В предвоенный год судьба столкнула в одном купе поезда директора оркестра Утесова, Лазаря Рахлина и 26-летнего музыканта Аркадия Островского. Всю дорогу Аркадий играл мэтру на аккордеоне. Рахлину так понравились импровизации Островского, что, подъезжая к конечной станции, он попросил у талантливого музыканта номер телефона. И вскоре в джаз-оркестре Утесова Аркадий Островский сделал аранжировку песни «Полюшко-поле» со знаменитым цоканьем копыт.
— Отец был очень музыкален, — говорит Михаил Островский. — Идеальный слух ему передался по наследству от отца. Илья Ильич Островский был главным настройщиком Ленинградской консерватории. Отец после окончания музыкального техникума, чтобы подзаработать, по вечерам играл в клубах, ресторанах и немом кино на рояле. Позже гастролировал с небольшими оркестрами, был лабухом, как тогда называли джазовых музыкантов. Помню, однажды мне Юрий Саульский даже сказал: «Напиши про отца книгу и назови ее «Мой отец — лабух».
Консерваторией для Аркадия Островского стал оркестр Утесова, куда он был зачислен вторым пианистом и аккордеонистом.
— Это была, конечно, большая удача. Уже вышла картина «Веселые ребята», джаз-оркестр Леонида Утесова был на пике популярности. Отец был не только пианистом и аккордеонистом, но и замечательным оркестровщиком, за что его и полюбил Утесов. Когда композиторы-песенники, такие как Фрадкин, Богословский, приносили клавиры, отец оркестровал их для оркестра.
С джаз-оркестром Утесова Аркадий Островский прошел всю войну.
— Сохранились письма, которые он писал маме с фронтов. Сейчас они находятся в Музее музыкальной культуры имени Глинки. В эти же годы родились и первые песни. С Сергеем Михалковым отец написал песню «Сторонка родная», которую пел Утесов. Клавдия Шульженко исполняла написанные отцом песни «На веселый студенческий ужин», позже — «Я люблю тебя, мой старый парк». И в 1947 году отец принял решение уйти из оркестра Утесова, чтобы целиком сосредоточиться на творчестве.
— В своей книге воспоминаний Леонид Утесов писал об уходе Аркадия Островского из оркестра: «Мне не жалко, я подарил его всем».
— На самом деле рвал и метал! Леонид Осипович искренне любил отца, он нужен был оркестру. Мысль уйти от Утесова, чтобы стать профессиональным композитором, заронил друг отца, Марк Фрадкин, чей «Офицерский вальс» распевала тогда вся страна. Отец ушел на вольные хлеба, в никуда, стал безработным, но мама, у которой был железный характер, его поддержала. Мы поселились в коммунальной квартире в Фурманном переулке около Чистых прудов. Почти треть 18-метровой комнаты занимал рояль «Блютнер». Когда ставили раскладушку, на которой я спал, половина ее оказывалась под роялем.
Денег не было; помню, мама, имевшая балетную подготовку, по вечерам даже преподавала в школе бальные танцы. На помощь пришел Марк Фрадкин. Вместе с отцом они написали композицию «Над великой рекой» — по три песни каждый. Сюита была принята на радио. На полученные деньги мы потом довольно долго жили.
«Паровозиком», который привез отца в Союз композиторов, стала песня «Комсомольцы — беспокойные сердца», написанная им в содружестве с поэтом Львом Ошаниным. Песня стала очень популярной. Отец получил за нее премию комсомола.
— А как была написана песня «Пусть всегда будет солнце», которая, кстати, прозвучала на открытии Олимпиады в Сочи?
— Рядом с нашим домом, в переулке Стопани, находился городской Дом пионеров. Отец подружился с основателем детского Ансамбля песни и пляски Владимиром Локтевым и стал писать для его коллектива детские песни. Со Львом Ошаниным они написали «Школьную польку», которая была представлена на балу в суворовском училище, дети пели и танцевали. Потом Дулевский завод даже сделал фарфоровую фигурку — суворовец и девочка в школьной форме, которые танцуют на балу польку. Статуэтка долго хранилась у нас в доме.
А история создания песни «Пусть всегда будет солнце» связана с Корнеем Чуковским. В конце 20-х годов поэт подслушал, как 4-летний малыш сказал маме: «Пусть всегда будет солнце! Пусть всегда будет небо! Пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я!» Позже эти строки вошли в его книгу «От двух до пяти». Художник-график Евгений Чарушин, увидев эти стихи, нарисовал плакат, на котором изобразил мальчика и написал заветное четверостишие. На 1 Мая этот плакат огромного размера несли участники демонстрации. Кто-то из фотографов снял его и на следующий день снимок вышел в газете. Взглянув на страницу, отец тут же сказал маме: «Матильда, это же готовый припев песни». Он кинулся к роялю и сочинил музыку к припеву. Осталось сочинить мелодию к куплетам. Отец позвонил поэту Льву Ошанину, рассказал о возникшей идее, попросил написать стихи, как мальчик рисует солнце и сочиняет к своему рисунку подпись. Написанную песню Островский с Ошаниным отнесли на радио. Впервые она прозвучала в воскресном выпуске радиопередачи «С добрым утром!».
— Потом был Международный песенный фестиваль в польском Сопоте, комиссия отобрала эту песню, ее поручили спеть тогда еще никому не известной певице Тамаре Миансаровой. В Сопоте с «Солнечным кругом» она заняла первое место. Отцу подарили янтарного «Золотого соловья».
Помню, когда в Кремлевском Дворце съездов проходил Всемирный конгресс женщин, участникам со всего мира раздали текст песни «Пусть всегда будет солнце» на их родном языке. И весь зал на разных языках пел эту песню. Она разлетелась по всему миру и стала безумно популярной. Прошло столько лет, а «Пусть всегда будет солнце» по-прежнему поют в разных странах.
— Иосиф Кобзон говорил, что считает Аркадия Островского своим учителем.
— Отец рассказывал, как на одном из концертов к нему подошел тощий юноша, представился студентом первого курса Гнесинки и попросил с ним поработать. Отец оставил телефон. А ему все время звонили домой, и маме приходилось многих отшивать, чтобы дать отцу спокойно работать. И каждый раз, услышав в трубке голос настойчивого студента, она говорила: «Его как раз сейчас нет дома». Но в конце концов не выдержала и сказала отцу: «Я больше не могу. Подойди, поговори с этим вокалистом». Кобзон попросил: «У меня есть друг Витя Кохно. Можно мы с ним что-нибудь споем?» Отец как раз с Игорем Шафераном написал песню «Мальчики». Ему нужен был тенор и баритон, и он сказал: «Приходите, споете дуэтом!» С Кахно они замечательно исполнили «Мальчишки, мальчишки…». Потом на передаче «Голубой огонек» Юрий Гагарин признался, что во время своего полета в космос напевал эту песню. Она была его любимой.
А отец стал брать Иосиф Кобзон на свои творческие вечера. Его выступления услышали Пахмутова, Фельцман и тоже стали звать Кобзона на свои концерты. Отец ревновал. Он был недоволен, что у него отнимают ученика, молодого певца.
В 1962 году под влиянием популярных тогда итальянских кинофильмов, снятых в стиле неореализма, отец написал песню «А у нас во дворе есть девчонка одна…» и позвал Кобзона ее спеть. Широкую известность будущий народный артист СССР Иосиф Кобзон получил благодаря именно этой простой песенке. В адрес программы «Доброе утро» стали приходить письма с вопросами: «А что же девчонка не отвечает?..» Пришлось отцу со Львом Ошаниным написать целый цикл, 5 песен, получилась дворовая история.
«Стихи мои, а «вода, вода» — Островского»
Теперь звучит абсурдно, но в свое время песню «Песня остается с человеком», ставшую гимном фестиваля «Песня года», чуть не запретили.
— Песня, написанная отцом с поэтом Сергеем Островым, не понравилась одному из маститых ленинградских музыкальных критиков. Появилась соответствующая рецензия. Отец жутко разозлился. В это время композитор и его друг Андрей Петров пригласил отца выступить на бюро Союза композиторов в Ленинграде. Отец сел за рояль, а когда дошел до строчек «тот, кто песен петь и слушать не умеет, тот не будет счастлив никогда» взял и схулиганил. Он встал, обернулся и пропел эти строки музыковеду. Поднялся страшный шум…
— Аркадий Ильич легко писал песни?
— Чаще — довольно легко, мелодия рождалась у него мгновенно. Обычно отец сочинял сначала музыку, а потом звонил поэту, который писал текст. Чем Лев Ошанин, с которым отец работал долгие годы, был замечательным? Он чувствовал настроение композитора, находил нужные слова. Отец понимал, кому отдать музыку: «Вот эту — Игорю Шаферану, эту — Ошанину, а вот эту — Марку Лисянскому».
— Ревности не возникало?
— Все было! Со Львом Ошаниным они дружили до самой смерти отца. Хотя нередко и ругались, и спорили, да так, что пух и перья летели… Помню, отец говорил Ошанину: «Лева, что это за строки: «Хороша сегодня школа, зал горит огнем» — в школе пожар, что ли?» Или были у Ошанина такие строки: «А я вижу: из-за плетня косит глазом он на меня»; отец возмущался: «Лева, это траву косят, а глаза косят…». Ошанин кричал: «Нет, ты не понимаешь…». После какой-то очередной ссоры отец сказал: «Мне вообще не нужны слова в песне, я напишу песню без слов». И на спор, в пику Льву Ошанину, написал вокализ. Сначала он хотел позвать спеть это произведение Иосифа Кобзона, но того на год отлучили от радио и телевидения. Тогда отец позвонил Эдуарду Хилю, который жил в Ленинграде. Он приехал, жил несколько дней у нас, записал песню, которая стала тогда довольно популярной.
Второе дыхание вокализ «Я очень рад, ведь я наконец возвращаюсь домой» обрел благодаря Интернету спустя 34 года после первого исполнения.
— Эдуард Хиль был в Швеции, записал клип на эту песню. Ролик приобрел «вирусную» популярность на YouTube, его посмотрели более трех миллионов человек. Новые поклонники окрестили песню «Трололо», а самого Хиля — «мистером Трололо».
— Были случаи, когда Аркадий Островский писал музыку на уже готовые стихи?
— Очень редко. Как-то поэт Константин Ваншенкин, с которым отец дружил, подарил ему сборник своих стихов. Листая его, отец нашел стихотворение, которое начиналось со строчек: «Как провожают пароходы, совсем не так, как поезда…» Отец написал музыку к стихам, нужен был припев, а Ваншенкин куда-то уехал, а песню надо было сдавать, и тогда отец придумал эти слова: «Вода, вода, кругом вода». Потом в Центральном доме литераторов на творческом вечере Ваншенкину кто-то из коллег сказал: «Вы такой хороший поэт, но что это за строчки «Вода, вода, кругом вода»? Константин Ваншенкин встал и сказал: «Стихи мои, а «вода, вода» — Островского».
— Песня «Спят усталые игрушки» вот уже полвека ежедневно звучит с экрана телевизора. Слова к колыбельной для «Останкино» написала непрофессиональная поэтесса?
— Мы познакомились с Зоей Петровой и ее мужем Димой Бомасом на отдыхе в Крыму. Зоя закончила Саратовское театральное училище. В годы войны в эвакуации работала в Челябинском театре драмы, выступала в концертных программах в госпиталях. Зоя не была никакой поэтессой. Не знаю, была ли она портнихой, но хорошо умела шить. А стихи начала писать под влиянием отца. В 1965 году появилась передача «Спокойной ночи, малыши!», и они стали туда с отцом писать разные детские песни, такие, как «Купила мама Леше отличные калоши». Музыку к колыбельной, которой заканчивается передача, отец написал, можно сказать, за пять минут. А Зоя Петрова прекрасно подтекстовала мелодию. Она оказалась безумно талантливой детской поэтессой.
— Аркадий Островский знал толк в автомобилях?
— Отец обожал водить! Как только пошли авторские отчисления, он купил голубого цвета «Москвич», еще с переключением скоростей на руле. Когда я был в 7-м классе, он посадил меня за руль. Я колесил по булыжным переулкам вокруг Чистых прудов. По этому же маршруту отец катал дворовых ребятишек. Потом у него была двухцветная «Волга» — темно-зеленый низ и салатовый верх, на капоте — блестящий олень. Все знали, что это машина Островского. Он никогда ее не запирал.
«Не было инстинкта самосохранения»
— С песнями Аркадия Островского в 60-е годы на эстраде зажглись новые звезды.
— Из певиц отец особенно любил Майю Кристалинскую, которая замечательно спела «Я тебя подожду…» и многие другие его песни. Муслим Магомаев исполнил его песню «Голос земли», которую отец, кстати, называл «Молитва земли». Отец сотрудничал с Георгием Отсом, Юрием Гуляевым, Анной Герман, Эдитой Пьехой… С ним легко было общаться. Он никогда не надувал щеки, не говорил с интонацией начальника, был легок, азартен, остроумен. Мог, например, на концерте открыть пудреницу, и коробочка начинала играть мелодию «Пусть всегда будет солнце…» Отец был в чем-то и наивен. И обижался, бывало, как ребенок.
Как-то с мамой они отдыхали в санатории «Россия» под Ялтой. В Ялту прилетел Марк Фрадкин с женой Раюшей, которые остановились в роскошной по тем временам ялтинской гостинице «Ореанда». Марк Григорьевич позвонил отцу и сказал: «Аркаша, бросай свои котлеты, приезжай, поужинаем в ресторане, я заказал столик». На катере в Ялту было идти минут 20. Позже Марк Фрадкин вспоминал: «Приезжает Аркадий мрачнее тучи, говорит: «Ты понимаешь, Марк, всю дорогу, пока мы шли по морю, звучала твоя «Морзянка», и ни одной моей песни…».
Отцу необходимы были успех и признание публики. При этом он был все время в работе. Он не любил бесцельного времяпрепровождения. Бывало, говорил нам: «Что вы смотрите телевизор, вам что — делать нечего?»
— Как получилось, что вы стали биологом-физиологом, академиком, а не музыкантом?
— Родители пытались учить меня музыке, но вскоре поняли, что у меня нет к этому таланта. Отец хотел, чтобы я стал профессором. Просыпаясь утром, вместо «доброе утро» я слышал: «Мишка, ты еще не профессор?» Когда я заканчивал школу, он просил меня: «Получи золотую медаль, мы ее покажем Серафиму Туликову». С семьей Туликовых мы дружили с послевоенных лет.
— За год до смерти Аркадий Островский написал импрессионистский цикл песен, который назвал «Полутона». Это был некий перелом?
— Отец начал болеть, у него был дивертикулез. Он уже давно перестал быть лабухом по своей психологии, стал мудрее. У него появилась потребность написать что-то глубокое, абстрактное, он хотел уйти от сиюминутности. И на этом пути ему встретилась 20-летняя поэтесса Инна Кашежева. Она была сродни хиппи, как говорится, без царя в голове, тощая, все время курила. Ее совершенно не интересовали ни успех, ни карьера. Но отец почувствовал в ней некий космический, неземной талант. Это то, что ему было нужно в тот период. Они, как говорится, совпали. Отец с мамой опекали Инну, держали ее в Доме творчества композиторов в Рузе, не отпускали. Отец написал музыку, она писала к ней тексты.
Так родились три песни-пейзажа в полутонах: «Дожди, идут дожди», «Подари мне лунный камень», «Круги на воде». Совершенно абстрактные песни, казалось бы, ни о чем, на самом деле — с глубоким философским смыслом. Их потом прекрасно пели Майя Кристалинская и Эдуард Хиль.
— Активной творческой жизни Аркадию Островскому было отпущено лишь 20 лет. Что способствовало его скоропостижному уходу?
— У отца была болезнь желудка. Знаменитый хирург Борис Васильевич Петровский говорил: «Надо срочно оперировать». А отцу все было некогда. Перед отъездом в Сочи на первый в СССР Международный фестиваль эстрадной песни он говорил дирижеру Юрию Силантьеву, с которым дружил: «Проведу «Красную гвоздику» и лягу на операцию». Уже была назначена дата… В сентябре 1967 года он улетел в Сочи и больше не вернулся. Он попал в районную больницу. Министр культуры Екатерина Фурцева, которая в то время оказалась в Сочи, добилась, чтобы к отцу вылетела бригада лучших хирургов, они оперировали отца, но спасти его уже было невозможно. Композитор Серафим Туликов потом сказал: «У Аркашки не было инстинкта самосохранения». Отцу было только 53 года.
Дома, на пюпитре рояля, остался лежать карандашный клавир песни, которую отец писал к 50-летию революции. Посмотрев ноты, композитор Оскар Фельцман, который жил над нами, сказал: «Так это же реквием!» Лев Ошанин потом подтекстовал к музыке стихи: «Двадцать лет пройдет, сорок лет пройдет. Время все быстрей движется вперед…». Александра Пахмутова сделала великолепную аранжировку для оркестра. Песня «Время» зазвучала. Лев Иванович Ошанин потом года три не мог писать стихов к песням, просто не мог ни с кем другим работать…
Аркадия Островского похоронили на Новодевичьем кладбище. На гранитном памятнике, автором которого стал его друг, скульптор Лев Кербель, выбита нотная строка со словами: «Пусть всегда будет солнце!»
