Этим летом я написал пьесу «Человек-волк. По следам Зигмунда Фрейда». Хочу поставить ее на сцене театра «У Никитских ворот». Но речь не о том. В ходе работы я счел необходимым перечитать «Степного волка» Германа Гессе — великий роман, опубликованный в 1927 году, а написанный, значит, и того раньше…
Автор — немецко-швейцарский писатель, европеец-интеллектуал, друг Томаса Манна, лауреат, между прочим, Нобелевской премии, вдохновился тем же, чем и я, — историей болезни, описанной Фрейдом и ставшей классикой психоанализа. Мне показалось, что тема «человек и животное» не исчерпана, поскольку бесконечно широка и может быть варьируема в самых разных проявлениях и трактовках, особенно сегодня, когда мир в который раз теряет гуманизм и купается в насилии, злобе и торжестве человеконенавистнических идей. Войны, террор, смертные казни, религиозная нетерпимость, фашистская вседозволенность — результат не только безнравственной близорукой политики в мировом масштабе. Благодаря неистовой пропаганде они сделались фактором сдвига сознательного в бессознательное, зомбирующим средством содействия «массовым психозам» и, так сказать, всеобщей неадекватности. Причины и следствия перемешались, концы в воду спрятаны, хотя у всех на виду, проблемы человечества из политики перетекли в тайные бездны психологии, коллективное умопомрачение отозвалось личными поступками и проступками, которые раньше назывались позором, а нынче то и дело почитаются за доблесть. Я для себя назвал этот синдром не по-научному — «глухотой к собственной честности». Откуда ни возьмись в огромном количестве появились «неведомые люди» (выражение Андрея Платонова), которые врут на голубом глазу, врут и не краснеют, заставляя всех вокруг «жить по лжи» (парафраз выражения Александра Солженицына). А ведь пройдет какое-то время, и они сгинут из людского нашего мировосприятия, и следом их будет только дым и запах трудноуходящей вони…
Но вот что обо всем этом пишет прозорливый Гессе: в середине романа я натолкнулся на целое эссе, посвященное, я бы сказал так, нашим сегодняшним проблемам: «Во время войны я был ее противником, после войны призывал к спокойствию, терпению, человечности и самокритике, сопротивляясь все более с каждым днем грубой, глупой и дикой националистической травле».
Строки пишутся после Первой мировой войны от имени некоего Гарри Галлера, наполовину человека, наполовину волка. В контексте сюжета его жизни Гарри получает по зубам от какой-то газетенки: «Это был один из тех вызывающе реакционных листков моей родины, в которых всегда время от времени проходили злопыхательские статейки против меня».
Как читатель, которого с детства приучали к ассоциативному чтению классики, я тут же невольно вспомнил недавние «обсеры» (это не неприличное слово, это у нас жанр такой привычный!) многочисленных врагов официоза, ряды которых растут в геометрической прогрессии, — тут и отдельные «рок-певцы», вчерашние суперзвезды, которых надо немедленно погасить за их неконтролируемое поведение, блогеры из Интернета, постоянно говорящие «не то», режиссеры, что-то там ставящие «не так», «иностранные агенты», получающие подачки «от тех», да и все остальные, отваживающиеся резать правду-матку с еще сохранившихся от былых времен боевых трибун. «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо!» — правильно, Владимир Владимирович, уже приравняли. По вашему призыву. (Имеется в виду В.В.Маяковский. А вы о ком подумали?) Колем. Протыкаем. Прикладываем. В смысле — прикладом.
«Это был опять выпад такого рода, плохо написанный, наполовину сочиненный самим редактором, наполовину состряпанный из множества подобных выступлений близкой ему прессы. Никто, как известно, не пишет хуже, чем защитники стареющей идеологии (курсив мой. — М.Р.), никто не проявляет меньше опрятности и добросовестности в своем ремесле, чем они». Ай да Гессе!.. Уж не о Проханове ли он? А может, о других «соловьях генштаба»?!.
— Ну и нашел ты себе врагов, Гарри! — восклицает девушка по имени Гермина, главная героиня «Степного волка». — Тебя это злит?
— Нет, — отвечает Степной волк, — меня это не злит, я давно к этому привык. Я не раз высказывал мнение, что вместо того, чтобы убаюкивать себя политиканским вопросом «кто виноват», каждый народ и даже каждый отдельный человек должен покопаться в себе самом, понять, насколько он сам, из-за своих собственных ошибок, упущений, дурных привычек виновен в войне (курсив мой. — М.Р.) и прочих бедах мира, что это единственный путь избежать, может быть, следующей войны».
Герман Гессе как в воду глядел. «Следующая война» началась в 1939-м. А для нас, не дай бог, — когда будет «следующая»? И кому мы предъявим свои обвинения? Если, конечно, останемся живы. Что вряд ли. Может, на это и расчет?!.
«Этого они мне не прощают, — рычит Степной волк, и мы внимаем его рыку как своему, — еще бы, ведь сами они нисколько не виноваты — кайзер, генералы, крупные промышленники, политики, газеты, — никому не в чем себя упрекнуть, ни на ком нет ни малейшей вины! Можно подумать, что в мире все обстоит великолепно, только вот десяток миллионов убитых лежит в земле».
Ах, герр Гессе, это не про нас. У нас ведь нет «кайзера»… Зато убитые имеют место, едва заметные холмики земли сырой, — да еще без фамилий, с дощечками под номерами!.. Это ли не иезуитство, не издевательство, не свидетельство отвратительного обмана, который в 1920-е годы прошлого века людям еще не снился?
«Две трети моих соотечественников читают газеты этого рода, читают каждое утро и каждый вечер эти слова, людей каждый день обрабатывают, поучают, подстрекают, делают недовольными и злыми, а цель и конец всего этого — снова война, следующая, надвигающаяся, которая, наверно, будет еще ужасней, чем эта».
Честные провидческие слова эти, повторяю, были произнесены вслух за шесть лет до прихода Гитлера к власти. Освенцимы и блокада Ленинграда еще впереди. Как, впрочем, и Нюрнберг.
«Все это ясно и просто, любой человек мог бы это понять, мог бы, подумав часок… погрузиться в себя и задаться вопросом, в какой мере ты сам участвуешь в беспорядке и зле, царящих в мире… Но никто этого не хочет! Никто не хочет избавить себя и своих детей от следующей массовой резни. И значит, так будет продолжаться, и тысячи людей будут изо дня в день готовить новую войну… Это убивает меня и приводит в отчаяние, для меня уже не существует ни «отечества», ни идеалов, это ведь все только декорация для господ, готовящих следующую бойню».
Для чего я даю столь длинные цитаты из «нобелиата»? Для того чтобы издатели в «следующей» публикации выбросили эти зловредные куски гениальной прозы как несоответствующие «стареющей идеологии» сегодняшнего дня.
И начать надо с вот этих последних слов:
«Нет никакого смысла по-человечески думать, говорить, писать, нет никакого смысла носиться с хорошими мыслями: на двух-трех человек, которые это делают, приходятся каждодневно тысячи газет, журналов, речей, открытых и тайных заседаний, которые стремятся к обратному и его достигают… Значит, нам надо все бросить, отказаться от всякой духовности, от всяких стремлений, от всякой человечности, смириться с произволом честолюбия и денег и дожидаться за кружкой пива следующей мобилизации?
— Ты прав, — говорит Гермина. — …Бороться с войной — безнадежное донкихотство».
Герман Гессе! Как говорил один мой знакомый редактор, «вас надо кастрировать».
