Но оборотная сторона есть у любого понятия, события или явления, есть она и у любви. И эта оборотная сторона — зависть, ревность, а порой неприязнь и даже ненависть. Он абсолютный любимец публики на протяжении сорока пяти лет — полностью изведал весь спектр человеческих эмоций по отношению к себе: от полного неприятия до фанатичного обожания.
Сегодня Валерий Леонтьев отмечает в Санкт-Петербурге свой день рождения. Как всегда, по традиции — тремя концертами, билеты на которые перепродают втридорога, а он воспринимает аншлаги как должное, бесконечные цветы от поклонниц считает естественным проявлением чувств, а крики восторга из зала слышит частью музыкального сопровождения для своего голоса, чей тембр по-прежнему, как и в начале его на удивление долгой звездной карьеры, заставляет трепетать женские души. Без рекламы и промоушна он презентует новое шоу, и колбасится на сцене как мальчишка в потоках световых технологий, и меняет костюмы по семь раз за концерт. И зрители не понимают, какой ему идет больше: черно-красный наряд вышедшего на арену гладиатора или драные синие джинсы и белая майка-хламида, через которые видны все его сумасшедшие татуировки: от крыльев дракона с плеч до пят до изящной черной пантеры на внутренней стороне бедра. Его физическая форма такова, что он может выйти на сцену и в элегантном костюме лондонского денди, и в лохмотьях французского клошара, чье загоревшее тело живописнейше виднеется через прорехи, но женщины в зале все равно кинут на него такие взгляды, что впору кричать: «О доме думай!»
Он с равным успехом поет свои премьерные песни и всем известные хиты и исполнением своим — то проникновенным, страстным и нежным, а то лихим, заводным и даже разбитным — достает из публики те чувства, которых в их душах не было и в помине до момента встречи с ним. Он двигается по сцене, по зрительному залу со своим природным изяществом «животного для сцены» (а именно таким прозвищем наделили его французские режиссеры), легко и непринужденно справляясь с привычной для себя ролью хозяина многотысячного гарема. И с ним невозможно представить рядом взрослую дочь, а только молодую любовницу, ибо он относится к тем счастливейшим считаным представителям мужского пола, чей возраст не вредит сексуальности и чьи дети никогда не старше пяти, а их подругам — всегда не больше двадцати пяти.
Он читает по три новых книги в неделю и не тратит на Интернет больше четверти часа в день.
И он бесконечно самоуверен и совершенно независим от чьего-то мнения или суждения просто потому, что беспредельно любим публикой. Да, он абсолютно хорош и… совсем-совсем несчастлив. …А может быть, наоборот, нехорош и… счастлив.
И об этом — каков же он на самом деле и что у него за душой — Валерий Леонтьев в свой день рождения рассказал читателям «МК». Рассказал сам в своем сверхоткровенном эссе, написанном им самим специально для нашей газеты.
Татьяна Федоткина
Щедрые потоки солнца, льющиеся в окно. Синее небо, прозрачное до белизны. И пение воробьев. Вы слышали когда-нибудь, как поют в честь прихода весны воробьи? Так же самозабвенно, как цветут с приходом лета полевые травы…
Эта яркая картина начала весны, которая и должна ознаменовывать день моего рождения — 19 марта… никогда не стоит перед моими глазами.
Я вырос на Севере, и первые самые яркие, самые основополагающие воспоминания связаны у меня с белым безмолвием: бескрайним и бесконечным, угнетающим своим холодным величием. Весна моего детства начиналась тогда, когда у других был разгар лета, и посему я никогда не связываю свой день рождения с живительными соками, наполняющими стволы деревьев, яркими почками, покрасневшими от натуги, чтобы распахнуться листом, густыми небесными красками, всем тем, чем можно нарисовать обновление жизни… Ну разве что с хрупкими цветами, наделенными, тем не менее, могущественной силой ломать тонким стеблем лед. И я делаю нечто подобное всю свою жизнь.
Я вырос на Севере и, наверное, поэтому несу в себе ту самую холодную притягательность, которую так часто ставят мне в вину женщины. Мне вообще много что ставят в вину… Я несу бесконечную ответственность за все то, что россияне, обладающие порой каким-то потрясающим, как будто врожденным чувством самоуничижения, иногда вдруг в разрушительном порыве презрительно называют попсой, оголтело причитая, что «дома» выступают «не те» артисты, которые играют «не ту» музыку, несут в массы «не те» слова, они «не так» одеты и двигаются на сцене. Тогда как на Западе!..
При этом большинство из хулящих плохо знают западный эстрадный мир, а зачастую не знают его вовсе: эти люди никогда не были на шоу мировых звезд, да и не слушали их толком — так, два-три раскрученных хита. И им невдомек главное: помимо того что и эстрада-то у нас зачастую хороша, она помимо всего прочего развивается в тесных рамках существующего общественного строя и бытующего в нем сознания и несет в себе ту музыкальность, которая обществом этим востребована, те стихотворные строчки, на которые откликаются умы и души слушающих, и — главное! — ту степень свободы, которая в данным целостном социальном организме властвует.
Но я понимаю, что принять такую мысль зачастую сложно, и поэтому, назначенный нести ответственность за родную отечественную эстраду, делаю это с великим смирением. И да — это я первым принес на сцену такое понятие, как шоу, это я позволил певцу стать драматическим артистом, переживающим глубокие, яркие, подлинные чувства, одел его в максимально то откровенные, то парадоксальные, то вызывающие, а порой — в соответствии с образом — и нелепые костюмы. И даже культ тела и внешности на эстраду тоже принес я. И я обязан за это выгорать дотла изнутри от неуемной, неконтролируемой, жадной, собственнической любви некоторых оголтелых сумасшедших и постоянно полыхать на костре общественного неприятия.
Да, я виновен в том резком, даже неистовом скачке, который сделала отечественная эстрада со времен советского кондового брежневского застоя до российского самосознательного путинского движения к собственным истокам. Я виноват, как виноват любой фанатичный адепт своего призвания, для кого время течет по-другому и чье имя будет занесено потом на страницы Большой российской энциклопедии и интернетовской Википедии. Мое, кстати, уже есть и там, и там.
А как течет для меня время? Оно отсчитывается часами и минутами отправления поездов дальнего следования, взлетов и посадок самолетов, и как для ребенка на долгие годы остается въевшейся в ум и сердце цифра начала уроков — 8.30, так выбито в моей душе число 19.00 — традиционное на протяжении сорока пяти лет начало моего концерта.
Меня в жизни много и с удовольствием потрошили журналисты, требуя откровенности и признаний: они хотели, чтобы я рассказал им про свои чувства и эмоции, про страсть и любовь, увлечения и потери, романтические свидания и драматические расставания. И я рассказывал про это! Устами Казановы и Верооко, Августина и Поющего мима, человека, проживающего, быть может, свою главную ночь в «маленьком отеле» и ждущего самого важного для себя «ночного звонка». Я рассказывал честно и искренне. Но они зачастую не слышали, им нужны были имена, пароли, явки. Но я никогда не сдавал тех, кого любил в реальной жизни и кто платил мне взаимностью. И горжусь этим.
Я долго нахожусь на сцене. Так долго, что за свою творческую жизнь при мне семь раз менялись руководители нашей многострадальной страны. И если при первом меня и за песни, и за костюмы, и даже за кудрявые от природы волосы ругали в Министерстве культуры, то при последнем, сменить которого на другого не желаю, нет уже никакого ведомства, которое хоть как-то участвовало бы в развитии шоу-бизнеса.
И я долго — даже очень — остаюсь в зените славы. Но жизнь моя, хотя она и кажется людям невероятно заманчивой и необыкновенной, — вы не поверите! — однообразна и проста. В каждом российском городе меня ждут типичные гостиницы, не очень изысканная еда, потертые доски сцены. Настоящей энергетикой, вольной и счастливой, эту жизнь наполняют только любовь публики, ее признание, ее искренность, самопожертвование и глубокая душевная отдача. И если в начале концерта я испытываю от встречи со зрителем радостное возбуждение, которое делает меня дарящим любовь, то в финале, стоя под овации среди плотно уложенных на ух какие дощатые доски охапок цветов, переживаю самый настоящий катарсис. И я, бывает — бывает! — думаю о том времени, когда залы окажутся не такими уж и полными, как сегодня, аплодисменты станут более тихими, а ответные эмоции оскудеют…
…Но почему-то я верю, что я до этого времени не доживу…
…Почему я так самоуверен? Наверное, потому, что жизнь моя — настоящая, истинная жизнь без прикрас — и заключается в этом двухчасовом шоу, которое я отдаю без остатка своей публике… И ее любовь пьянит мою кровь и заставляет ощущать самую настоящую жажду жизни.
А пока… А пока с днем рождения меня: неделимого, никому не принадлежащего, заветного и, слава Богу, до сих пор желанного. Обожаемого и гонимого.
Ваш Валерий Леонтьев.
