Читаются взахлеб. На первой странице сияют четыре строки: «Всем благородным мечтателям о светлом будущем нашей единой, великой и могучей Родины посвящается». Автор направляет мечту в прошлое и своей волей воскрешает и позволяет по-новому видеть и Куликовскую битву, и жестокое нашествие Тохтамыша. Население второго романа — «лишние» люди, ставшие бомжами, пасутся на помойках, страдают от простуд и тщетно ищут помощи в лечебницах, откуда их гонят в шею на дождик и мороз. У них нет паспорта или другого документа. Они не пустоголовые пропойцы. Попадают сюда, в отбросы человечества, и талантливые люди. А заговорят, заспорят однажды, и заслушаешься, и заскорбишь, и запереживаешь.
Веллер силен талантом и наступательной логикой мышления. Это поистине классическая русская литература: отточенная речь, крылатые формулировки. И превыше всего — сочувствие и сострадание к людям.
Наш князь и хан
Новая книга Веллера имеет некий лирический ключ — строки Александра Блока «О Русь моя! Жена моя! До боли/Нам ясен долгий путь…» Заключительная строфа воспринимается драматическим откровением в безысходности:
И я с вековою тоскою,
Как волк под ущербной луной,
Не знаю, что делать с собою,
Куда мне лететь за тобой.
— Романтичный Веллер, вы отважились погрузиться в некое воскрешение давно минувшего.
— Это не академическая форма изложения. Разрозненное собрание фактов становится осмысленным только тогда, когда оно превращается в систему. Моя книга — это систематизация известных ранее фактов. Когда ты начинаешь логически сопоставлять известные факты и цифры, вырисовывается абсолютно иная картина, чем та, чему нас учили в школе, и даже с опорой на тексты академических изданий, прошедших научное официальное рецензирование.
— А откуда же вы черпали сведения для реализации своего замысла?
— Есть лишь общедоступные источники: летописи, сказания, книги историков.
— Но ваш аналитический ум вдруг устанавливал некие совпадения или несоответствия при сближении с общеизвестными фактами?
— Это неизбежно. Ты читаешь: «Куликовская битва состоялась 8 сентября 1380-го года от Рождества Христова». Но! Тохтамыш стал ханом Золотой Орды почти на полгода раньше, 4 апреля он уже сидел в столице, Сарай-Берке. Орду раздирали смуты. Мамай же ханом Золотой Орды никогда не был, и не мог: он не чингизид, не ханской крови. Он был беклярбеком — управляющим, регентом. В сентябре 1380-го он, властитель «Мамаевой Орды» с центром в Крыму, был злейшим врагом легитимной Золотой Орды. И первейшей задачей законного хана Тохтамыша было уничтожить Мамая – узурпатора и смутьяна! И на Куликовом поле русские (а точнее московиты, народ Русского улуса Золотой Орды) могли быть только заодно с монгольской конницей Орды против мятежника Мамая.
—Такого мы не слышали ни в школе, ни в институте.
— Шокирующая деталь. От Тохтамыша не пострадали никакие княжества, кроме одного – Великого княжества Владимирского и Московского. История была сложная – начало абсолютизма на Руси. Москвичи восстали и изгнали Дмитрия Донского, который нагло притеснял церковь, ликвидировал тысяцких («первых министров»), зажимал налоги и обирал купцов лихо. И Московия решила уйти в Литву.
Та «Литва» на самом деле — это Великое западное государство славян: Великое Княжество Русское, Литовское, Жемайтское и прочая. Киев, Чернигов, Полоцк, Курск – все были там.
Изгнанный Дмитрий обратился к верховному начальству, хану Тохтамышу: мятеж, нужна срочная помощь, иначе этот богатый улус отойдет от Орды: а Литва была тогда очень сильна.
— Сведения чрезвычайно любопытны! И томик «Наш хан и князь» достоин докторской диссертации.
— Историки редко способны к анализу и систематизации фактов. А это главное. В разведчики-аналитики их бы не взяли. И поступить на истфак университета куда легче, чем в Военно-Дипломатическую Академию, где готовили разведчиков. Меня никогда не интересовали научные степени. Я хотел знать, как все устроено.
Бомж
«Бомж» Веллера захватил меня сильнее и неотступней. Сейчас весь цивилизованный мир обеспокоен судьбой беженцев. О них заботятся, стараются как-то благоустроить жизнь несчастных. А наша страна, исполненная гордости за свое растущее могущество в военной сфере, не замечает сотни тысяч беспаспортных, заброшенных и презираемых бомжей. А он их сделал персонажами романа. И среди несчастных — образованные люди, силой обстоятельств вынужденных бомжевать, кормиться на помойке.
В щадящих мгновениях, когда не хлещет дождь, а мороз еще не обжигает, они общаются друг с другом, спорят, вспоминают лучшие мгновения, когда у них был кров и дом. Слушать их интересно — мыслят нестандартно. И чувствуется в атмосфере книги, в нарастании непоправимого протеста неотступный вопрос: вершители судьбы страны, как можете вы с экрана улыбаться, когда у сотен тысяч нет уже гражданства? Бомж — никто! Объект презрения.
— Михаил Иосифович, ваш том — горячий детектив.
— От всего этого можно сойти с ума. Русские — прекрасные солдаты, талантливые ученые, отважные землепроходцы — известно всему миру. Но, к сожалению, мы – мы! – плохие чиновники, лживые, вороватые и равнодушные. Это наш национальный бич. Государь император Петр Алексеевич это прекрасно знал. А потому норовил привлекать немцев, голландцев и прочих шведов.
Посмотрим на работу нашей полиции, судов и социальных органов: их не интересует польза народа и блага человека. Их интересует лишь соблюдение закона и одобрение начальства; остальное их не касается.
Простой пример: одноногого инвалида раз в пять лет гоняют на комиссию — подтверждать инвалидность, как будто у бедняги вдруг отрастет нога. Сколько будет продолжаться этот идиотизм? Еще вопиющий случай: женщина в лесу, спасаясь от насильника, ударила его ножиком, которым срезала грибы. Защищаясь! Удар случайно оказался смертельным. Судью – женщину! – ничто не интересовало: ни жизнь ее обычная и честная, ни насилие, ни самозащита. Заключить под стражу до суда! И впаять срок за убийство.
Это равнодушие пагубно сказалось на миллионах, ставших в 90-е годы бомжами. Попало в беду много невинных жертв. Я знал женщину, кандидата наук, выпускницу МФТИ, бывшую начальницу лаборатории бывшего НИИ. Она продавала воблу у подземного перехода.
— С ней так безжалостно поступили?..
— Ей пришлось бомжевать. Однокомнатная хрущевка, дочь хворает, внучке нужны деньги на школу, семью тянет муж дочери. И злится на тещу – от безнадеги злой, от нищеты, тесноты, а тут еще старуха с грошой пенсией. Стал жену попрекать, та плачет. Ну, и ушла теща, чтоб хоть дочь с внучкой получше жили. Чтоб не обременять собой. У подруги ночевала, потом – дальше ниже…
Многие спиваются от общего неустройства жизни. Я знал одного такого: трезвым он писал дипломы студентам, диссертации аспирантам, и все заработанное пропивал. Мошенники выкинули его из квартиры на улицу. Радовался: не убили.
Наш бомж — не парижский клошар, не американский бродяга. Наш попал под железное колесо времени. Ему можно бы помочь.
Кто поможет человеку в мире равнодушных богатеев?
— Можно! Можно принять спасительные меры: восстановить утерянные документы, дать хоть койку в общаге, пристроить на посильную работу.
— Да где ее найдешь, коль всюду сокращают. Закрываются школы, детские сады. И закона о бомжах нет.
— Давно пора многие законы пересмотреть. Хватит благодетельствовать хапуг и казнокрадов. И нельзя забывать об участии живого человека в отправлении закона – закон для живых писан. Судить надо не по закону – а по совести в рамках закона! Руководствоваться совестью и пользой дела — для человека, народа и страны. В рамках закона. Отпускать на поруки или сажать – по совести и уму, а не по голому параграфу.
— Но суд ведь не изолирован от власти.
— Да, сверху вниз идет и манера общения, и представления о должном, и конкретные указания. Та же сталинская конституция была прекрасна, но никто ее не собирался выполнять. Вообще лишь две категории населения знают изнанку жизни – менты и врачи. Вот когда девушка-лимитчица возвращалась из роддома с ребенком — она работала телефонистской, или маляром, или крановщицей— ее просто не пускали в общежитие: там только одиночкам разрешалось проживать. А у нее младенец. Хоть подыхай на улице. Судьба их ни-ко-го не взволновала. И случалось так в золотую брежневскую эпоху.
— Наверное, так и во всех странах?
— Отнюдь. Мы самобытны. Вот института прописки нигде не существовало. Кроме двух стран – СССР и III Рейха. В 1932 г. в Советском Союзе ее ввели вместе с паспортами. И сейчас на охране прописки в России кормятся десятки тысяч бюрократов.
Везде в мире человек может приезжать и устраиваться с работой и жильем, куда хочет и как может.
Без рюкзака по Сибири
— Миша, вы много бродяжили и работали по Советскому Союзу, по степным и таежным далям, и столько встретили сложнейших человеческих характеров! И на всю жизнь аккумулировали в себе могучее сопротивление обстоятельствам. Наверное, ваш колоссальный опыт общения с тамошним людом позволял вам найти общий язык с бомжами.
— Э, случалось пить в шалманах и курить в тамбурах вагонов с ребятами, чьи судьбы были готовой основой для романа. Специфика социального слоя: втянувшись в разговор, они развертывали в подтверждение судеб засаленные справки о трудах, заслугах и травмах. Вот уж пестрые биографии. Но хоть у охотников-промысловиков в Арктике, хоть у вальщиков в тайге – везде ценилось одно: насколько человек вынослив, честен и трудолюбив. Остальное никого не занимало.
— У вас в биографии — интереснейший опыт работы на перегоне скота. Расскажите, откуда и кого вы гнали?
— Об этом есть в книге «Странник и его страна». Перегон импортного скота из Монголии на Бийский мясокомбинат. Наш гурт был – 2000 голов барана и 300 сарлыка – монгольского яка. Бригада 7 человек. Трое из нас были «от хозяина» – освободились с зоны, всех документов «Справка об освобождении». Кочевали 1000 километров по алтайским горам, все лето и часть осени.
Когда дождя нет, место удобное, скот напасся хорошо и полег спать – в сумерках у костра заварим чифирку, и жизнь вроде хорошая. А когда спустились с верхних гор, деревни уже пошли, спиртное скотогонам запрещено продавать, так мы резали барана на продажу местным и затоваривались одеколоном. Вкус резковатый, зато выдох у ребят – сплошной парфюм!..
Из Москвы эта жизнь воспринимается экзотикой. А нормальному сибиряку экзотикой казалась Москва с ее Кремлем, метро и международными аэропортами. Романтика – это там, где нас нет.
Вот сейчас приехать на Три Вокзала, завернуть в самый дешевый шалманчик и взять дешевого пивка – через час ты уже будешь с кем-то разговаривать и добавлять, а через два узнаешь массу интересных вещей. Так контакт и происходит. Они ведь до сих пор ночуют в подвалах и подземных переходах. Подбросишь им мелочишки и еще полпачки сигарет, они будут тебе рассказывать хорошо и долго.
А уж если ты принесешь в кармане пузырек с закуской, они обеспечат тебя материалом для эпопеи. Это запросто.
— Но страшновато. Могло б случится нечто ужасное.
— Несчастные безобидные люди, просто грязные. Как-то двое пьяных бомжей привязались ко мне и считали, что я обязан дать им деньги. А мне от злости категорически не хотелось им ничего давать. И один сурово пригрозил: «Ну, погоди, в тюрьме мне попадешься, я тебе шею-то сломаю».
Для бомжа оказаться вновь в тюрьме — всего лишь эпизод из биографии. Они иногда залетают на пару лет. Их отпускают. Они и там не нужны.
— Мурашки по спине. Вы рисковали.
-- Господи, да они слабенькие, сами всех боятся…
В личную жизнь он не пускает
В «Бомже» Веллера меня увлекла стилистика речи и детали биографии повествователя-персонажа. В страшной тяготе ежедневного кочевья, в отрешенности от человеческого существования он с любовью, с непроходящей болью постоянно вспоминал свою маму, осужденную по сфабрикованному обвинению и умершую в лагерной больнице.
— Миша, поражаюсь вашей закрытости. Почему вы избегаете говорить о близких?
— Читал я еще в школе книгу очень известного тогда в Союзе Митчела Уилсона «Брат мой, враг мой». И запомнилась на всю жизнь одна фраза. Когда попутчик пытается завязать разговор о семьях, о женах, герой ему отвечает: «Простите, но я не могу говорить с не очень близкими мне людьми о людях, очень мне близких».
У человека есть своя личная территория, куда посторонних не пускают. Это как моя зубная щетка или моя трубка, которую только я сую в рот. Есть любители публично изливать душу. Так я из другой корзинки. Что только мое – то никого не касается.
— Мне нравится ваше искреннее признание: «Человек должен мечтать. Пока ты мечтаешь, не все потеряно».
— Мое поколение к 40 годам свыклось с мыслью, что ничего уже не изменить. И вдруг на рубеже 90-х мы все испытали огромную, необыкновенную надежду на перемены! Поверили и ждали: наконец-то мы сможем, страна наша сделает для своих детей, для своего народа то, что необходимо, правильно, прекрасно. Но всех постигло глубочайшее разочарование. По прошествии четверти века после августа 91-го грузы всех бед угромоздились на прежних местах: власть и чиновники. Но обо всем 400 лет назад в сонетах своих Шекспир высек вечное обобщение: «И добродетель в рабстве у пророка, и сила, гнущаяся перед слабостью, и честная бедность, пресмыкающаяся перед подлым богатством…»
К величайшему сожалению, я не убежден, что дело наше, судьбу людей и страны, в принципе можно исправить к лучшему. За последние пять лет мой исторический оптимизм помалу растаял в воздухе.
При постоянном разносе социалистического прошлого многие почему-то перестали помнить: мы жили в бедности, в бараках и в коммуналках, но в школе чувствовали себя на равных с профессорскими детьми. Я жила в Жуковском. Нас хорошо учили педагоги старой благородной породы. И мы знали наизусть Гейне, Гете — на немецком. Огромные гамлетовские монологи Шекспира. И на всю жизнь мои педагоги еще живут во мне.
— Михаил Иосифович, во что превратилась униженная сегодняшняя школа, уже не средняя, а плохая, верхоглядская? Куда ученикам податься после школы? И где беднота возьмет большие деньги на оплату? А соблазнов вокруг полно. А телевизор смакует грабежи, убийства, ограбленья. Незакаленная душа плюнет на советы добродетельных отцов и матерей. И отправляется волчонком на охоту. Что за общество пришло на смену обруганному социализму?
— Могу ответить только за себя. Писатель не имеет права на какие бы то ни были социальные преимущества. Советская халява, когда раздавали секретарям писательских организаций дачи и служебные автомобили с шоферами, закончилась. И слава Богу! В литературу идут для того, чтобы давать, а не брать.
— Но Веллер смог на свои заработанные деньги купить жилье в Москве.
— У меня была очень скромненькая советская квартира в Таллине, я ее в свое время приватизировал. Как и все. А подняться до Москвы вышло не быстро. Здесь суровые законы капитализма. Но это надругательство над социальной справедливостью, которые мы наблюдаем последние 20 лет, не может продолжаться вечно.
Сегодняшняя Российская Федерация — несравненно менее справедливое государство, чем Соединенные Штаты, Германия, не говоря о Швеции и Швейцарии. Миллиардеры и бомжи — это две неразрывные стороны одной медали. Надо понимать — миллиардеры не существуют без нефтяников, шоферов, слесарей и сварщиков, врачей и учителей, офицеров и программистов, огромной пирамиды работников, благодаря кому эта нефть продается за доллары на Западе. А разрыв в доходах – как в деспотиях третьего мира.
У нас несправедливое государство с несправедливым распределением произведенного продукта, несправедливой налоговой системой, с несправедливыми законами.
— Что за чушь творится с налогом на зарплату: 13% с минимальной платы 4,5 тысячи, что уже ниже прожиточного минимума. Те же 13% берут с получающих 300-500 и более тысяч. Чего стесняется правительство и не берет в бюджет повышенный процент с миллионеров?
—Один из острых парадоксов сегодняшней действительности в том, что из всех цивилизованных стран Россия — самая бездуховная, самая циничная и самая безжалостная. И при этом специально снаряженные господа еще смеют кричать о нашей духовности – с нашим-то количеством беспризорных детей, с нашим гигантским разрывом между бедными и сказочно вмиг разбогатевшими миллиардерами, с нашими поддельными лекарствами и поддельными продуктами, которые потреблять не безопасно.
С нашими магазинами, столь безответственно заполненными просроченными продуктами. Кричать о духовности — это какой-то дурно пахнущий цинизм. И книга моя — об утонченном цинизме. Это из-за этой циничной и безжалостной практики люди оказались на самом дне.
— На жарких теледискуссиях ваши мудрые обобщения не совпадают со взглядами участников передачи. А зрителю интереснее мнение Веллера.
— Писатель незащищенными глазами пешехода наблюдает жизнь города, а богачи рассекают на машинах с шофером и мигалкой. А писатель видит все вокруг: и бомжей, и бездомных детей. И ток-шоу ценно не общением с участниками, а возможностью высказать собственную точку зрения, сказать правду, как ты ее видишь и понимаешь. Бывает, тебе не дают микрофон, мешают говорить, но что-то всегда удается вставить. И спасибо, что сохраняется такая возможность. А сторонники и противники – это нормально.
В Афинах и Амстердаме
Я читала философские книги Веллера по его теории энергоэволюционизма, отмеченные медалью на Всемирном философском конгрессе в Афинах, где он делал доклад. И я спросила Веллера про его участие в этом и других съездах философов.
— Михаил Иосифович, поговорим о философии.
— Сегодня картина мировой философии крайне пестрая и разобщенная. Выделить ведущих философов мира практически невозможно, властителей дум нет. На том XXIII Конгрессе в Афинах в 2013 году главным гостем был Умберто Эко. Но он заболел – и выступление состоялось в стиле японского императора: присланный доклад читал его ученик под его огромным портретом. Зал устроил овацию. Ждали и Юргена Хабермаса, самого маститого германского философа, идеолога левого движения из «франкфуртской школы», но и ему возраст помешал приехать (84 года гиганту).
А вот с легендарным Элвином Тоффлером мне довелось беседовать полтора часа в приватной встрече. Автор социологических бестселлеров «Футурошок» и «Третья волна», создатель теории постиндустриального общества имеет российские корни и русской культуре симпатизирует. Услышать от него одобрение своих взглядов – большая честь.
И каждые два года летом я встречаюсь с друзьями на конференциях International Big History Association, которые проходят в разных городах США или Европы (в этом году – в Амстердаме). Здесь ученых объединяет понимание истории как единого процесса развития – от микробов до современной цивилизации. А это вполне соотносится с теорией энергоэволюционизма.
Что примечательно – с профессором Дэвидом Кристианом, создателем и президентом Ассоциации, мы когда-то жили в Ленинграде в одной общаге! Мы ровесники, а он был славист-стажер из Англии, специализировался тогда на русском языке. Выяснив это, мгновенно выпили и подружились.
Купаться лучше в Средиземном море
— Так все-таки, где ж ваш дом?
— Я с улицы, ответил Гаврош. Офицерский сын из советских гарнизонов. Живу в Москве, здесь издаюсь, получаю гонорары и плачу налоги. В Таллине многое памятно, там осталась квартира, живет дочь.
— Сколько раз в году посещаете Таллин?
— Дважды – на Рождество и Новый год, потом летом. Там тихо, легко дышится и спокойно работается. Если рассматривать Таллин как дачный поселок – это безоговорочно лучший дачный поселок в мире.
— В Таллине или в Пьярну купаетесь?
— Пока не пускали за границу, плавал с восторгом: за домом луг, за лугом лес, за лесом море – четверть часа ходьбы. Но после купаний в Средиземном море перестаешь воспринимать Балтику как место для купания. Это как если кошку избаловать салом и сметаной, она теряет аппетит к крысам.
В 91-м году, я тогда хорошо зарабатывал, мы с женой впервые поехали в Пицунду. Начало октября. Пицунда стояла пустая. Уже пахло войной в Абхазии. Мы жили в огромном и безлюдном корпусе. Это был мой первый летний отдых за всю взрослую жизнь. А было мне 43. Сейчас мне 67. В этом году будет 68, «если Бог и погода позволят», как говорят испанцы.
