— Ну что, как роман продвигается? Виден финиш?
— Во-первых, я пишу его уже 14–15 лет...
— Ого.
— Да. Сейчас заканчиваю. Потихонечку. Роман о судьбах нашего поколения. И не только. Он композиционно чересполосицу будет идти сразу в нескольких временах, даже напечатают разным шрифтом. Вот время первое: мы еще школьники, я заканчиваю очередной класс в Москве...
— А тут война...
— Война. И я помню, как мы вылезали на крышу нашей школы №254 во время бомбежек... я стоял с лопаточкой и ведерком песка. Немцы прорывались небольшими партиями, бомбили, довольно маленькие были бомбы — такие, зажигательные... вот мы на крыше и дежурили. У мамы моей (хоть она и окончила геологоразведочный институт вместе с папой) открылся хороший голос. И она поехала по фронтам... Кстати, вот интересная история. Когда я написал «Братскую ГЭС», прочитал маме, она вдруг неожиданно заплакала. Подошла к нашему заветному сундучку и достала оттуда пожелтевшую фотографию. Показывает: сидит в седле, в накомарнике, и папа помогает ей слезть, а вокруг стоят палатки... потом перевернула фото, а там написано карандашом: «1932 год, на месте изысканий будущей Братской ГЭС». Представляете?
— Как вы угадали.
— Связь времен. Так вот. У мамы на самодеятельности прорезался голос, она поступила в Гнесинское. В войну вошла в бригаду актеров (там же были Симонов, Фадеев), которые выступали перед армией. Пела перед солдатами сначала под Москвой, а к концу войны дошла до Пруссии. Награждена орденами и медалями.
— А вы что делали, когда она уехала на фронт?
— Я вместе с другими ребятами прямо в школе чинил солдатские шинели. Их снимали с убитых. Так мы помогали профессиональным портнихам. Из нескольких шинелей делали одну, многие были просто изуродованы... А потом с одной девочкой решили бежать на фронт. Тогда много было таких побегов. Немцы уж в Ясной Поляне стояли. И мы на грузовике под шинелями поехали. Естественно, без разрешения. Думали, что проберемся к нашим и станем партизанскими связными. Такие романтические дети, как и все тогда... Но попали в бомбежку. В общем... в итоге очень нам повезло.
— Что же после войны?
— Ну... Во-первых, меня исключили из школы. У нас кто-то украл классные журналы с отметками (видимо, обидевшись на «двойки» да «колы»). А поскольку у меня тоже оценки были не очень, то меня и заподозрили. Директор, хоть и любил стихи и симпатизировал мне, но почему-то был просто уверен, что это я. Но я не мог ударить сторожа!
— А еще и сторожа ударили?
— Ну да. Сторож-старичок обнаружил, что кто-то возится ночью в учительской, пошел, его ударили... вот этого я не мог сделать никогда, всегда уважал старших. А директор потребовал покаяться... А в чем мне каяться? Короче, время было сталинское, меня исключили с «волчьим билетом». И потом никто не брал никуда — ни на учебу, ни на работу. Позже папа написал рекомендацию, и меня устроили в геологоразведочную экспедицию... начал писать, постепенно стали печатать, в 19 лет вышла книжка. Фадеев ее заметил, где-то упомянул мое имя, и этого было достаточно, чтобы меня приняли в Литинститут. Мне повезло с приключениями...
— При написании романа какие-то открытия для себя делали?
— А как же? Мой прапрадед был обедневшим интеллигентным польским аристократом. Очень любил стихи, сам писал. В Житомирской губернии женился на украинской крестьянке, выкупив ее из крепостничества. Но помещик тамошний был жесток. Несмотря на отмену крепостного права, оно, в сущности, продолжалось. Особенно в Малороссии. Например, помещик этот использовал право первой ночи, когда крестьянки выходили замуж. Так что мой прапрадед возглавил крестьянское восстание против этого помещика...
— Напали на него?
— Пустили красного петуха. Подожгли дом. После чего приехали жандармы, сожгли всю деревню, отправив всех пешком в Сибирь... Люди шли сотни, тысячи километров. Дети маленькие ехали на телеге, а взрослые, в том числе старики, плелись в кандалах. Но постепенно ссыльные растеряли всех конвойных: молодые ребята просто не представляли себе, что такое Россия, какая она огромная, сколько в ней свободной земли... короче, день ото дня все конвойные разбежались.
— Удивительно, как ваши предки вообще выжили...
— Все ссыльные дошли до Сибири, предстали перед губернатором, который был связан родственными узами с Волконскими... он, увидев людей, закрыл глаза на все «преступления», справил им документы. И мои предки стали хорошими хлеборобами, зажиточными крестьянами, научились даже помидоры выращивать. «Пимадоры» назывались, потому что в пимах дозревали. Выстроили хороший дом на станции Зима, который в конце XX века отреставрировали, этот дом стал моим первым музеем...
— Какой-то там эпизод был интересный с Америкой.
— Предок мой решил проехаться по Сибири. Отправился с товарищами на собачьих нартах до Чукотки. И даже временно перебрался на Аляску, просто заглянул, убедившись, что относительно небольшая полосочка отделяет нас от бывшей русской земли, проданной за бесценок. Так вот деду первому пришла в голову мысль: почему бы под Беринговым проливом не построить Берингов туннель? Эх, если б это произошло, была бы совсем иная геополитическая ситуация. Дед был человеком практичным, хотя и романтиком. Написал письмо царю. С маленьким чертежом. И даже получил ответ, как ни странно, но... конечно, идея была дерзкая. Вот обо всем этом я и пишу в романе. Уже 450 страниц.
— Ну и тут уместно перебросить мостик — как вы уже сами поехали в Америку...
— Этому посвящена вторая большая часть. Сначала выехал при Хрущеве, в 1960-м, с туристической группой. Из хороших писателей-поэтов были Вознесенский и Анатолий Рыбаков, впрочем, были и чепуховые писатели. Ну а с 90-х я стал в Штатах преподавать, что и делаю уже 25 лет. В этом году, осенью, будет чествование... Позавчера я вернулся из Далласа, где в тамошней опере замечательно сыграли 13-ю симфонию Шостаковича, я читал стихи и был встречен овацией. Считаю, что наши страны, две крупнейшие ядерные державы, не имеют права ссориться, потому что от них зависит судьба мира. Тем более ничто так не объединяет людей, как общее дело, не правда ли? Сейчас же везде кризис... надо из него выбираться.
— А каковы настроения внутри Америки?
— Множество людей понимают опасность ухудшения отношений между Россией и США. Амбиции политиков иногда мешают интересам общества. А я на своем посту стараюсь эти отношения наладить. Шутка ли, во время холодной войны у нас были самые чудесные отношения с американскими писателями! Культура всегда сближает. И вот я уже 25 лет занимаюсь пробиванием этого Берингова туннеля, понимаете? Идея предка воплотилась во мне. Мои американские студенты (среди которых много китайцев, арабов, короче, все национальности и вероисповедания) очень любят Россию, да и как не любить страну с такой поэзией и литературой? И я, заметьте, выступаю НЕ ЗА СЧЕТ разлуки со своей страной. Кстати, сейчас мне предложили, чтобы этот свой роман (пусть он пока и не завершен) я начал уже читать по радио. Радиожанр прекрасен: раньше многие читали прозу, не только стихи... И вот пока буду записываться, как раз роман и закончу. А еще занимаюсь выпуском антологии русской поэзии, пока все не укладывается в пять томов, будет шестой, и все завершится новейшим временем: вот нашел одну поэтессу, она мне прислала очень сильные стихи о том, что творится сейчас в Донецке. Не хочу говорить ее фамилию. Но вот на ней антология и закончится... В антологии сосредоточены все мечты человечества, и лучшая из них — это братство народов.
— Это потрясающе, что при всех своих недомоганиях вы лихо перемещаетесь по свету, вот только что ездили в Перу. Кстати, зачем?
— Казалось бы, край света. Но на открытие Большого поэтического фестиваля прямо на улице собралось 4000 человек! Приехали 107 поэтов из всех стран Латинской Америки. Объединяющий эффект. Это же главная идея Симона Боливара — Соединенные Штаты Латинской Америки, братство народов. По Пушкину: «Когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся». Тут-то и понимаешь, что не надо жить только завтрашним днем. Надо думать о дне послезавтрашнем. О чем я еще раз скажу 3 июня на моем концерте на Красной площади. Это единственная «концертная площадка», на которой я еще не выступал. Хотя за свою жизнь выступил в 97 странах, сделал 800 передач... Даже не понимаю, как мне это удалось, нет, серьезно. Даже ампутация не помешала мне заниматься тем, что я так люблю. А люблю я не только писать, но и выступать перед читателями, видеть их лица...
— Без живого контакта поэзия умирает...
— Увы, сейчас произошел разрыв поэта и его аудитории. В России нет ни одной организации, которая соединяла бы писателя и читателя, вроде прежнего советского лекционного бюро. Вон мы за 40 дней дали по БАМу 28 выступлений, везде были набитые залы, от Петербурга до Владивостока. Писатель не должен разлучаться со своим читателем. Он должен видеть лица, глаза людей, ожидающих большой литературы. Большой. И новое поколение должно вернуться в большие залы. Наш народ продолжает любить поэзию (чему подтверждение — недавний 6-часовой концерт в Лужниках), но нужны народу большие поэты, «нельзя быть маленьким поэтом в такой громадине-стране». Не хватает нам 22-летних, красивых. И миру наши поэты нужны. Умер Маркес, умер Умберто Эко — посмотрите, какая пустота. Нам нужно вытаскивать мир из состояния междоусобицы.
— Не все писатели это понимают.
— А вот тем снобистски настроенным писателям, которые говорят: «Мы никому ничего не должны», я скажу: настоящий, большой писатель ВСЕГДА ощущает себя должником своего народа; и он должен отплатить своему народу сторицей. Таков писательский крест.
