— Глеб, чем вы заслужили такое приглашение?
— Думаю, в этом поучаствовал переводчик моих книг стихов на английский. Его зовут Крис Маттисон. Он уже несколько лет преподает в Гонконге. Две мои книги стихотворений вышли в его переводе в Америке. Он великолепный мастер, в его переводе, например, появилась на английском поэма «Москва — Петушки» Ерофеева.
— Вы с ним там встретились?
— Мы не виделись 15 лет и наконец-то встретились в Гонконге. До этого общались на книжной ярмарке в Лондоне. Две мои книги он переводил «заочно» — общались по электронной почте. Я немного знаю английский и какие-то непонятные места объяснял ему.
— Вы довольны качеством ваших книг в американском издании?
— Изданы они прекрасно, в Америке умеют издавать поэзию.
— Возгордились?
— Конечно! С другой стороны, любителей стихов в Америке ничтожно мало, какая уж тут гордость.
— На фестивале в Гонконге у вас появились еще и разноязыкие слушатели, ценители поэтических образов и оригинальных мыслей. Какая еще радость грела душу на этих встречах?
— Общение с единомышленниками. Поэтические мозги устроены своеобразно — ну, мягко говоря. А тут мы все из одного теста и понятны друг другу — свихнулись на стихах и живем этим.
— Сколько дней длился этот поэтический праздник?
— В Гонконге — неделю. Тема — «Поэзия и конфликт». Этот конфликт в поэзии экзистенциален — конфликт жизни и смерти. Я когда-то сформулировал его так: «Мир прекрасен, а человек умирает».
— Куда отправились поэты после Гонконга?
— Часть переехала в Шанхай, а я с другими поехал в Гуанчжоу. Это два часа поездом. В Китае больше всего поражают масштабы: Гуанчжоу — огромный город с населением, намного превышающим московское. Метро, транспорт, магазины — все уже в ХХI веке. Мы выступали в книжных магазинах. Вообразите: небоскребы, набитые книгами на разных языках. По-китайски я не читаю, зато настоящее пиршество книг на английском. Особенно non-fiction: биографии, философия, история городов… В таких поездках я всегда покупаю книги.
— Мне много приходилось слышать о Китае от журналистов «МК», побывавших там в разное время. Их впечатления далеко не восторженные.
— Китай — огромная, невероятно разнообразная и нелегкая для восприятия страна. У этой страны более чем двухтысячелетняя культура. И Китай не утратил ее даже при своих социальных и исторических катаклизмах. Это меня покорило.
После Гуанчжоу я путешествовал сам по себе. Мне хотелось поехать на знаменитом скоростном поезде. Представьте: расстояние в 1200 километров до Шанхая он преодолевает за шесть с половиной часов. Сопоставьте с Россией. Сколько у нас таких маршрутов? Может, одна линия или две. И кто на них ездит? Обычному человеку эти поезда просто недоступны. А в Китае все крупные города соединены скоростными линиями. Наблюдаешь в окно, как меняется ландшафт, как меняется погода. Сколько индустриальных городов, какие они большие. И все работает, все пыхтит, все дымит. После летнего Гуанчжоу в Шанхае меня встретила московская погода с осенним дождичком.
— Как выглядит сегодняшний Шанхай?
— Огромный и, главное, разный город. Есть европейские кварталы, есть «старый город», точная копия квартала, который стоял некогда на этом месте. Китайцы отличные копировальщики. Копируя, они приближаются к тому возвышенному состоянию духа, в котором находился великий художник тысячу лет назад.
— Вы, одиночка-путешественник, в этом великом множестве китайских неожиданностей и бурлящей толпе не потерялись. По-китайски не говорите. Вся надежда у приезжего на свою интуицию и характер путешественника, исследователя?
— К сожалению, на улицах Китая по-английски почти никто не говорит. Ну, как в России примерно. Но все дублировано на английском… Даже таксисты почему-то не пользуются навигаторами, и лучше протянуть им написанный адрес. В Шанхае очень много европейских лиц, это интернациональный город. В отличие от Гуанчжоу, где европейских лиц почти нет. Небоскребы известнейших брендов — американских, европейских. Пяти-семиэтажные здания бутиков. Шанхай — это центр мирового шопинга по разнообразию выбора.
— Наверное, все для туристов. Они главные потребители. Но могут ли все это покупать китайские труженики?
— Исхожу из простой вещи: если это существует в таком количестве и разнообразии, значит, покупают.
— Как китайцы одеты?
— Чисто, опрятно. В свое. Если сравнить нашу провинцию (а я знаю ее хорошо) и китайскую — это земля и небо, конечно. Но настоящим открытием стала китайская кухня. В каждой провинции она своя. Я поразился, сколько можно приготовить блюд на пару. Сколько у них разновидностей того, что мы называем пельменями, например. Сколько блюд можно приготовить из обычных овощей. И что все это можно попробовать в обычном фаст-фуде.
— Вы ощутили особенности отношения китайцев к русским?
— Они всегда дружественные. Я пробыл там три недели, но даже намека на враждебность или хотя бы настороженности по отношению к России не заметил. Они активно ищут партнеров. Готовы развивать, экспортировать свои технологии.
— В Китае еще не перевели ваши стихи на китайский?
— В Гонконге к фестивалю были изданы книги каждого участника на трех языках. На родном, на английском и на китайском. Так что теперь — да, у меня есть книга на китайском. Но главный мой багаж — это книги по китайскому искусству, которые я привез. И сборники поэтов, моих коллег по фестивалю. Для поэта все же невероятно губительно жить в изолированном мире.
— Что привезли своему сыну Пете в подарок?
— Он любит рисовать, поэтому я привез печать китайских художников. Они метили такими свои работы. Печать квадратная, с факсимиле.
— Чем одарили свою жену Катю?
— Привез разные тканые вещи. Невероятно красивые, из льна и шелка, которые производят в провинции Гуанси. Туда я перебрался из Шанхая, в городок Яншо. Самые сильные визуальные впечатления — здесь. Пейзажи — поразительные карстовые образования («Аватар» снимали в этой провинции). Горы словно армия призраков на сотни километров. А в долинах растет знаменитый чай. Все эти пейзажи оставляют неизгладимый след. Их живопись загадочна, особенно зимой, когда туман, влага и мало солнца. В тумане каждая гора имеет свой оттенок — от голубого до фиолетового. Перед глазами развертывается некая театральная декорация в поднебесном огромном зале. И так до горизонта. Мне до сих пор кажется, что это был сон.
— А китайская сторона затратила на ваш приезд какие-то средства?
— Фестиваль такого рода оплачивается полностью: и дорога, и проживание, и гонорар. На эти деньги, собственно, я и путешествовал.
— Глеб, вернемся из Китая в Европу. В Москве уже кое-кто заметил выход любопытной книжицы — «Цейтнот. Диалог поэта и философа. Глеб Шульпяков, Леон Цвасман». Вы виртуально общались на разные темы. Мне было любопытно погрузиться в несколько тем диалога. Расскажите о вашем знакомстве с Леоном. У него прекрасный русский, и, несомненно, это его родной язык.
— Пару лет назад я зачастил в Германию. Там живет и работает мой однокашник по факультету журналистики МГУ Леон Цвасман. Он в 90-м уехал в Германию, получил там ученую степень, стал немецким философом. Через 25 лет мы встретились на поэтическом фестивале в Бонне. Я расспрашивал Леона о Германии, он меня — о России. Леон — русский еврей. Но и немец тоже. Мне кажется, немцы из всех европейских народов нам ближе других. В Германии, во всяком случае, я меньше всего чувствую себя иностранцем.
В нашем диалоге мы попытались найти точки пересечения наших стран. К тому же это традиционная для культуры Германии форма общения, всегда интересно сопоставить точки зрения поэта и философа. У меня преобладает эмоциональный, образный подход. У него — логика мысли. Я стремился сформулировать свое восприятие того, что происходит на наших глазах с Россией. Нас увлекла сама идея поразмышлять о духе нынешнего времени.
Деревенский дух Бонна
Я увлеченно прочитала эту книгу. Леон Цвасман не прячет себя в абстрактную афористичность философизмов. Его суждения о Германии, да и о России, — это итоги собственных наблюдений за принципами и жизненным порядком своего поколения. Один пример: «Немецкие чиновники не берут взяток не потому, что они честные по определению. А потому, что никакая сумма не может компенсировать потерю будущей пенсии и жизненного покоя, если его поймают». Наш бывший соотечественник в диалоге с Глебом опирается на житейскую конкретику, а не на мгновенные импульсы. Он рационален; в его рассказе Германия не вызывает гнева и отторжения.
Леон принимает жизнь в ее своеобразии. Ему нравится Бонн, где он живет. Это бывшая деревня. Бонн сохраняет своеобразие: «Во многих дворах в центре города до сих пор можно увидеть непроходимые сады, а иногда и самых настоящих кур, овец или даже коз, и на тебя пахнет деревней».
Инициатор виртуального диалога Глеб Шульпяков обнажает свое резко критическое восприятие сегодняшней российской действительности. Размышляя о русской истории, Шульпяков формулирует ее отлаженный принцип: «это несомненное пренебрежение жизнью и достоинством отдельной личности в пользу общего дела, если такая дилемма вдруг возникает».
— Дорогой Глеб, мы поговорили о Китае и Германии, а есть ли в России дорогое вам, святое место?
— С удовольствием отвечу на этот вопрос: да! Это село Саметь под Костромой, где 35 лет прослужил сельским священником мой прадед, отец Сергий Введенский. Он был репрессирован в 1941 году, но церковь сохранилась и действует. Год назад мы с сестрой и друзьями подарили этому храму четыре новеньких колокола. И теперь по большим церковным праздникам я приезжаю звонить в них. Надо сказать вам, это совершенно непередаваемое ощущение: стоять высоко над Волгой и звонить в колокола. И знаете почему? В такие моменты кажется, что не все еще для нас потеряно.
28 января Глебу Шульпякову исполнилось 45. Наши поздравления успешному писателю.
