— Галина Борисовна, «Современнику» — 60 лет! Какие ассоциации у вас вызывает эта цифра?
— Три знака вопроса и три восклицательных знака. Потому что я не могу себе представить, что так быстро пробежала жизнь театра. Несмотря на то что было много всяких непростых ситуаций, катаклизмов, побед, поражений, спектаклей… и поверить, что все это произошло за каких-то 60 лет (!!!), невозможно.
— А для вас лично какой период был самый счастливый?
— Я не знаю, как ответить на этот вопрос, в каждом периоде было свое счастье. Но, наверное, когда мы только начинали, когда все были как на крыльях и равными в своих надеждах. И когда к нам на курс в школу-студию МХАТ пришел преподавать Олег Ефремов. До него таких преподавателей мы не видели и не знали. И дело не в том, что он был особенным артистом, отличающимся от тех, кто нас учил, — а нас учили замечательные мастера, старые мхатовцы. Но МХАТ в то время был уже не в лучшем своем состоянии, и, видимо, нам достались отдельные острова этого огромного океана — МХАТа Станиславского…
Но именно от Ефремова впервые мы услышали такие слова, как «гражданственность», вопрос «ради чего выходишь на сцену?». Да, учение Станиславского мы изучали по учебникам, но когда с учителем глаза в глаза… Хотя он старше нас всего на несколько лет, но эти сколько-то лет для нас были как целое поколение между нами. Наверное, это и был самый счастливый момент в нашей жизни, хотя позже случались и другие мгновения счастья.
— За 60 лет «Современник» вместе со своими современниками как будто прожил несколько жизней: послевоенное время, оттепель, закручивание идеологических гаек, застой, перестройку. Наконец наступило новое, совсем непонятное время. Когда сложнее театру было — тогда или теперь?
— Я не сравниваю. Ведь, наверное, не случайно я — и другие режиссеры тоже — возвращаюсь к своим же старым постановкам. Каждое время дает новые импульсы, чтобы увидеть за окном новое не только в социальном, политическом, а новое во всем.
Вот, положим, понятие тишины — казалось бы, такое вечное понятие. Но тишина даже довоенная и тишина сейчас — это абсолютно разные вещи. Если сейчас вы выключите все приборы и замолчит все, что есть за окном, все равно трепыхание звуковое или полузвуковое останется. Я не интернетный человек, но понимаю: все, что связано с технологиями, современной техникой, создает свою, абсолютно не похожую ни на что тишину. А завтра будет еще по-другому.
Или ритм. Если взять улицу Москвы или улицу Питера, в котором жизнь была всегда тише и спокойнее, то и там ритм создает ощущение большого движения, с одной стороны, а с другой — допускает агрессию внутри людей. И это не обидно, а горько мне.
Нет, у меня нет ощущения, что мы прожили разные жизни. Мы всегда пытались докопаться до истины, старались не врать, даже полуправда — это всего лишь полуправда. Но мы жили так, как мы жили, была одна жизнь, а в ней менялось очень многое, вот и все.
— Но новое время, которого ждали и приветствовали все, в том числе и «Современник», принесло лидерам театров огромные проблемы. Изменились базовые ценности, изменились сами актеры.
— Тут и говорить нечего — жизнь повернулась в другую сторону: деньги, бизнес, суперэгоизм, отсутствие ощущения команды диктуют сегодня правила жизни. Когда театр стал для многих артистов — и не только артистов — таким… запасным аэродромом. Товарищество ушло, понимаешь, и это одна из причин, почему я захотела в 2000 году поставить роман Ремарка «Три товарища». У нас, возможно, осталась дружба, но товарищество ушло. И когда вдруг оно проявляется и ты его ощущаешь, хочется аплодировать.
Да, это не та жизнь, которую мы начинали, но абсолютно прав был Ефремов, когда в 62‑м году на гастролях, кажется, в Саратове сказал: мы уже не студия и живем не по ее законам, когда мы отказывались от званий, съемок, от повышения зарплаты — а ведь мы сами распределяли деньги в зависимости от качества работы каждого в сезоне. И нельзя нам обманывать себя и других.
Правда, новое время избавило нас от худсоветов, указов партии и правительства, и когда меня спрашивают: «Вы хотели бы в старое время вернуться?» — я отвечаю: «В этом смысле — никогда». Не хотела бы, чтобы спектакли принимали с пятнадцатого раза, чтобы приходили какие-то комиссии, которые решали бы нашу судьбу. Это уже, как говорится, общее место, и никакой нормальный человек вернуться туда не захочет.
— Появление «Современника» в 1956 году было потребностью времени: умер Сталин, из лагерей начали возвращаться невинно пострадавшие люди, должен был кто-то с подмостков говорить правду. И появился театр — «Современник». Сейчас, когда жизнь вообще на перепутье, театр как таковой тоже в растерянности. Что ему делать: ставить только классику или искать новую драматургию и ориентироваться на нее?
— Для того чтобы происходящее сегодня стало предметом искусства, особенно театра, нужно, чтобы прошло время. Я лично не понимаю, когда на сцене то, что принято называть «утром в газете — вечером в куплете». «Современник» за свою жизнь пережил всё, включая неприятие, когда критика вколачивала гвозди, как я говорю, в несуществующий гроб «Современника». Мы прошли все этапы здоровой и нездоровой конкуренции. Пережили моду — моду в хорошем смысле слова — на «Таганку», «Ленком», на театр Фоменко… Кто там еще сегодня модный? Мы пытаемся сохранить подлинный психологический русский театр в любой его форме.
— Какие качества, с вашей точки зрения, должны быть сегодня у театрального лидера?
— Лидером театра может быть человек, у которого есть ощущение движения вперед, он знает, куда нужно пытаться идти. И, конечно, самоотдача, когда лидер не разрывается между театром, общественной работой, преподаванием. У него должно быть одно дело — это театр, в котором он должен раствориться и двигать этот поезд вперед.
— Я понимаю вашу мысль. То есть вы исключаете для руководителя возможность уезжать на постановки в провинцию, за границу, возглавлять какой-то фонд и прочее?
— Я лично этого не понимаю и не представляю. Несмотря на то что поменялась наша жизнь, лидер, или главный режиссер, должен держать в руках все нити. Я лично не смогла никуда уезжать.
— Вы часто повторяете, что актеры изменились, на что они вам тоже могут ответить, что и вас, Галина Борисовна, тоже изменило время. Что вы в таком случае ответите?
— Мне такого не говорят. Мне могут сказать, удачный или неудачный был спектакль и что в нем надо исправить. Но для меня театр никогда не был запасным аэродромом. И когда я говорю про актеров, я не кидаю обвинений: мол, они виноваты. Их рабочая мораль изменилась — вот что для меня имеет значение.
— Рядом с вами за эти годы выросли сильные режиссеры — Валерий Фокин, Иосиф Райхельгауз, Нина Чусова, Кирилл Серебренников. У каждого уже свой театр, свое дело. А вы видите такого человека рядом, которому вы могли бы доверить «Современник»?
— Мне все стали задавать этот вопрос значительно позднее, чем я начала об этом думать. Как только я стала художественным руководителем, я сразу стала думать о группе молодых режиссеров и артистов. Поэтому появился проект «Опыты», удачные или неудачные — другой вопрос. Могу сказать одно: я очень счастлива, что мне удалось создать ту молодую труппу, на которую я рассчитываю. Я не знаю, какая получится премьера, но я верю, что свой день рождения мы будем встречать не в креслах бархатных, а спектаклем с участием молодой труппы. И могу надеяться только на то, что те, кто останется, смогут сохранить живой театр, за который мы бились и сражались столько лет, — психологический русский театр во всех его формах.
Я просто верю, что ребята не подведут. Еще надеюсь на новую постановку Валерия Фокина, которая будет в «Современнике» в этом году, — она станет логическим возвращением режиссера в театр, где он когда-то начинал.
— В труппе действительно много молодых. Вы чувствуете их поколение, можете с ними существовать на одной волне?
— У меня много молодых друзей. И, как мне кажется, со многими из них я могу найти общий язык, примеров тому очень много, с ними есть о чем говорить. Конечно, это в основном артисты, потому что мой круг давно сузился до понятия «мой театр». И я сегодня без них не представляю своей жизни, они стали яркими артистами. Это Вика Романенко, Светлана Иванова, Полина Пахомова, Елена Козина, Клава Коршунова — она недавно родила, пока не работает, — Илья Лыков, Шамиль Хаматов, Елена Плаксина, Даша Белоусова, Коля Клямчук, Ваня Забелин, два Димы — Гирев и Смолев, Женя Павлов. Я уже не говорю о тех, с кем начинала и кто является гордостью театра, — Гафт, Дорошина, Неёлова, Хаматова, Гармаш, Иванова, Мищенко, Фролов с Миллиоти... Простите, что не всех называю…
— Юбилей театр отмечает не как обычно — никакой торжественности. С чем это связано?
— Это связано с очень многим. Сейчас трудное время, для того чтобы отмечать юбилеи так, как мы привыкли это делать. Десять лет назад у нас был юбилей, каким я и хотела его видеть, — когда «Современник» вместе со зрителем гулял на Чистых прудах. Это было возможно благодаря помощи даже не друзей, а наших соратников — Михаила Куснировича и других. И в этом празднике участвовали наши зрители, москвичи, проходившие мимо Чистых прудов, приехавшие из других городов наши истинные поклонники. В этом году, я надеюсь, тоже будут гулянья, но уже не на Чистых, мы же сейчас на Яузе работаем. Михаил Куснирович обещал придумать что-то неожиданное. Премьера, другие мероприятия — все это будет в рамках «Черешневого леса».
— «Современнику» седьмой десяток. Это много или мало?
— Не знаю. Для меня цифры играют не основополагающую роль: можно быть стариком в двадцать лет и юношей в зрелом возрасте.
— То, что лично вы 60 лет (!!!) провели под крышей одного дома, — это… ну не страшно?
— Мне ничего не страшно, кроме состояния моего здоровья. Трудно управлять коллективом вообще, а творческим тем более. Я абсолютно ни о чем не жалею, жалко только, что здоровья не хватает, и настроение от этого портится. Я настолько хочу быть в хорошей физической форме, что каждый день кручу педали на тренажере — мне его друзья подарили, — как будто готовлюсь сдавать нормы ГТО.
Я тут недавно разговаривала со своей подругой-болгаркой, она живет в Германии, и у нее такие же проблемы, как и у меня, — с суставами, со спиной. Как-то я ее спросила: «Как ты?» — «Завтра будет лучше», — сказала она. И я взяла на вооружение эту замечательную фразу и всем говорю: «Завтра будет лучше».
— Последний вопрос, не совсем театральный… К очередной дате вы всегда шьете себе новый туалет. В чем вы сами будете на этот раз?
— Нет, ничего не делаю, потому что уже довольно давно внутри меня нет на это времени. Я все время занята тем, что происходит в театре, что будет с ним, все время на телефонной трубке. У меня даже не было времени поехать туда, где я каждые полгода прохожу обследование. Руководить театром не значит сидеть в кабинете. Главное, чтобы я дошла и была. Мне кажется, что моду нельзя диктовать! Вот это отвратительно, когда «модельеры» от театра диктуют, что хорошо, а что плохо. И так же в одежде: моду надо приспосабливать к себе, а не себя к моде.
