Пускающие кровь
Опрос общественного мнения показал: население решительно против смены названия станции метро «Войковская». Если такой опрос действительно производился (а я все же плохо верю, что люди высказались за увековечивание памяти убийцы — даже юродивый в пушкинском «Борисе Годунове» высказывается по поводу заклания маленького царевича весьма определенно, хотя остальной народ безмолвствует, а что бы он сказал касательно уничтожения всей царской семьи?), так вот если такое социологическое исследование проводилось, оно продемонстрировало весьма любопытные психологические феномены.
1. Расстрел царя до сих пор (в немалой степени под влиянием нынешнего социального неравенства) ассоциируется с ненавистью к богатым.
2. Люди выступают против безликости: как ни крути, Войков — при всей своей кошмарности и зловещести — вошел в историю, запомнился (большинство граждан лишены возможности хоть чем-то себя зарекомендовать: ну убьешь кого-нибудь в подъезде или на Москворецком мосту, так, во-первых, не поймают; а во-вторых, напишут о твоем подвиге скучно; в-третьих, впаяют срок, а не превознесут как великого палача), в этом смысле «Войковская» лучше, чем безликие «Коптевская» или «Глебовская», яркий герой должен быть персонифицирован!
3. Дело не в Войкове как таковом, хоть он и закончил Сорбонну, а в том, что вообще приятно сознавать: пускающие кровь не забыты благодарными потомками, память о них стучит в каждом сердце и пребудет в тысячелетиях.
Этим же мотивом, вероятно, объясняется жгучее желание восстановить монумент рыцарю революции Ф.Э.Дзержинскому — если не на прежнем месте, возле здания КГБ и детского магазина, чтобы новые поколения воспитывались на позитивных примерах, то где угодно, лишь бы не торчал на задворках, а грозным видом напоминал о возможности новой волны террора неистребимым врагам — богатеям, инакомыслящим, вообще всем тем, чьим имуществом можно завладеть и воспользоваться, а самих бывших обладателей использовать в качестве мишени или как бесплатную рабочую силу на лесозаготовках или в каменоломнях.
Да, понаделали делов, понасносили памятников — Сталину, Ленину, Свердлову, Калинину — чего не натворишь сгоряча! Теперь пришло время восстанавливать историческую справедливость. Есть время разбазаривать памятники и есть время их реставрировать и возвращать на постаменты. Эпоха требует. Непростая, вновь сгустившаяся предгрозовой тревогой и возникновением окружившей со всех сторон вражьей своры.
Памятник Бенкендорфу
В истории все неясно, смутно, зыбко. Что было и как было? Было или не было? Видение двоится, троится, ускользает, предстает в ином свете и ракурсе. Фактик, вылущенный из случайно найденной рукописи или официального документа — диаметрально меняет картину. Потом выясняется: факт — ложный. И опять поворот или поправка…
Чьим сыном был Петр I? Своего официального отца (мужа матери) или своего дяди? А Ломоносов пешком пришел в Москва из Архангельска или был доставлен с почетом, поскольку являлся внебрачным сыном Петра Великого? Свел Борис Березовский счеты с жизнью или его повесил охранник? Все туманно… Да и есть ли в жизни что-либо чрезвычайно, предельно понятное? Да, есть! Хотя, конечно, удобнее сидеть на двух, а то и трех стульях, каждый раз выбирая тот, что соответствует историческому моменту: то ли трон, то ли скромное офисное креслице с инвентаризационным номером.
Чем Дзержинский лучше Войкова? И разве Войков был главным инициатором и исполнителем убийства? Памятники реальному организатору расстрела в Екатеринбурге — Ленину — хоть и поредели, но большей частью стоят неколебимо. За что же мы ратуем? И кого осуждаем? В Германии есть ясность: там недавно осудили 94-летнего старика — он трудился в Освенциме. Дали четыре года тюрьмы. Не много. Но дело не в сроке. Дело в позиции государства. Старость, даже преступную, надо щадить. Однако важнее — направить обществу сигнал: ни одно преступление не останется безнаказанным.
В нашей стране иные сигналы. Депутаты пиарятся на фоне портретов Сталина, из печати выходят апологетические фолианты, посвященные «отцу народов» и его предтече — Ильичу. Историки (если можно назвать их таковыми) подстраиваются и подлаживаются под запросы современности. В нескольких исследованиях и, разумеется, на телеэкране, как самом чутком из локаторов, улавливающих веяния, доносящиеся не иначе как с властных вершин, — обнаруживаем безоглядные похвалы умнице Бенкендорфу: смелому военному, предшественнику Дениса Давыдова в партизанской войне против французов, тонкому дипломату (служил в русской миссии в Париже перед войной 1812 года), создателю «охранки» — необходимейшей честнейшей службы, призванной разоблачать расхитителей бюджета и бороться с инакомыслием (а заодно искоренять свободолюбие). Превознося благородство и ум этого государственного мужа, перечисляя его подвиги (помог Пушкину получить жалованье, похлопотал за сына бывшего своего друга и соратника, декабриста, сосланного в Сибирь, — чтоб приняли в достойное учебное заведение), как-то мельком и бегло упоминают: просил (презрев понятие офицерской чести) доносить военнослужащих друг на друга. Умыкнул француженку, увез ее из Парижа в Петербург, пообещав брачные узы, а потом на ней не женился (сия деликатная необязательность оправдана тогдашними нормами бытия высшего света: не может столь высокопоставленная персона сочетаться браком с актрисулькой)… Из этих деталей, подробностей, частностей вырисовывается моральный облик главного жандарма России. Но речь не о морали, а о символах, которые он собой являет и которые не так просто возникают и незримо царят, реют над реальностью, а если и поддаются корректировке, то не случайно.
На протяжении многих лет Пушкин оставался (несмотря на консерватизм его поздних взглядов) символом свободы, а Бенкендорф — символом ее удушения. Отдадим долг исторической справедливости: этот царский сатрап был смел, умен, красив, но речь, повторяю, не о конкретной фигуре, а о запросе и потребности общества в пересмотре и смене ориентиров. Должна быть причина для оправдания (с какой целью?) персонажа, который душил и подавлял. Должен быть превознесен создатель третьего отделения. Должен быть восславлен его подвиг во славу любимого им Отечества.
Еще полвека назад мы осуждали графа Орлова, обманом завлекшего и похитившего княжну Тараканову и отдавшего ее на растерзание императрице Екатерине, теперь восславляется «подвиг» Бенкендорфа, умыкнувшего любовницу Наполеона и доставившего ее к престолу — как охотничий трофей.
Аналогично происходила реабилитация Столыпина, которая закончилась возведением ему памятника рядом с российским Белым домом. А как же возведенные Петром Аркадьевичем виселицы и «столыпинские галстуки»? А никак. На это можно закрыть глаза или посмотреть сквозь пальцы. Потому что убийства он творил — на благо Россия, как и Сталин уничтожал многомиллионных врагов народа России на пользу. К тому же Столыпин трагической своей гибелью искупил совершенные им убийства. Вот если бы и про Сталина можно с уверенностью утверждать, что его отравили… Тогда и его причислили бы к лику страдальцев и святых.
Если грядет памятник еще и Бенкендорфу, тогда не стоит затевать бучу с восстановлением монумента Дзержинского, проще и правильнее водрузить на пьедестал в центре Лубянской площади мемориал предшественника Феликса Эдмундовича — создателя охранных служб. Это будет логично, пафосно и исторически оправданно, ведь, судя по отзывам нынешних так называемых историков, Бенкендорф был такой же кристально честный и радеющий за интересы родины верный ее сын. Ну а в Большом театре вместо оперы «Жизнь за царя», посвященной Ивану Сусанину, надо сварганить постановку под тем же названием. Но о других героях. Есть свидетельство, вдова Столыпина сказала Николаю II по поводу своего застреленного мужа: «Не перевелись еще на Руси Сусанины». Либретто я готов предложить хоть завтра, главными действующими лицами вместо неродовитого крестьянина будут попеременно Столыпин, Бенкендорф и Дзержинский — последний, правда, будет солировать и жертвовать собой уже не за монархию, а за ВКП(б)…
Что касается других мыльных опер, демонстрируемых по ТВ, выше всех похвал сериал о хороших, честных чекистах послевоенной поры. Все они как на подбор кристальные люди! Окруженные сплошь бывшими полицаями, засланными шпионами и бандитами. Нелегко отстаивать сталинские нормы законности в таких условиях и такой атмосфере! Главным негодяем сериала в итоге оказывается родившийся до революции (т.е. выходец из враждебной буржуазной среды) серийный убийца непролетарского, стало быть, происхождения.
Мое предложение
Какое же название получит при переименовании станция метро «Войковская»? Мое предложение (в целях экономии средств метрополитена и ради исторической целесообразности) — прибавить к ныне существующему поименованию лишь одну букву — «Е». Пусть она станет «Воейковской» — в память о дворцовом коменданте (и зяте министра двора Фредерикса) Владимире Воейкове — фигуре чрезвычайно интересной и мало неспециалистам известной… Кем он был? Хитрым царедворцем? Бездумным служакой? Исполнителем царской воли, который совмещал службу во дворце с коммерцией и торговал природной водой «Кувака» (она била источником в его имении)? Если полистаем его воспоминания, поразимся удивительному чутью этого человека, его умению выжить и уйти, как сквозь сито, от устраивавших на него облавы большевиков. Зачем его ловили? Разве являлся значимым врагом нового режима? Нет, но уничтожали всех «прежних» подряд. И в этом смысле его противодействие сжимающемуся кольцу убийц крайне поучительно. Его караулят на железнодорожной станции — кажется, нет возможности ускользнуть. Но он, великосветский лев, отмеченный аристократическими манерами, одевается в рванину, приклеивается к группе рабочих, строит из себя пьяного пролетария, затевает скандал и драку (почти такую же, как затеял Бельмондо в фильме «Профессионал», сцепившись с бродягами) и проскальзывает на перрон… А вот он выходит из поезда, чтобы вернуться домой, к жене, его встречает служанка, сообщает: всюду посты и патрули, которые опять-таки ловят его, Воейкова. Он спрыгивает с платформы, идет в сумасшедший дом, договаривается с врачом и ложится в клинику для душевнобольных, где прячутся многие представители бомонда… О его приключениях можно сочинить роман. Вернее, переложить то, что он сам великолепно поведал о себе.
Он умер в Финляндии в 1945-м.
...В советские времена, странствуя по окрестностям Ленинграда и Выборга и навещая домик Ильи Репина в Куоккале, я оказался в удивительном парке, носившем экзотическое название Монрепо. Я не сразу догадался, что запущенный парк — с заросшими озерами, еле видными аллеями и руинами дворцов — бывшая финская территория и знаменитое имение Фредериксов–Воейковых…
