Так что, ни реального срока в четыре года, о котором твердило обвинение, ни огромного штрафа... (Васильев, между прочим, купил подделку за 250 тысяч доллларов в 2007-м). Всё шито-крыто, и говорят даже зал аплодировал. Мы решили связаться с главным «виновником торжества», но с другой стороны — коллекционером Андреем Васильевым. Он, впрочем, был предельно корректен.
— Господин Васильев, какая у вас реакция на оправдание Баснер?
— Во-первых, я отношусь с уважением к решениям всех судов. Во-вторых, мы, конечно, будем обжаловать это решение: нам оно представляется несправедливым и, во многом, субъективным. Что еще сказать...
— Я правильно понимаю, что, участвуя в процессе, вы не столько преследуете цель вернуть деньги, сколько идете на принцип?
— Конечно. Вы правы. Абсолютно. Не то что даже «иду на принцип», я, извините, отстаиваю своё видение мира. И в этом видении невозможно такое поведение, когда бывший сотрудник музея, крупный искусствовед (и прочие-прочие регалии) торгует подделками, которые, во-первых, появляются у нее непонятно откуда, а во-вторых, клонированы с эталона, хранящегося в музее. Вот и всё!
— Удивляет позиция общественности — аплодисменты в суде, мол, мы победили... ура, слава богу.
— Ну это не общественное мнение, а мнение, видимо, друзей. Я разделяю их реакцию: что близкий им человек миновал какой-то неприятной участи... временно миновал. Но, вы правы, хотелось бы какого-то структурированного общественного мнения, которое хотя бы отличало добро от зла.
— Вам чисто по-человечески будет приятно ее посадить с реальным сроком, или вы довольствуетесь формулировкой «виновна» и всё?
— Да мне неприятно вообще кого-либо сажать, у меня другая профессия, другая миссия на этом свете. Мне важно в этом деле, что была подделана вещь из музея. И принимали в этом участие... море музейных работников. Там нет ни одного случайного человека. А когда их взяли за одно место, они наняли, — и это я могу сказать совершенно точно, отвечая за свои слова, — наняли уголовника, который их прикрыл.
— Понятно, что 90-е годы изменили страну — и академики уже не академики, и искусствоведы не искусствоведы. Как вам кажется, нам удастся со временем очистить эти авгиевы конюшни, и вернутся к каким-то традиционным нормам морали?
— Я бы убрал местоимение «мы». Мне важно, что делаю я. Конечно, я тоже размышлял — надо мне всё это делать или нет. Поставьте себя на мое место: это же довольно длительный период жизни, который был занят совершенно необязательными для меня вещами. Но я понял, что мне лучше этим заняться, потому что сама ситуация к этому подтолкнула... «Мы» начинается с «я». И когда люди, эти самые «мы» аплодировали в суде, я бы просто не аплодировал. Ну сами посмотрите: суд говорит — вот, продана подделка, заплачены за нее большие деньги, подделка сделана с такой-то вещи, хранящейся там-то, но нет умысла! Подделка есть, а умысла нет. И все хлопают в ладоши. Ну, наверное, это не совсем правильно. Может, надо задуматься, а не бить в ладоши.
— Намекали разные СМИ, что цех коллекционеров мог вам поставить в упрек — мол, выносите сор из избы... решили бы по-тихому.
— Я не живу в избе. Я живу в квартире или на даче. Ну правда! И не торгую на рынке. И не состою ни в каком цеху. У меня в жизни есть свои максимы, свои стандарты, которым я стараюсь следовать. Да, бывает, что это нерационально с прагматической точки зрения. Но что я могу сделать, друзья мои? Я ж не могу себя изменить в угоду какому-то цеху. Я совершенно ни с кем ни связан, чтобы кто-то мне смог указывать, как мне себя надо вести. Я не к бандитам обратился же...
— Да вот кстати...
— ...я пошел в суд! Это нормальное поведение в цивилизованной стране. Суд ее оправдал. Ну хорошо. Мы же не в футбол играем — я проиграл, она выиграла. Это реально существующая проблема, которую суд пока не смог решить. Может быть, какой-нибудь следующий суд решит. Когда-нибудь. Но у нас с вами нет другого пути. Нет! Есть только такие скучные пути — суд и общественное обсуждение, статьи, какое-то выражение своего мнения. Понимаете? Ничего другого не дано...
— Вы будете подавать на апелляцию: сколь рассчитываете на успех?
— Слушайте, а я ни на что не рассчитываю. Я формулирую свое мнение. Как я его вижу, и как обязан это сделать. Если бы я все это делал по расчету, то сделал бы всё это совсем иначе, правда! Они мне предлагали дать левую бумагу, и эту картину я бы мог продать. Но это не входит в мой, пусть и громко сказано, кодекс чести. Ну хорошо, продал бы я ее кому-то, человек был бы несчастен. Это же, по-моему, ненормально.
— А где хранится подделка?
— В суде. Она же является вещественным доказательством, ведь приговор еще не вступил в законную силу. И я думаю, что мы вернемся еще к этой теме и не раз.
