- Найк, два года назад мы встречались с вами, чтобы поговорить о сборнике «Избранное», и уже тогда затронули тему «Молекулы» - самой песни, которую вы назвали «алкогольным сумрачным шансоном, но не в типичном понимании», описав ее как романтично-средневековую вещь. Вы планировали выдержать весь альбом в таком стиле или все-таки сделать его более неоднороным?
- «Молекула» сама по себе не очень характерная для меня песня, она не находила места на других пластинках, хотя и не отпускала меня. Выпускать ее специально я не планировал, но когда появилась идея записать акустическую программу, подумал, что она отлично туда впишется. Как, кстати, и «Ева» - ее я решил включить в альбом за несколько дней до записи, а создана она была еще в конце 1980-х. У меня накопилось немало вещей многолетней давности, по каким-то причинам не изданных. Что их ждет - время покажет.
- Стиль пластинки вы называете «этно-техно». Что под этим подразумевается?
- Изначально этот термин возник как шутка внутри коллектива, но потом я понял, что он точно характеризует концепцию. Мне не хотелось называть акустическую программу расхожим иностранным определением unplugged, и у нас получился такой странный «славяно-арийский» термин. Если говорить об этно, мы использовали в записи классический набор инструментов – акустические гитары, которым по 500 тысяч лет, какие-то коробки, на которые люди садятся и играют, струнные, рояли… В таком звучании мы поменяли аранжировки старых композиций, барабанные биты, сделали какие-то рифовые дополнения. Так неожиданно мы получили своеобразное «техно» – минималистичный звук, в котором очень много прямой бочки и все очень воздушно-пространственное, как в танцевальной музыке. Тем не менее это не звучит как техно в привычном понимании: в альбоме нет жесткости, синтетических инструментов, которые так привлекают любителей электроники. Все это выглядит не очень современно, но одновременно супермодно – возможно, я просто в очередной раз опережаю время.
- Почему вам интересно возвращаться к старому материалу?
- Бывает так, что, переслушивая какую-то вещь, созданную давно, я понимаю, что она стала актуальна именно сегодня, но чаще материал складывается в пластинку случайным, естественным образом – я не строю никаких планов заранее. С «Молекулой» все началось с того, что мы стали давать акустические концерты. Реакция публики и наши эмоции, ощущения от них были настолько яркими, что я не мог не развить эту тему, не зафиксировать все это в виде альбомной записи. В конце 2014 года мы нашли и арендовали для работы уникальный дом культуры, который, мне кажется, не реставрировался с советских времен, когда был построен. Там сохранилась лепнина, характерные для того времени изображения на стенах – какие-то бегающие колхозники с комсомольскими работниками, дети, играющие в мячик, пионеры с горнами, альпинисты, метатели ядер и копий – советская «Олимпия» в полной красе. Там остались старые твердые сидения, дерево, мрамор… Я играл в этом здании электрические концерты, но звук был ужасный, все гремело. Когда же там играют, например, на народных инструментах, выступают оркестры, поют певцы под рояль – это звучит идеально, поэтому мы решили записать альбом «Молекула» именно в этом месте, расставили по всему помещению микрофоны и записали в таком формате 20 песен. Работа продолжалась весь прошлый год. Презентация программы уже прошла в апреле, но я представлю еще раз на большом концерте в честь своего дня рождения 27 мая в клубе «16 тонн».
- Идея каждого нового альбома рождается заранее или формируется в процессе записи, трансформируется?
- По-разному бывает. Например, альбомы «Заноза», «ИЗNУТРИ», «Закрыто» были концептуально продуманы изначально, даже трек-лист был составлен до того, как я сел в студию, названия уже были в голове. А вот, например, «Погружение», «Головоломка», «Везде и нигде», «Супермен» - это «хаотически» созданные пластинки, их рождение происходило непосредственно в момент моего нахождения в студии, куда я мог прийти с двумя-тремя песнями и настолько разгонялся, что через какое-то время выходил оттуда с полноценной работой. «Везде и нигде», например, изначально задумывался как альбом каверов – чужих песен в моем исполнении, но в итоге превратился в пластинку моих авторских композиций, на которой остался всего один кавер на песню «Пустота».
- Как поживают ваши сайд-проекты?
- Сейчас очень активный период у группы «Инфекция»: мы сидим в студии, записываем новые песни. В результате получится небольшой альбом из пяти композиций, но все они достаточно длинные. Проекту в этом году 30 лет, но сегодня это совершенно новая формация, из старого состава остались только трое, из еще более древнего – двое, я и Архип Ахмелеев, а из самого первого вообще я один. Как и любая инфекция, наша команда проявляет себя периодическими и быстрыми вспышками.Символично, что очередная произойдет накануне столетия революции 1917 года, а возникла, кстати, группа, когда произошла трагедия в Чернобыле. Уверен, в этом есть связь. Во всех наших песнях есть очень конкретный социальный посыл, мы поем о том, что происходит вокруг, - о прожигании жизни и о том, как человечество продолжает свое свободное падение в бездну.
- Кстати, о социальном: сейчас среди самих артистов становится все более популярным мнение о том, что музыка теряет свою значимость и весомость по сравнению с 1980-ми, например…
- Я думаю, это чушь. Музыка сегодня так же сильно воздействует на людей – ни одна религия, ни одна демонстрация без нее не обходится. Это очень мощное средство манипуляции.
- А насколько сегодня пытлива публика?
- Ее реакция напрямую зависит от того посыла, который исходит от артиста. Если человека «уносит» вместе с тобой на концерте и во время прослушивания пластинки, - значит, ты все делаешь правильно, и к тебе не может быть никаких претензий, потому что твое творчество по-хорошему взрывает мозг. А вообще – настоящей музыки всегда было мало, и всегда было много тех, кто говорил, что она не имеет силы.
- Актуально ли сегодня понятие андеграунда?
- В нашей стране особенно, потому что в нем происходит все самое интересное, самое прогрессивное, и именно там делается задел на будущее. Есть очень много групп, которые занимаются действительно интересным, самобытным творчеством на русском языке. Вопрос в том, как себя этот андеграунд чувствует, если нет возможности показать широкой аудитории то, что происходит. У нас, к сожалению, нет серьезных рупоров для продвижения настоящего искусства, все оккупировано бессмысленной или бесполезной ерундой. А на поверхности только пена.
- Сегодня модно употреблять термин «качественное звучание». Как вы себе его представляете?
- Мне все равно, что под этим подразумевается: единственный критерий, важный для меня, - чтобы музыка «вставляла». Если она бесит – еще лучше, значит, в ней есть что-то действительно гениальное. А насчёт качественного звучания, то можно и на коленке сделать круто, если есть мозги. А если ты не знаешь, чего хочешь, и вообще непонятно зачем это делаешь, то можно и в дорогой студии все испортить.
- Может ли быть талантливой коммерческая музыка?
- Почему бы нет. Примеров много — Empire of the Sun, A-Ha, Depeche Mode, Pet Shop Boys, New Order – все это красивая поп-музыка, которая тем не менее интересна.
- Вы назвали только зарубежных исполнителей. В России, на ваш взгляд, нет достойной поп-музыки?
- Если рассматривать в историческом срезе, то, конечно, случались локальные откровения, но какое-то время назад я перестал следить за тем, что происходит в нашей поп музыке. В основном это невозможно слушать, а копаться в этом болоте, чтобы выцепить что-то стоящее, нет времени.
- Если артист занимается творчеством в дремучем андеграунде, скажем - шумовой музыкой и никому неизвестен, должен ли он пытаться пойти на компромисс с аудиторией, делать более «доступный» творческий продукт, чтобы найти свою публику, или стоит всегда продолжать гнуть свою линию?
- Никто никому ничего не должен, даже наши дети нам. Мы рождаемся и умираем в одиночестве. У каждого артиста свой путь. Если кто-то сидит в андеграунде, как японские нойзеры на своих безумных примочках, и они увлечены процессом, живут им – не нужно ничего менять. Я, кстати, очень люблю такие нойзовые проекты, как Acid Mothers Temple, High Rise или Mainliner, и у меня есть знакомые, которые занимаются звуковым инженерингом, создают свои собственные музыкальные инструменты, приборы. Один, например, сделал себе костюм, в котором одна нога – это бочка, другая – малый барабан, а когда он двигает рукой – раздаются дикие синтетические звуки. То есть ты играешь музыку, просто двигая своим теплом. Я люблю такие истории, таких людей, заказываю у них разные примочки и использую их на концертах, в записях. Для меня не существует рамок и пределов. Я еще не знаю своих собственных границ, и в этом весь кайф. Как только появится возможность доносить необычную, экспериментальную музыку до массового зрителя, она будет популярной, направление начнет развиваться, причем, будет привлекать или отталкивать одновременно: когда группа «Инфекция» только появилась, мы специально писали такие тексты, от которых людям становилось противно, вытаскивали из них отрицательные эмоции. Причем, все мы люди не агрессивные, и в этом была исключительно концептуально творческая задача. Своеобразный авангард.
