то деликатно переходит на другую сторону переулка, чтоб дымом не загрязнять здоровую посольскую атмосферу. Умиление берет от подобной предусмотрительности. Покурив, он бросает окурок либо под ноги, либо в проем между прутьями окружающей недипломатический палисадник ограды, и возвращается на свое место. И продолжает дежурить в оазисе чистоты.
Можно ли привести более яркий пример, дать более точную характеристику тому, что называется человеческой (в данном случае нашей, отечественной) психологией? Сразу становится понятно и наплевательское отношение к несчастливым, не попавшим в ведение иностранцев зданиям, и замусоренность близлежащих пространств. Свое не ценим. Отучили ценить? Или никогда не ценили? Научимся ли? Будем ли? Сомнительно.
Новодевичий монастырь
Поражал вид этого респектабельного мужчины. Его выпученные глаза, его дорогой офисный костюм, кожаный портфель, сияющие ботинки, торопливая семенящая походка. Куда он, не видя ничего вокруг, торопился? Невольно я замедлил шаг и проследил его путь. На всех парах он миновал ворота монастыря, ступил через бордюр, отделявший асфальтовую дорожку от газона, пошел напрямик по траве, приложил руку к изъеденной временем кирпичной, испещренной обращениями и посланиями стене и, шевеля губами, стал то ли возносить молитвы, то ли шептать заклинания.
Вокруг пруда, что примыкает к монастырю, множество праздно и деловито гуляющих: кто-то фланирует сам по себе, кто-то — в компании (семейной или дружеской), взрослые выгуливают детей, любители животных — питомцев. В пруду и возле — много уток и селезней. Они почти не боятся людей и пощипывают травку возле аллей. Собаки бросаются на уток, утки улетают.
Вот что я заметил за одним из гуляющих: он специально спускает пса с поводка, когда приближается к водоплавающим птицам. Охотник? Или хочет доставить радость псу, чтоб погонял дичь? Или досаждает уткам — непонятно за что? Когда уток нет, он не отпускает пса с поводка.
Улитки под дождем
Я удивился, увидев большую, как из моря, ракушку. Но она была не из моря и ползла по траве. Потом заметил еще одну, потом еще две. Откуда взялось в центре города стадо огромных улиток?
Лил дождь, сгустились тучи, семейство экзотических созданий резвилось на газоне. Сперва я подумал: неужели могли раскормиться и вырасти до таких размеров? Потом понял: кто-то выпустил их из своего домашнего живого уголка. Выбросил на улицу — за ненадобностью.
«Мы в ответе за тех, кого приручили» — эффектная, но пустая, лишенная реализма фраза. Можно сказать иначе: «Мы в ответе за тех, кого прикормили». Но охотники прикармливают лосей и кабанов, чтобы потом расстрелять их. Может быть, правильнее сказать: «Мы в ответе за тех, кого приютили»? Ведь не выдворишь того, кого сам зазвал, не укажешь на дверь. (По крайней мере в краткосрочной перспективе, а потом, спустя время, конечно, можно.)
Выбрасывают собак, кошек, змей. Я не раз видел черепах, плавающих в подмосковных и московских прудах. Хлопотно содержать их дома, проще пустить в летнюю теплую воду. Что случится с тортилами, когда ударят морозы, — это бывших хозяев уже не касается.
Улитки — с нашей точки зрения — безмозглые существа. Ну и пропадут, ну и замерзнут холодной ночью, ну и угодят под колеса автомобиля, противных слизняков не очень-то и жалко.
Но уж если купили или привезли из-за кордона живность, а потом она надоела, возьмите труд позаботиться о новом хозяине для нее или отнесите в зоомагазин. Улитки — безмозглые. Но у людей-то должна иметься толика мозга?
Червяки
Во время сильных ливней дождевые червяки выползают с газонов на асфальт, чтобы не захлебнуться. Им кажется: асфальт — спасение. Очень быстро они понимают: их нежные тела не приспособлены для ползания по шершавому покрытию. Куда же деться? Утопиться? И они в массовом порядке тонут в лужах, становятся добычей ворон и воробьев. Не место нежным глупым червякам в городских условиях!
Игры
Чисто малые дети, взрослые, сидя в транспорте (и дома, и на работе тоже) играют в компьютерные бирюльки: обрушивают вереницы шаров на экранах мобильников, режутся сами с собой в шахматы и карты, гоняют виртуальные машины и футбольные мячи. Раньше сидели с умным видом, читали книжки и газеты, теперь не стесняются выглядеть глупо: победа в компьютерном состязании с самим собой (и над самим собой) важнее имиджа. Это и есть подлинное теперешнее состояние человечества, впавшего в детство. Людей можно понять: жизнь тяжела, страшна, хочется отвлечься.
…Но иногда тех, кто не подвержен блаженной детскости, охватывает ужас: неужто и руководители государств, и замечательно-серьезные президенты, и премьер-министры точно так же предаются забавам, вместо того чтобы заботиться о будущем своих народов?
Пиррова победа
Я маялся в очереди к врачу. Обстановка возле кабинета сложилась нервозная. Сразу несколько человек претендовали войти первыми.
Немолодая женщина в шарфике и берете повторяла:
— Меня выгонят со службы, я два часа здесь толкусь.
Она стояла впритык к двери, готовая ринуться в нее, как только приоткроется хоть малая щелочка и выпустит предыдущего пациента.
Ей возражала сидевшая на стуле женщина в полосатой блузке:
— Сейчас мое время. Вот в талоне указано.
— Мы не по времени, по живой очереди, — вступала издалека в разговор третья дама. — Я раньше всех вас сюда пришла.
— Вас не было, когда я тут уже находилась, — набрасывалась на нее первая.
— Отлучалась на рентген. Та, что в кабинете, подтвердит, я за ней...
К этой тройке примыкала четвертая ожидающая — молодая, изможденная. Ее сопровождал спутник, показавшийся мне крайне несимпатичным. Он по-хозяйски расхаживал по просторному холлу и, не понижая голоса, втолковывал кому-то посредством мобильной связи:
— Не парься. Возьми бюллетень. Ну сколько потеряешь? Я возмещу. Сейчас деньги за учебу поступят, и я тебе компенсирую.
Безапелляционный тон и вольное обращение с финансами вызвали неприкрытое неудовольствие первой нервной гражданки. Нападая на двух своих оппоненток, она не могла обойти вниманием мужчину:
— Ишь, богатей. Конечно, когда такие возможности, можно вообще на работу не ходить. А мне нельзя не ходить!
Молодой человек, хоть и был занят беседой, уловил выпад и счел нужным ответить:
— Я вас, кажется, не оскорблял.
— Вы самим своим видом оскорбляете! И разговором. Я всю жизнь работала, и мне никто не доплачивал. С молодых лет не доплачивал.
Я подумал: сейчас грянет скандал. Но мужчина проявил неожиданное миролюбие:
— У каждого свои возможности. И свои трудности. Я на вас свои проблемы не вешаю. Не гружу, правда? Сижу и жду. Хотя мог бы войти первым. Уж поверьте. Но я уважаю очередь. Вот приехал с женой. — Он посмотрел на изможденную ожидавшую.— Она старше меня. Ей труднее жить...
Он улыбнулся. Это и впрямь было сказано шутливо и сочувственно, поэтому юмор никого не обидел. Даже ту, которой было неуклюже указано на ее годы. Напротив, все приободрились. Все, кроме первой, самой неуживчивой и нетерпеливой спорщицы.
— Будь я черной, тоже стала бы так себя вести! — выпалила она.
Повисла пауза. Это была уже прямая и неприкрытая дерзость. Но парень не повелся и не завелся.
— Я не черный. Я как вы. А и был бы черный, что такого?
— А то, что всюду всё позахватили. Всюду лезете.
Он не был настроен собачиться:
— Какие ко мне лично претензии? Хотите, вас перед собой пропущу?
Его позиция, кажется, могла угомонить любого. И вторая, и третья женщины, не скрываясь, млели. Но первая была непробиваема:
— Продано всё вокруг! К врачу не попасть! Вся страна продана! Вот и получается: одни могут никуда не торопиться, другие висят на волоске.
В это время отворилась дверь.
Сидящие переглянулись. Никто из них не шелохнулся. Та, что торопилась и обличала, беспрепятственно и царственно вошла в кабинет. Можно было вздохнуть с облегчением. Грозовая атмосфера разрядилась. Но уже через долю минуты вытесненная врачом дама вернулась в коридор. Врач вышел, запер кабинет и удалился деловой энергичной походкой.
— Велел ждать, — почти в отчаянии объявила одержавшая пиррову победу женщина. На нее было жалко смотреть. Те, кто сидел не шевелясь, оказались в выигрыше. Не суетились, не рвались, не расходовали нервы понапрасну — и не были огреты пренебрежением, унижены.
— Вот как оно бывает, — ни к кому не обращаясь, вымолвил бизнесмен.
