«Я потерял свой комсомольский билет»
— Юозас, вы не болеете такой интересной болезнью под названием «ностальгия»?
— Нет, я не имею такой ярко выраженной болезни. Просто иногда вспоминаю детство, юность, студенческие годы… Вот и все. Но не сказал бы, что это ностальгия. Просто я сентиментальностью не очень отличаюсь.
— Как вы знаете, в нашей стране, в которой вы много раз были, работали, есть большая ностальгия по Советскому Союзу, по нашей общей родине. Как вы сейчас относитесь к вашей жизни в СССР?
— Я считаю, что произошла историческая справедливость и мы вновь обрели свою независимость. Мы в своей небольшой стране радуемся, что она очень красивая, развивается, люди постоянно улучшают свою жизнь. Мы имеем полную свободу действий, полную свободу передвижения, полную свободу мысли. Так что очень рады.
— А что касается культурного контекста… Вы же, наверное, все время чувствовали это и когда просто приезжали сюда, и когда снимались, и были политическим деятелем, вот это трепетное отношение к вам, к Банионису, к Адомайтису, к Вие Артмане, к Калныньшу здесь, в России. Не знаю, можно ли это сравнить с тем, что вы ощущаете в Литве по отношению к вам.
— Ну как сказать… Только что касается политического деятеля, то я, конечно, им никогда не являлся…
— Ой, простите, атташе по культуре — это другое.
— Да, я занимался культурной деятельностью и никогда не был в Коммунистической партии и в комсомоле. А что касается наших отношений с моими коллегами, которые в Литве, в Латвии, в Эстонии сейчас живут… Да, их в Москве любили в те времена и, насколько я знаю, сейчас помнят еще. Я к людям с большой трепетностью отношусь, с благодарностью за любовь, которую они проявляют к тем, кто доставлял им какую-то радость или, по крайней мере, какую-то научную подсказку жизни. Так что этим всем зрителям я рад и всех, кто меня помнит, готов благодарить, сказать им спасибо за эту любовь, которая завязалась между простыми людьми, любящими искусство, культуру, и творцами, которыми мы себя смеем называть.
— А в Вильнюсе вас узнают, простите? Хотя понимаю, что как человеку мудрому вам это неважно.
— У нас люди немножко сдержаннее, они не проявляют таких чувств открытых, как в России. Но все равно кто-то подходит. Меня удивляет молодежь, потому что они моих старых фильмов не видели, но просят автограф, просят сфотографироваться вместе, что сейчас особенно популярно. Ну, иногда встречаю российских граждан… Недавно на проспекте Гедиминаса подошли две женщины, попросили сфотографироваться. Они помнят мои фильмы, любят… А в Вильнюсе смотрят мои спектакли, которые я сейчас играю. Вот снялся в новом фильме. Не могу жаловаться, чтобы внимания ко мне не было. Конечно, молодежь больше смотрит кино, у нее свои кумиры. Но так должно быть.
— А в начале 90-х, когда Литва стала независимой, вы и ваши коллеги, снимавшиеся в советских фильмах, получили свое, были подвергнуты остракизму в первые годы национальной независимости?
— Ну, мы немножко отошли от своей деятельности, включились в это самое активное движение, которое было в народе. Идеи освобождения, отделения, приобретения своего дома — все были поглощены этим. Через некоторое время кто-то совсем ушел в политику, кто-то вернулся обратно в лоно культуры, как я. Но я все-таки наполовину: вроде занимался творчеством, но вместе с тем исполнял какие-то функции государственного деятеля.
— Вы хотите сказать, что на вас не нападали тогда, не упрекали в том, как тесно вы связаны были с Россией?
— Нет, ничего такого не было. Сейчас ученые, философы пытаются понять это время, существование в нем, творчество той эпохи. Но это естественно, потому что каждое общественное действие должно быть выяснено до конца. Вот у нас написана очень интересная монография «Литовская фотография советского периода». Анализируется это. Но надо сказать, что у нас нет этих фобий, которые поначалу, может быть, и были. Просто сейчас трезвым взглядом ученые пытаются смотреть на прошлое объективно.
— Вы сказали, что не были ни комсомольцем, ни коммунистом… Это очень здорово, правда. Как вам удалось не вступить в комсомол?
— Я им был. Тогда в 14 лет принимали всех, хочешь не хочешь — давай. Дело в том, что я этот комсомольский билет по дороге из райкома потерял.
— Случайно?
— Ну… Как-то подсознательно, но потерял. С тех пор я уже не числился комсомольцем. Так что был им ровно неделю.
«Я играл Ленина-паралитика»
— Но ведь в 1982-м, в последний год жизни Брежнева, у себя в Каунасском театре вы сыграли Владимира Ильича Ленина в пьесе Шатрова «Синие кони на красной траве».
— Да, но я никогда не играл его, если бы это был чисто Ленин. Я играл некоторую личность, которую породил монстр, и как сам человек, Ленин, от этого страдал.
Это было какое-то вдохновение, потому что тогда то, что написано у Шатрова, говорить на улице просто нельзя было. А там на сцене я мог декларировать и свое отношение к культуре, свое отношение к бюрократизму, о котором там говорится. Это кричал я с огромной радостью, потому что знал, что именно так и было. Тем более что я играл человека на изломе своей судьбы, он уже был на исходе жизни.
Мы никогда не знали, каким он был в последние годы — подагрическим паралитиком, вот это я показал на сцене. И это, конечно, вызвало определенное недоразумение. Столичные критики приехали тогда отбирать спектакль в Москву. В «Ленкоме» в то время Ленина играл Янковский, и они хотели привезти наш спектакль. Но отказались.
— Был еще фильм-сериал «Карл Маркс. Молодые годы», советско-ГДРовский, где вы сыграли друга Карла Маркса.
— Да, профессора Рюге. Но там не было ничего коммунистического, я вообще идеологии не очень поддаюсь. Я играю чисто человеческие качества. Именно так определяю каждую роль.
В фильме «Щит и меч» я даже играл адъютанта Гитлера, и что, считал себя фашистом, что ли? Конечно, нет. Просто я показывал зрителям личность, которая занимается такой деятельностью. Но в подсознании у него есть своя правда, которую он видит и знает. Писатель Кожевников, посмотрев материал, даже добавил некоторые сцены, которые позволили мне сделать его немного двусмысленным, а не чисто ледяным фюреровским адъютантом.
— В свое время Донатас Банионис говорил, что он хотел, чтобы пришли немцы, ждал, что они освободят Литву от Советов. После он, конечно, скрывал это, никому не рассказывал.
— Я этого периода не знаю, Банионис старше меня. Мы об этом с ним никогда не говорили. Я человек аполитичный, и это отражалось в моих ролях. Конечно, какое-то определенное положение надо было занимать. Скажем, в литовском фильме «Потерянный кров» мой герой был между красными и литовцами. Он учитель, вот и решал, какую позицию занять. А идеология тогда не позволяла нам занимать позицию националистическую, свободную, так скажем. Но нам удалось развести этого героя, что он так и остался в своей неопределенности, но больше склонялся к той стороне, литовской, независимой.
— Ну и в знаменитом фильме Жалякявичюса «Никто не хотел умирать», где вы играете с Банионисом и Адомайтисом, тоже есть эта раздвоенность.
— Ну да, потому что нельзя сказать, что лесные братья - бандиты. Они шли в леса, чтобы бороться с той идеологией, которая была для них неприемлема. Да, некоторые понимали, что, может, это и бессмысленно — против такой силы держаться, но все-таки они держались до последнего. Это погубило огромный культурный генетический потенциал, ведь столько людей тогда погибло. Но они боялись депортации, которая была очень сильна в Литве в то время.
— Понимаю, вы вне политики, но вот события на Украине, которые мы в России очень остро переживаем… Думаю, что и вы тоже. Можно ли сравнить лесных братьев с УПА, с Бандерой, который теперь герой Украины?
— Аналогию, конечно, трудно найти. Времена другие, цивилизация другая.
«С Алисой Бруновной хорошие отношения были»
— Как вы относитесь к Николаю Николаевичу Губенко?
— Хорошо отношусь. Я очень любил его как актера, которого видел на сцене Театра на Таганке. И также я работал с ним в одном фильме, был очень рад общению с ним, его режиссерским способностям. Он даже озвучивал меня сам. Я просто горжусь знакомством с ним.
— Да, вы имеете в виду фильм «Подранки». Это какое-то особенное кино, до слез. А насколько вы вообще были погружены в московскую театральную жизнь 70-х — «Современник», «Таганка», Любимов, Высоцкий? У нас об этом до сих пор много вспоминают.
— Да, я очень активно включился в эту театральную атмосферу. Дружил со всеми актерами «Таганки», потому что в то время мы снимали «Щит и меч», а там играли Любшин, Демидова.
Потом я подружился с Хмельницким, Золотухиным, Зинаидой Славиной. Немного знал Губенко тогда, но с ним не общался. После спектакля я обычно ожидал, когда они выйдут, и мы отправлялись на какую-нибудь квартиру в хрущевке. Там была бутылочка, газетка, селедочка на газетке. Читали стихи Пастернака, Волошина, Ахматовой, то, что было трудно тогда достать. И там был Высоцкий, но тогда еще не так известный, только бренчал на гитаре. Потом уже стали появляться его записи, и понемногу-понемногу уже выступал на концертах, стал приобретать популярность большую. Так что я горжусь, что был знаком с Володей Высоцким в первоначальный период его деятельности. Все спектакли на «Таганке» я тогда смотрел и с Любимовым разговаривал. Театр «Современник», помню, блистал, сильно действовал на публику.
— Слушайте, а «Опасный возраст»! В этом фильме вы проявили свой комедийный дар, но не прямой, а подспудный. К тому же потом многие подумали, что с Алисой Фрейндлих у вас какие-то личные отношения, так вы это сыграли.
— (Смеется.) Знаете, надо отдать должное Александру Прошкину, он гениальный режиссер, и я очень рад, что с ним поработал аж в двух фильмах. И еще рад, что он раскусил меня, направил в сторону юмора.
— А с Алисой Бруновной что?
— У нас очень хорошие человеческие отношения были, мы просто чувствовали симпатию друг к другу как люди. Не знаю, насколько она, но при встрече мы всегда выражаем радость, когда видим друг друга. Я думаю, что ей тоже не было совсем неприятно со мной общаться.
— 14 лет вы проработали атташе по культуре уже в новой России. Какой вы увидели нашу новую страну, как вам здесь жилось в эти годы?
— Этот период я не выбрасываю из своей жизни, он мне очень интересен, ценен. Я много времени уделял общению с людьми из провинции. У нас была программа «Окно в Литву», представление литовской культуры в регионах России. Я часто ездил в Иркутск, Красноярск, Тверь, Калугу, Владимир, Нижний Новгород.
Конечно, я старался навещать места, где наши люди были депортированы, особенно на севере. Там много было литовцев выслано. Нас очень хорошо там принимали. Я повстречал много-много интересных, замечательных людей, с которыми поддерживаю отношения и сейчас, рад этому общению. Очень хорошие люди, приветливые, добрые. Я бы хотел им всем пожелать здоровья и покоя в доме.
— Ну а что сейчас представляет из себя ваш обычный день? Вы по-прежнему востребованы в театре?
— Ну да, только я сам отступаю назад чуть-чуть. Все-таки возраст уже, надо бы полегче себя загружать, не так сильно.
— Опасный возраст?
— Ну, конечно, да.
— Крепкого вам здоровья, Юозас. Здесь, в России, вас все очень любят, пересматривают все фильмы, где вы участвовали. Наверное, это ностальгия, но прекрасная ностальгия. Спасибо вам за все, что вы сделали.
— Никто не мешает людям между собой общаться, ведь только глядя в глаза мы можем понять друг друга и делать хорошие дела. Так что спасибо вам, желаю доброго здоровья и счастья…
