Случай беспрецедентный — на выпуске меняют актеров только в случае их внезапной болезни или несчастного случая. Кстати, именно в «Ленкоме» несколько лет назад на выпуске спектакля «Варвар и еретик» произошла трагедия — на генеральной репетиции с самой верхотуры сложной декорационной конструкции сорвался артист Геннадий Козлов. С жутким диагнозом — разрыв селезенки — его отвезли в Склиф, а на премьере играл другой артист. Впрочем, многие театры могут припомнить в своей истории чрезвычайные обстоятельства перед самым выпуском. Но последняя история в театре Марка Захарова — трагедия иного свойства. Морального.
Напомню, что это вторая постановка Константина Богомолова в знаменитом «Ленкоме» — первая, «Борис Годунов», была неоднозначно воспринята критикой и зрителем (по нашим сведениям, со спектакля в антракте уходят до 100 человек). Тем не менее он был приглашен Марком Захаровым на вторую — уже по Достоевскому. Репетиции начались еще осенью, но часто прерывались по причине занятости Константина — то он сам репетировал в спектакле у Серебренникова, то уезжал на постановки. И только репетиции «Князя» вышли на финишную прямую, но еще не перешли из комнаты на сцену, как Богомолов сообщил исполнителю главной роли — князя Мышкина — Александру Сирину, что тот не будет выпускать спектакль. Естественно, для того это оказалось шоком.
Представить состояние актера, а тем более описать его, не то что трудно — невозможно. Можно описать спазм в горле? Когда задыхаешься. Актер Сирин — замечательный, тонкий, может быть неврастеником, характерным на сцене.
Конечно, творчество есть творчество, видение режиссера сугубо индивидуально и может меняться — эти тонкости надо знать и понимать, но… Возникает вопрос о профессионализме: а раньше нельзя было понять, что актер не тянет роль? Нужно было довести его до финала? И второй вопрос, уже этического свойства, и это в данном случае важнее: неужели нельзя было дать тот единственный шанс актеру сыграть хотя бы один спектакль? Чтобы и он сам, и режиссер, и в конце концов худрук, отвечающий за работу труппы, и публика поняли: ну ошибочка вышла с назначением Сирина на роль князя Мышкина, ну бывает, и нужен другой. Не впотьмах же все несколько месяцев с Достоевским ходили, репетировали… Нет, амбиции и собственное эго победили человеческое. Не в первый и не в последний раз у нас.
Я позвонила Александру, он уже уехал из Москвы, сейчас находится в Риге. Уехал, как сказали в театре, зализывать раны.
— Саш, могу представить твое состояние…
— Так случилось, ничего не могу сказать.
— Интересно, какие слова подбирает режиссер, чтобы перед открытой дверью в премьеру, к публике, отказать артисту?
— …Знаешь, я сейчас в таком состоянии, ничего не могу объяснить. Нет слов у меня.
Кто-то любит из наших творцов утверждать, что искусство — жестокая вещь. Театр — место прекрасное и страшное. Ну что ж, мы в этом убедились. Разница только здесь вот в чем: режиссеры, считающие себя лидерами современного искусства, радикальными художниками, оппозиционерам, без удержу говорящие нам о европейских ценностях (напомню, что в их основе лежит уважение прежде всего к человеческой личности), сами поступают с точностью до наоборот — как оголтелые большевики. А им (тому море примеров в истории) человека никогда не было жалко. Он как факт для них не существовал — винтик, инструмент, и не важно, для каких целей: экономических, политических или художественных.
Как сыграет Богомолов князя Мышкина, имея на репетиции неделю, представить трудно. Говорят, режет роль — объем, знаете ли. Но как-то не срастается трепетный герой Достоевского, чувствительный к боли ближнего, как к своей собственной, с образом режиссера и его поступками. Впрочем, если его Мышкин — эгоист-злодей-циник, то тут может случиться и в десяточку.
