Детство
Моя мама умерла, когда мне было четыре года. Еще бы, кажется, чуть-чуть, и я бы ее запомнил. Не хватило каких-то месяцев. Все сгорело кинопленкой, оставив несколько кадров. Если поднести их к свету, то что-то можно разглядеть. ...Мама варит кофе в белом кофейнике. Она в синей или зеленой пижаме: не могу разобрать — цвет проступает плохо. Мама улыбается мне и дает творожок. Я сопротивляюсь и смотрю на улицу Щусева, на 107-й автобус, остановившийся внизу… Она что-то говорит, но кофе убегает, и его коричневые струи на белом кофейнике перечеркивают то утро…
Мне было четыре года,
Когда умерла вдруг мама…
На кладбище — непогода,
В газете — черная рама.
Но я не чувствовал боли —
И возраст, и мне сказали:
«Уехала на гастроли»…
Нет повода для печали.
Всю правду я понял скоро,
В сиротстве взрослей всегда мы.
Года набирали скорость,
И сын уже старше мамы.
Треть века не вижу нити,
Что ярче, чем свет огня —
То мама, ангел-хранитель
По жизни ведет меня…
…А вот мама везет меня на санках по Тверскому бульвару. На моих ногах лежит огромный торт. Мама красива и известна, и, наверное, на нее обращают внимание, провожают глазами, догадываясь, кем я ей прихожусь. Но я помню только каракулевую шубку и руку на веревке. И свое падение на торт. Санки на заснеженной лестнице переворачиваются, коробка гасит удар, и из коробки вылезает шоколадка, украшавшая торт. Мама расстроена, но смеется и успокаивает меня. И надо же, треснувшую шоколадку помню, а лица ее в тот момент — нет…
Ни конца б, ни края мечте…
Но написано
На гранитной серой плите:
«Л.Фетисова».
Умереть. К тому же весной!
Дождь, процессия…
Возраст выдался роковой
И профессия…
Понедельник. Вторник. Среда.
Четверг. Пятница.
И обратно жизнь никогда
Не попятится.
Новодевичье. Мокрый снег.
Непогодится.
И молчит средь крестов-калек
Богородица.
Мама и театр
Года за два до смерти мама перестала улыбаться на фотографиях. Видно, предчувствуя скорый уход. От кино отказывалась. Только театр. А жаль. Снялась бы где, сделала исключение ради сына. Да и фильму наверняка жизнь продлила бы. Осталась лишь легенда…
Мама умещается в кассете.
Голос и тревожен, и глубок…
Будто знала, что не жить на свете,
Будто знала, что заждался Бог.
Голос цепко держится за пленку.
Прокручу все записи опять,
Чтобы сквозь «Фабричную девчонку»
И сквозь «Барабанщицу» узнать
Очень рано умершую мать…
