Специальный диплом Совета премии, возглавляемого Андреем Битовым, вручен авторам сборника «Сродники: мы из Заонежья» — «За сохранение родовой памяти». Получать награду приехала из Петрозаводска Любовь Герасёва. Она могла бы стать писателем (у нее вышла повесть), но посвятила себя журналистике и сохранению родного языка. «Родом я из старинной деревни, и родной диалект звучит для меня как музыка, — говорит Любовь Герасёва. — Все лето провела в экспедициях по Заонежью, учила своих земляков писать воспоминания, заставляла вспоминать родной диалект. У «Сродников» — 52 автора, возраст которых — от 53 до 92 лет. Спонсором книги стал питерский предприниматель, а потом выяснилось, что он тоже из Заонежья. И он тоже написал рассказ «Батя». В Заонежье остался один совхоз, закрываются школы. В Год литературы там прекратили существование библиотека и музей им. Ирины Федосовой — вопленицы, которую описал Горький в «Жизни Клима Самгина».
Любовь Герасёва уже начала работу над «Сродниками-2». Само это слово означает «родственники», «родственные души». Получая награду, она прочитала строки из «занудистых» заонежских частушек»: «Держу губы на фарфоре», что означает — «пью чай». Первоначально сборник вышел мизерным тиражом в 300 экземпляров, и его заонежцы переписывали от руки.
«За совокупный творческий вклад в отечественную культуру» премия присуждена поэту Виктору Куллэ. Книжек у него — раз-два и обчелся, пишет в основном в социальных сетях, что, по словам переводчика итальянской поэзии Евгения Солоновича, говорит о близорукости издателей. Куллэ первым в стране написал диссертацию о Бродском, но никогда под него не косил; пишет сценарии документальных фильмов, переводит Шекспира, Джона Донна, Микеланджело, Томаса Венцлову. Солонович считает, что каждый перевод Куллэ — как спор с предшественниками: «Не удивлюсь, если завтра увижу его в клетчатом фартуке с резцом в руках». Куллэ считает время, потраченное на написание стихов, украденным у жизни.
«Какие-то неявные у вас лауреаты, на них сразу внимания не обратишь?» — говорю Андрею Битову. Он отвечает: «У нас так всегда. Это тенденция Новой Пушкинской премии».
Битов умеет все расставить по местам.
— У меня есть «Книга учета», кем-то принесенная из старого ЖЭКа. Проснулся утром и думал, что буду говорить о Куллэ, начал записывать. Почему-то получилось заметка о Шекспире. Не знаю, в чем дело. Сегодня возник спор: кто больше — Данте или Шекспир? Тут-то у меня что-то и треснуло в голове. Культура — это масштабы и пропорции. Когда они перемешиваются до той степени, как у нас, это уже называется бескультурьем. Все сложнее определить, кто был раньше, кто позже, кто важнее. Вот почему нам нужна почтовая лошадь просвещения. Почему можно снова и снова переводить Шекспира? Не могу найти важную для себя цитату, которая возникла, когда я сам работал над Пушкиным и писал что-то по его поводу. Пушкин сказал, что когда он смотрит Шекспира — голова кружится. «Кто такой Шекспир?» — думал я, размышляя о Куллэ, забыв о нем в итоге. Прочитал два сонета — на английском и на русском, в его новом переводе: Маршак переводил Шекспира слишком гладко — на советский язык. Вот в чем дело! А Шекспира надо переводить на русский язык… И тут появляется трещина между тем, кто и что пишет и кому он это пишет. Если переводчик проникается настолько, что проваливается в нее, то, может быть, он что-то сделает. При советском строе была профессия «поэт». Как это омерзительно и невозможно! Нет такой профессии и быть не может. Поэт — это рождение, даже не призвание, не назначение.
Как нам вернуть себе Шекспира? Надо провалиться до дна и никогда не подняться. Вот где потерянная мной цитата из Пушкина. Заглянул в Шекспира — голова кружится. Пропала трещина между Господом и пишущей личностью. Покаянная поэзия — это и есть поэзия. Когда человек осознает свое место под Господом и свой размер по отношению к нему — вот истинная культура и истинные пропорции. Человек — сволочь. Он должен понимать, какой он подлец. Об этом написана книга, которую, возможно, читал и Шекспир. Это Библия. Псалмы Давида — образец покаянной поэзии. Сонеты Шекспира— это вам не лирика, а стихи человека, наконец-то осознавшего свое место и пропорции. Поэтому заглянуть в него невозможно. Последний цикл Пушкина тоже был покаянным.
