Для культурного сообщества страны 2015-й стал временем ожидания стратегии государственной культурной политики. Ожидания вынужденного, поскольку нерешенных проблем в отрасли накопилось немало, а объявление очередного года Годом балета или театра, как показала практика, не помогает в полной мере решить накопившиеся проблемы. Ситуация получается даже обратная, как, например, с Годом культуры: для проведения торжественных мероприятий и смотров пришлось сильно подсократить намечавшиеся инвестиционные программы развития практически всех подотраслей. Восстановить их финансирование уже в условиях кризисной ситуации, увы, не удалось. Стратегический документ для отрасли необходим, и он, пожалуй, более важен, чем череда ведомственных праздников.
Правда, беспокойство за судьбу стратегии существовало. Ее разработка была поручена Российскому институту культурного и природного наследия, который с 2014 года фактически прекратил научное существование и для которого Минкультуры подготовило роль своего рода будущего цензурного комитета. Из деятельности института за последнее время более всего запомнились атака на ведущих театральных режиссеров и желание «проводить экспертизу соответствия современных театральных постановок классическому тексту авторов».
Время показало, что подобное беспокойство было оправданным. Предложения по проекту стратегии почему-то обсуждались не с профессиональным сообществом, а на собраниях православного клира, на Русском соборе, а когда проект попадал на обсуждение к деятелям культуры, например к театральному сообществу Санкт-Петербурга, то вызывал шок и оторопь у специалистов. Как результат, Минкультуры так и не смогло в срок представить стратегию государственной культурной политики, что было отмечено на заседании Совета по культуре и искусству при Президенте РФ в конце прошлого года.
Но вот в начале марта уже как-то тихо и без обсуждения стратегия опять появилась, и уже не в виде проекта, а в виде готового документа, утвержденного распоряжением правительства.
Детальное знакомство с документом обескураживает — прежде всего потому, что в данной стратегии вообще не содержится чего-либо стратегического. Да, в ней прописаны некие правильные слова, присутствуют три сценария: инерционный, инновационный и базовый. Но за красивыми названиями реально прослеживается только следующее: культура будет медленно стагнировать, как это происходило последние годы. Выделяемые средства будут равномерно размазываться по всему бутерброду, а он будет либо совсем худой, либо чуточку толще, если повезет с экономикой.
Стратегия может назваться стратегией, когда она указывает на основные векторы роста, на те прорывные направления в культурном развитии, которые потянут за собой всю отрасль. Еще одна важная задача любой стратегии — в условиях нехватки средств правильно представить, в какой период и на чем нужно сконцентрировать имеющиеся инвестиции.
Вспоминается период начала 1990-х годов, когда в условиях еще более жесткой нехватки средств была сформирована новая культурная политика, внесшая принципиальные перемены в культурную жизнь. И дело здесь даже не в отмене цензуры и в свободе творчества, а в улавливании и национальном осмысливании главных тенденций общемирового культурного процесса.
Именно в эти годы возникло понимание того, что сохранение и использование культурного наследия является такой же неотъемлемой частью культурной политики, как и привычные для былого времени формы клубной работы, театрально-зрелищные и фестивальные мероприятия. Сейчас трудно представить, что еще в конце 1980-х годов слово «наследие» не входило в обыденный словарь и появилось в связи с деятельностью Фонда культуры и журнала «Наше наследие», возглавляемого академиком Дмитрием Лихачевым. В те годы наша страна подписала Всемирную конвенцию об охране культурного и природного наследия и впервые представила свои выдающиеся памятники в общемировом своде.
Начал формироваться культурный каркас страны, который должен был поддержать культуру российской провинции. Его основу составили исторические города, музеи-заповедники и национальные парки (значительная часть музеев-заповедников и национальных парков была создана именно в конце 1980-х — первой половине 1990-х годов). Музеи-заповедники, составляя в настоящее время всего 5 процентов от числа музейных учреждений, обеспечивают 30 процентов всех музейных посещений. А пример волжского города Мышкина показал всей стране, что культура может стать отраслью специализации и главным фактором экономического и социального развития малого поселения.
Примечательно, что эти сдвиги находили понимание в высшем эшелоне власти, подкреплялись необходимыми решениями. Их инициаторами во многом выступали общественные организации: Фонд культуры, Союз краеведов, инициативные группы граждан на местах.
К сожалению, наше время показывает угасание этих позитивных тенденций. Количество музеев-заповедников и национальных парков если и растет, то на 1–2 объекта в год (а то и не увеличивается совсем); число исторических поселений волюнтаристски сократили с 539 до 44 (а ведь реально исторических городов и сел в нашей стране намного более пяти сотен); весь мир начал развивать формы охраны нематериального наследия (народных традиций), охрану культурных ландшафтов и ландшафтного разнообразия — мы же упорно не подписываем эти новые международные конвенции.
Что может стать «мотором» развития культуры на ближайшие десятилетия? На каких конкретных делах нужно сосредоточить ресурсы, чтобы решить проблемы культуры? Эти вопросы остаются без ответа и во многом заменяются общими фразами о сохранении единого культурного пространства, росте обеспеченности, применении механизма государственно-частного партнерства и проч. Появляются и цифры, но, анализируя их, невольно думаешь, откуда и как они могли появиться.
Например, декларируется увеличение доли российских фильмов в прокате к 2018 году до 25 процентов, а к 2030 году — до 30 процентов. Подобное заклинание постоянно переходит из документа в документ, но на практике доля российских фильмов почему-то только снижается. По мнению Карена Шахназарова, страна, претендующая на мировой уровень, должна снимать до 1000 фильмов в год (а в прошлом году было 80). В стратегии нужно не декларировать пожелание, а дать ответ, каким образом можно выйти на эти показатели.
Предполагается, что к 2030 году Россия войдет в 5 стран-лидеров по количеству объектов в Списке всемирного наследия ЮНЕСКО, и уже к 2020 году таких объектов станет 32. Но с 2005 по 2014 годы Россия не могла включить ни одного объекта культурного наследия в этот список. Только в 2014 году, после многих лет подготовки, учета замечаний международных комиссий в ЮНЕСКО был принят уникальный Болгарский историко-археологический комплекс в Татарстане.
Упорство татарских специалистов, подкрепленное авторитетом и опытом Минтимера Шаймиева, первого президента республики, который сейчас курирует ключевые культурные проекты Татарстана, позволило внести на рассмотрение ЮНЕСКО еще один объект — Успенский собор древнего Свияжска. На это также потребовалось несколько лет, а окончательное решение о его включении в Список всемирного наследия может состояться в 2017 году. О каких еще культурных объектах до 2020 года может идти речь, чтобы сбылись благопожелания концепции? Федеральные власти этим вопросом в последние годы не заморачивались, а в других регионах не видно такой детальной научной подготовки и настойчивости.
Декларируется, что до 59 процентов федеральных объектов культурного наследия будут находиться в удовлетворительном состоянии (сейчас — только 39 процентов). В это трудно поверить: за последние годы объем реставрационных работ был явно недостаточен и не смог понизить долю исторических памятников, находящихся в аварийном состоянии. Ситуация усугубляется тем, что реставрационные работы ведутся в основном на объектах Москвы и Санкт-Петербурга. Столицы в общем объеме расходов на реставрацию забирают более 50 процентов, а ведь еще десятилетием ранее средства во многом уходили в российскую провинцию.
Стратегически важно сейчас поставить на учет вновь выявленные памятники истории и культуры, иначе они могут просто исчезнуть без должной охраны. Безотлагательно нужно направить средства на спасение деревянных памятников Севера, которые в большинстве своем могут не дожить до ожидаемого срока реализации концепции (нужно бы объявить не год, а пятилетку спасения жемчужин деревянной архитектуры). Об этом вообще ничего не говорится в мероприятиях концепции.
Почему-то в качестве главных проблем выдвигаются риск сокращения влияния российской культуры в мире и снижение возможностей поддержки отечественной культуры за рубежом. Влияние российской культуры будет высоким, прежде всего, когда она будет максимально поддерживаться в своей стране, когда будут устранены увеличивающиеся диспропорции в уровне потребления культурных благ и услуг между крупными городами и остальной Россией, когда поддержка культуры в российской провинции будет возложена не только на муниципальные бюджеты.
Общее впечатление: документ написан и каким-то образом приглажен, чтобы «закрыть» правительственное поручение. В содержательном плане декларированные в нем цифры сомнительны, а сам он не может быть назван стратегическим ориентиром развития отрасли. Его исполнение скорее приведет к застою в культуре, а не к стратегическим прорывам.
С чем связать такую безразличность и безграмотность? Думается, что прежде всего — с правлением временщиков в этой отрасли. В руководство министерством пришли люди, никогда не работавшие и не руководившие каким-либо учреждением культуры. Проблемы культуры им не знакомы и не интересуют. Интересует их, пожалуй, только какая-то собственная корысть, а то и желание личного обогащения за счет нищей отрасли, что мы смогли увидеть на примере арестованного недавно замминистра.
