Вор
Писатель берет то, что плохо лежит (и другими людьми не используется, отшвыривается за ненадобностью). Он пускает по назначению — для создания вечного массива литературы — подслушанное удачное словцо, жизнью сочиненный сюжет (опять-таки не замеченный никем, сколько таких сюжетов пропадает втуне — каждый встречает их ежедневно и проходит мимо, не утрудившись задуматься над притчевым смыслом творящегося), диалог или монолог, произнесенный кем-то в порыве накипевших чувств и наполненный подлинной страстью или безумием… Да и мысли уворовывает писатель — у тех, кто сыплет ими, не отдавая отчета, каким богатством разбрасывается.
Я говорил о писателях — как о соглядатаях, доносящих на действительность, теперь говорю о них еще и как о похитителях — но нет, не обкрадывающих реальность, а обогащающих ее путем запечатления и превращения в вечность.
Разжевыватели и требовательные
Есть писатели, которые кормят своих читателей, как детей, с ложечки манной кашей. Будто заботливые птицы, они передают птенцам из клюва в клюв червячков и жучков, да еще и разжевывают их, чтоб неокрепшие несмышленыши не перетрудились… А есть писатели — не то чтобы надменные, не то чтобы холодно-равнодушные, но сюсюканий и разжевываний от них не дождешься, они требуют: взрослей, дотягивайся до понимания, не сумеешь постичь загадочную для тебя мысль сегодня, придется дозревать до нее в следующем поколении…
Никому не нужные
Писатели стали не нужны. Никто не жаждет их откровений, не ловит пророчеств и лихо сформулированных идей. Даже комитету госбезопасности они неинтересны. Раньше их опасались, относились с пиететом и недоверием, предполагалось: в их среде ведутся смелые ниспровергательские разговоры, возможно, зреют антиправительственные заговоры, их кухни — оплот и рассадник инакомыслия. А сейчас? Чихать хотела власть на жалкие питюканья отдельных недовольных (и уж тем более превознесенных и обласканных) мастеров пера. Да и кто вообще слушает, читает этих блаженных, водящих перышком по бумаге и не участвующих в гонке за богатством, не претендующих на дележ капитала?
Секрет наблюдательности
Знаменитые строки Давида Самойлова:
Как это было! Как совпало —
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало,
И лишь потом во мне очнулось!..
Писательское (а может, вообще человеческое) зрение и мозг работают по принципу фотосъемки (или же ее процесс воссоздан, скопирован с этой природной данности homo sapiens): сперва улавливаются впечатления в общей своей массе, потом, спустя время, происходит как бы проявка негатива, брезжат общие черты уловленного, и вот — обретается четкость, ясность, определяется главное, наиболее яркое и важное, оно-то и сохраняется в окончательно сформированном кадре.
Ширпотреб и сакральность
Сколько разговоров и публикаций о том, что литература умерла (или умирает), что закончилась ее сакральность и наступила эпоха ширпотреба.
Что касается ширпотреба — наблюдение отчасти верное, он и всегда, во все времена, заполнял прилавки (и сцену, и экран). Что касается сакральности, подобные утверждения — чушь, поскольку литература есть сама сакральность, непостижимая интуиция, знание того, что лежит за семью печатями. Графомания же сакральной не была никогда.
Уезжать?
Писателю незачем уезжать из страны, в которой он родился и вырос (если его не выпихивают и не вынуждают к эмиграции), его работа заключается в сидении за письменным столом, это сидение одинаково в московской, берлинской или лондонской квартирах, парижском, или пражском, или петербургском кафе. Конечно, окружающая атмосфера имеет немалое значение, но что может впитать сознание, погруженное в малознакомую реальность, которая вряд ли сделается плотью и кровью? Художник нарисует другие, чем на его родине, пейзажи, изобразит другие виды, а писатель должен всем существом проникнуться действительностью, которая ему либо родственна, либо чужеродна.
Любить вечность
Конечно, несправедливо, что поэзия о войне великих авторов (таких как Твардовский) забывается (как такое можно забыть?), но движение — прочь от прежнего — к неведомому будущему — неостановимо. Очень может быть, эта поэзия вновь воскреснет и превратится в новую «Илиаду», но для этого должен произойти сдвиг в человеческом сознании, люди должны начать любить и воспринимать литературу больше, чем сиюминутную реальность, должны начать любить вечность, а это противоречит рационалистичной природе человека.
Развенчать зло
Почему Тарантино в «Бесславных ублюдках» изобразил Гитлера отвратительным, мерзким уродцем? В сугубо и посконно реалистических фильмах фюреру, как правило, воздают должное: он подтянут, впечатляющ, харизматичен. (Разве что в ленте Чарли Чаплина «Великий диктатор» выставлен смешным.) Тарантино уловил очень важную особенность любимых Историей и людьми негативных образов (и прообразов) — не перепачканные кровью, лично, собственноручно, прилюдно никого не убившие, они воспринимаются идеалом обаяния. На это и покупается зритель и читатель, готовый подражать аккуратненьким, чистеньким кумирам-убийцам. А надо показать зло во всей его кошмарной неприглядности.
Самодеятельность
Сразу видно, какое произведение искусства создано при участии и содействии Божественного начала — скажем, поэзия Цветаевой и Мандельштама, а какое (их абсолютное большинство) — чистая самодеятельность автора — да еще, возможно, с потугой высмеять Всевышнего.
Талант
Одержимость ослепляет, спрямляет, примитивизирует. Талант раздвигает границы и горизонты, расширяет возможности, не долбит в темечко, а ведет за собой — как дудка сказочного крысолова.
Гробовщики
Биографические книги о людях творчества рассказывают совсем не о том, о чем должны говорить. Повествуют о внешних событиях и обстоятельствах (что, конечно, очень любопытно: в какой семье вырос, на ком женился, где проживал), но не передают суть, смысл и стержень судьбы, не ухватывают главных моментов — зарождения замысла, который из песчинки вырастет в жемчужину, вспышек вдохновения, подчинения себя и обстоятельств идее созидания…
Биограф сообщает: Пушкин некоторое время обитал в доме, находившемся напротив гробовой лавки, вот и сочинил «Гробовщика»… Но это — скольжение по поверхности, а не психологические (физиологические) глубины. Для того чтобы сообщать и рассуждать о таинствах, надо самому быть хоть чуть-чуть причастным к ним, посвященным в их природу и владеть мастерством фиксации тончайших движений души, а такое дано не каждому хроникеру.
Back in USSR
Творческим людям удается загадочным образом прозреть, предвосхитить (или накликать?) грядущие события. Что руководило Василием Аксеновым, когда, сочиняя «Остров Крым», он живописал: на крымскую землю спускаются парашютисты-захватчики? Оказалось через много лет: очень близко соответствует реальности!
Вряд ли ансамбль «Битлз» (идет речь о том, чтобы поставить этому квартету памятник в Москва — хорошо бы!), распевая шлягер «Back in USSR», имел в виду: Россия, испытав освежающую перестройку, через энное количество лет, в поисках новых путей, вернется окольными дорогами на проторенный пугачевско-чичиковский тракт, в объятия все тех же Собакевичей и Ляпкиных-Тяпкиных, Коробочек, отдыхающих с украденными миллионами на Лазурном Берегу, допятится до Советского Союза, советского строя, тоталитарной системы и вечной гоголевской непроглядности.
Расточительность
Пушкин и Лермонтов могли осознанно посвятить жизнь праведной борьбе с Николаем I. Сочиняли бы памфлеты, высмеивали, издевались, развенчивали его и любимое им III надзирающее за инакомыслящими подразделение… Но расточительно и бездумно — тратить отпущенное тебе драгоценное время на единоборство с пугалами. Без лишних слов понятно: кто есть кто и какие идеи ты исповедуешь, а какие исповедуют и проповедуют твои антиподы.
Есть ли будущее у Атлантиды?
Что проку создавать духовные ценности в уходящей под воду Атлантиде, если в ближайшем будущем никто не вспомнит, что была такая страна и что ее населяли небезынтересные обитатели? Зачем рассказывать о них — потомкам (которых не будет). А прочим странам глубоко безразличны катаклизмы агонизирующей соседки…
Но сколько великих произведений создано о закате могучих империй. Мыслитель не всегда (а точнее — никогда не) руководствуется соображениями и доводами здравого смысла.
Надо иметь большое мужество, чтобы делать то, что (совершенно ясно) никому не нужно. Но, может, оно не нужно сейчас, а потом понадобится, пригодится? Полагая и твердо зная, что другим это в конце концов станет подспорьем, заниматься бессмыслицей гораздо легче.
