«Нужно говорить: «Сергей Игнашевич выбил мяч»
— Ну так что, Виктор, фартовый вы комментатор или не фартовый?
— Я считаю себя участником некоей большой игры, которая существует вокруг футбола. Кто-то считает футбол средоточием тактических схем — и только, чем-то сухим, что не требует интервью с тренерами и футболистами. А кто-то называет футбол, и я принадлежу к этим людям, видом шоу. Где есть место прогнозам, сплетням, слухам, рассказам, нелепостям, мистике какой-то. Я считаю, что все это приемлемо, а поскольку я так считаю, то обижаться на то, что говорят обо мне, было бы просто нелогично, нечестно и неправильно. То есть я принял эти условия игры, и разговор о фартовости-нефартовости — это часть футбольного шоу, и не более того.
— Ну и какие ваши вкусы и пристрастия по поводу комментаторов прошлого? Кто вам ближе и почему?
— Я сам себя очень часто об этом спрашиваю. В первый раз отец меня повел на стадион в 62-м году, а телевизионным прорывом для меня стал чемпионат мира в Англии-66. Пытаюсь вспомнить комментаторов — и прихожу к выводу, что мне было неважно, кто комментирует. Такое впечатление, что всегда был Озеров, но потом если посмотреть, то кто-то был и параллельно с ним, например Ян Спарре. Но я их совершенно не различал, настолько важен для меня был сам футбол, сама игра. Мне нравились все, именно поэтому я не делал никакого различия. Сказать, что я у кого-то учился, — опять же нет. Я ориентируюсь на вкусы моего покойного отца, который в свое время привел меня на футбол, научил вести статистику, с подачи которого я стал вести альбомы, куда наклеивал фотографии футболистов, команд, моментов игры, делал подписи, печатая их на машинке…
— Иногда комментатором становится человек, который в детстве включал футбол, но тут же выключал звук, чтобы самому говорить под картинку.
— У меня даже сейчас это есть. Не буду называть фамилии, но иногда я включаю телевизор и, слыша какого-то коллегу, тут же выключаю звук.
— Это сейчас, а раньше?
— Нет, ну что вы! Мне все нравились. Меня завораживало само футбольное действо, и мысли о том, чтобы отключить это, да еще с интершумом, никогда не было. К тому же телевизоры тогда были невысокой четкости, как сейчас, поэтому тебе очень важно, чтобы называли фамилии игроков, так как на тех экранах номеров не было видно. Я считаю, главное, чтобы комментатор прежде всего называл конкретных футболистов: кто в данный момент сейчас с мячом. А потом, когда ты это сделал, можно на это накладывать анализ, шутки… Сказать, что «защитник ЦСКА выбил мяч», — это большая комментаторская ошибка. Нужно сказать: «Сергей Игнашевич выбил мяч». Говоря «защитник выбил мяч», ты расписываешься в том, что просто не увидел игрока, не узнал его.
Меня как-то спросила журналистка: а что самое главное для комментатора? Хорошее зрение, сказал я. Девушка меня не поняла и написала: «Самое главное — это собственная точка зрения». Точка зрения важна, но если ты, извиняюсь, слепой, то тебе это никак не поможет.
Еще мне не нравится, когда ведут два комментатора и называют друг друга по имени-отчеству и при этом на «ты»: «Иван Иваныч, ты…» Это, вы знаете, стиль советских партийных функционеров. Вы, наверное, слышали это?
— Ну да, «Юрий Альбертович, ты…», но меня это никак не напрягает.
— А у меня внутри что-то переворачивается. Ну что это такое? Как партсобрание в колхозе. Это очень странно и смешно.
«Я гнал, гнал наших в атаку»
— Сейчас создаются новые спортивные каналы. Вам не предлагали туда перейти — все-таки кажется, что на Первом у вас работы все меньше и меньше?
— Я не хочу уходить. Это как, наверное, уйти в другую семью после 25 лет совместной жизни.
— В жизни такое бывает сплошь и рядом.
— Да, бывает, но это не лучший вариант и не лучшее продолжение жизни. Тем более делать это в 60 лет… Конечно, сложно, когда ты комментируешь редко. Но я поддерживаю себя в форме. Смотрю все матчи чемпионата Россия. Даже если они получаются иногда и не очень интересными, моя рука все равно тянется к пульту.
— Да, может, это и не подвиг, но что-то героическое в этом есть.
— Да, что-то в этом есть. Так, наверное, только Ловчев смотрит. У меня так проходят суббота и воскресенье. А мне интересно: нужно же быть в курсе всего, что происходит.
— Слушайте, а читать-то когда? Не знаю, как вы, но я, если в день не прочитаю хотя бы десяток страниц хорошей литературы, то сразу тупею.
— Тогда я вам должен сказать, что покривил душой, говоря, что я никогда не выключал звук комментатора. Когда матч не такой важный, я все-таки выключаю звук и включаю свою любимую музыку, потому что иначе в выходные не остается времени музыку послушать. А к музыке у меня особое отношение. У меня очень большая коллекция.
— Я знаю, вы старый рок-н-ролльщик.
— Да, причем у меня такой научный подход. Я все это изучаю, покупаю очень много журналов, смотрю переходы музыкантов из одной группы в другую, как люди из разных групп объединяются в новые. Отслеживаю выход новых дисков. Делаю переводы. Перевел либретто рок-оперы Иана Андерсона, лидера группы Jethro Tull. Мы давно с ним знакомы. И тут он выпустил диск «Thick as a Brick» («Толстый, как кирпич»), который является продолжением его исторического легендарного диска. Он мне позвонил и попросил сделать перевод. Я на это потратил целый отпуск, ведь нужно было сделать не только перевод, но и придать ему поэтическую форму. Мне это доставило огромное удовольствие. Для меня это стоит наравне с самыми интересными футбольными и хоккейными комментариями.
— Как-то я видел вас у Вани Урганта вместе с Василием Уткиным. Вас ведь и по жизни всегда сравнивают, все-таки и фамилии птичьи... Вася сейчас в центре внимания в связи с «интимными» отношениями с Тина Канделаки и с каналом «Матч ТВ». Как вы к нему относитесь — как к профессионалу и человеку?
— К Васе я отношусь очень хорошо. Он как раз один из тех комментаторов, которых я не выключаю, мне приятно его слушать. Я всегда знаю, что будет что-то интересное, забавное, какие-то важные для меня замечания, в том числе и лингвистические. Когда-то, помню, мы с ним сидели на опустевшей трибуне стадиона «Динамо» уже после окончания матча, и он рассказывал про концепцию программы «Футбольный клуб» и предлагал мне ее вести. Но я и тогда тоже решил не уходить с Первого канала. С Васей у меня очень хорошие отношения. Ну, а то, что он делает сейчас… Я понимаю, что это пиар. Он и по жизни такой человек. Где здесь продуманность и спланированность, а где просто черта характера Васи, я не знаю.
— Вернемся к вашим футбольным и хоккейным комментариям. Были ли такие, которые произвели сильнейшее впечатление, и не в спорте даже, а по жизни?
— Наверное, меня очень многому научил матч Франция—Россия, когда Панов забил два мяча, а мы выиграли 3:2 на «Стад де Франс». По ходу игры мы проигрывали, и я, повинуясь некоему стандарту комментаторскому, начал постепенно анализировать причины нашего поражения. Было видно, что ничего нам особо не светит, и я даже что-то там сказал о детских школах, потому что был как раз тот период, когда все было разрушено. При этом я предал мой собственный принцип — о том, что нужно прежде всего гонять мяч. А наши взяли и выиграли! Так вот, это меня научило тому, что стоит всегда «играть» до конца. И я помню, был матч, когда «Локомотив» играл в Кубке кубков с греческим АЕКом. Я гнал, гнал наших в атаку. И Чугайнов забил на какой-то там четвертой добавленной минуте. Это было правильно! Надо надеяться на чудо. А так было много матчей хороших… Была победа над англичанами в Москве при переполненных «Лужниках», и я тоже это комментировал. Была очень важная победа над югославами в Белграде, когда мой однофамилиц Гусев подал с фланга, и Бесчастных забил головой в падении. Было очень много хороших матчей.
«Ну и думал: какая глупая будет смерть вообще»
— Я знаю, у вас был замечательный дедушка, которого звали так же, как и вас. Да вы и живете на улице Виктора Гусева! Дедушка ваш написал стихи к песням «Друга я никогда не забуду», «Полюшко-поле», сценарии фильмов «Свинарка и пастух», «В шесть часов вечера после войны» и умер в 44-м, в 34 года, не дожив до Победы…
— Я родился через 11 лет после его смерти. О нем с трудом может вспомнить даже мой папа, которому было всего 9 лет, когда деда не стало. Дедушка был больным человеком, его с детства мучили головные боли, давление… Говорят, что сейчас медицина могла бы спасти его, 34-летнего. Он умер на руках у композитора Тихона Хренникова, с которым они вместе работали. На фронт его по причине нездоровья не взяли. Он в основном работал в Москва в радиокомитете, а семья уехала в эвакуацию. Работал день и ночь, и в 44-м сердце не выдержало. Но вот мне сейчас 60… А дед, не дожив до 35, столько успел сделать за такой короткий срок — как будто знал, что ему отпущено мало, и нужно успеть.
— Известно, что Анатолий Владимирович Тарасов выезжал в Канаду консультировать «Ванкувер Кэнакс», а переводчиком у него были вы. Расскажите о Тарасове, таком непростом и гениальном человеке и тренере.
— Его пригласили буквально на две недели, и он должен был на это время стать советником Тома Уотта, главного тренера «Ванкувер Кэнакс». «Ванкувер» тогда был на последних местах, но за эти две недели с Тарасовым не проиграл ни одного матча и поднялся. В какой-то момент Тарасов понял, что его в основном пригласили не для того, чтобы он что-то сделал как тренер, а чтобы наладить мостик для переезда наших хоккеистов в НХЛ. Он очень расстроился по этому поводу и говорил мне: «Виктор, я начинаю понимать, что меня только из-за этого и пригласили». Тогда он в очередной раз сказал, что нашим хоккеистам это не нужно и что никогда этого не будет. Но он не угадал. В Ванкувере он открывал секреты канадским хоккеистам, а я все это переводил. Когда в перерыве матча он называл их чудо-богатырями, канадцы воспринимали это очень сложно. А с другой стороны, какие-то конкретные советы — и тактические, и по индивидуальной подготовке — они впитывали как губка. Помню, как один молодой хоккеист попросил меня все это перевести и повесил листочек с переводом у себя в ящичке, время от времени в него подсматривая. Мы с ним жили в гостинице в одном номере. Он был человек очень жизнелюбивый, яркий, позволял себе широко и красиво жить без каких-то ограничений, даже несмотря на болезнь. Потом, через некоторое время, он отправился в Канаду на операцию ноги, об этом тоже тогда была договоренность… Мы вернулись в Москву. После длительного перелета Тарасов был в плохом состоянии. Я привел его в дом (он жил на Соколе), передал в руки жене и сказал, что зайду завтра. Захожу на следующий день, а жена говорит: «Анатолия Владимировича нет…» «Умер?!» — с ужасом подумал я. «Нет, он улетел в Сибирь». — «Как в Сибирь?!» — «На «Золотую шайбу». А там нужно лететь на самолете, потом еще ехать чуть ли не на санях. «Я легла на пороге и сказала: «Только через мой труп», а он заявил: «Я не буду Тарасовым, если подведу мальчишек». Вот такой был человек.
— Знаю, что вы учились в английской спецшколе. Там же, двумя годами старше, учился и Андрей Макаревич. Вы с ним не пересекались?
— Нет, потому что в эти годы разница между моим 6-м классом и его 8-м была запредельной. Мы смотрели на них только снизу вверх, потому что в этом возрасте два года — очень много. Но на моих глазах происходило становление группы «Машина времени», которая сначала называлась по-английски: «Тайм Машинз». Они сначала играли только «Битлз» у нас на вечерах, а потом постепенно перешли уже и к собственному творчеству. Помню, как нас гоняли за волосы до плеч. В приказном порядке всех отправили стричься в ближайшую парикмахерскую. Так вот, Андрей вместе со своими друзьями по классу пошел и постригся наголо в знак протеста. Это был еще более сильный протест, чем длинные волосы. Я видел, как они шли по школьному коридору, и директор школы смотрел на них с дикой злобой и ничего не мог поделать. А мы смотрели на них как на героев. Потом директор оказался педофилом, и его посадили.
— О, боже!.. После Института иностранных языков имени Мориса Тореза вас послали служить в Армия в Эфиопию. У вас есть даже медаль «За боевые заслуги».
— Там шла война Эфиопии с Сомали. Хотя поначалу, первые три месяца, наши переводчики и наше вооружение были и на той, и на другой стороне, так как обе страны провозгласили строительство социализма. Ну а Брежнев выбирал, какая из них более социалистическая. В результате он поставил на Эфиопию. Я там работал военным переводчиком. А что такое переводчик? Зависимый человек. Он существует как язык под специалиста. Через какое-то время меня переправили на передовую. Ты сидишь с нашим майором вместе в окопе и являешься его языком. А над тобой летят пули, рвутся снаряды…
— И вы так спокойно про это говорите…
— Это было чувство полного абсурда. Думал: неужели вот так погибну ни за что? Да, были какие-то глобальные интересы нашей страны, но ты же не защищал свою родину. Ну и думал: какая глупая будет смерть вообще. Абсурд ситуации усилился вот еще чем: мы сидели между боями в том же окопе и конспектировали книги Брежнева «Малая земля» и «Возрождение». Приходил замполит, вот мы и занимались.
— А еще вы участвовали в программе «Последний герой-3» и взяли приз зрительских симпатий. То есть и в смысле быта вы такой неприхотливый? Умеете наладить контакт с людьми?
— Нет, мне совсем не присущи туристические навыки, потому что такого не было в моем детстве. И там, на острове, это очень мешало. Но я по-хорошему напрягся и сосредоточился. Как ни странно, я думал не только о собственном выживании или собственной победе, но и чтобы проект прозвучал. Вот такой я патриот Первого канала. Я и поехал из-за этого: мне хотелось, чтобы все было красиво и правильно. Из-за этого даже с моими «соплеменниками» у меня на острове был конфликт. Некоторые из них провозгласили принцип, что мы не должны никого выбрасывать из племени. То есть: а давайте покажем всей стране, что человек человеку не волк. Но я прекрасно понимал, что это будет разрушение игры, проекта. Вступил в конфронтацию, отчасти из-за этого и проиграл, на совете меня убрали. А я люблю, чтобы в жизни было все логично: если уж принял какие-то правила, надо им соответствовать.
