Весомость невесомого
Сколько весит вишневый листок? Листик, который приторочен к ягодке? (Или, наоборот, она приторочена черенковой веточкой к нему?) Сейчас вишню продают в эстетическом окаймлении — с листочками. Возможно, листочки помогают дольше сохранять ягоду сочной и свежей.
В супермаркетах аккуратного вида старушки-пенсионерки, отбирая вишню из ящиков, тщательно обрывают эти листочки, сортируют ягодки одна к одной. Потому что нет средств, чтоб платить за невесомую добавку. Нельзя позволить себе разориться на листву.
Для кого-то вес наличествует даже в самом, казалось бы, невесомом. Вес денег. Вес выживания.
Дети
Ноу-хау на детских площадках — вместо безыдейных качелей и домиков, в которых можно спрятаться от Серого Волка, — патриотический Кремль со звездой и грузовики военных очертаний. Политизация с малых лет. Готовность к единоборству с внешним (а может, и внутренним) врагом. Прощайте, Красная Шапочка и Серый Волчище! Даже игры должны теперь носить идеологическую окраску. Кому пришла в голову эта блестящая идея?
Третий — не лишний
Глухонемая пара — он и она — переговаривались в вагоне метро на своем особом языке мимики и жестов. Она — симпатичная, он — благообразный. Пассажиры смотрели равнодушно — вполне привычные к такому способу общения. И вряд ли понимали, о чем шла беседа.
Вдруг с места сорвался мужчина — не симпатичный и не привлекательный. Грозно двинулся к этим, скорее всего, мужу и жене. Вклинился в их диалог, быстро прикладывая пальцы к бровям, к углам рта, хватая себя за мочки ушей и гримасничая. Двое опешили, потом радостно откликнулись на его речь. Он, судя по всему, им грубил, нечто в их диалоге его не устраивало. Но они рады были встретить среди чужой человеческой массы кого-то из своего мира и простили ему наскок. Одинаковость изгойства извиняет пустяки.
Арбат
Иностранцы с недоумением бродят по Арбату. На что здесь смотреть? Почему об этой кичевой, пародирующей Монмартр и пешеходный центр Нового Орлеана улице столько шума? Они слышали восхваления экскурсоводов и, вероятно, готовились к встрече с чем-то необычным, исконно русским, особенным. Вместо этого — новоделы, бетон, как две капли похожие витрины, за исключением редких вкраплений: Пушкинского особнячка, но и здесь теперь ресторан «Белый» — в знак уважения к Андрею Белому, Дома актера и, м.б., Театра Вахтангова, украшенного опять-таки золотенькой, новехонькой, писающей Турандот. Ах да, еще зоомагазин в доме, где жила Джуна.
В Белграде есть подобная новехоньки выглядящая зона, но она не претендует на «старинность». (Кич — не от слова «кичливость»?) У нас рядом с памятником Окуджаве — и вовсе корова, символизирующая общепитовскую точку и слепленная из чего-то вроде папье-маше.
Впрочем, русской кондовости вдоволь: матрешки, матрешки, матрешки, синтетические ушанки с октябрятскими звездочками, традиционные хохлома и гжель…
А еще по Арбату гуляют группы экзотических животных — наряженные в костюмы олимпийских мишек, чебурашек и крошек-енотов несчастные люди, вынужденные преть в искусственных шкурах на летней жаре. И вот сценка: один из ошалевших зверьков вступил в торг с желающей с ним сфотографироваться (и пытающейся при этом сэкономить) семьей — двое маленьких детей с изумлением слушают, как любимый ими сказочный персонаж проявляет не сказочную меркантильность. Находчивые родители объясняют детям: героям произведений тоже хочется кушать. Ведь труд у них не из легких — в глухих, на молниях, комбинезонах.
Спор, однако, затянулся. И тут выясняется: под личиной забавного зверька скрывается лицо приезжей национальности! Мимо прошла группа соотечественников, и исполнитель роли захотел с ними покалякать, возможно, пожаловаться на судьбу — на родном своем языке. Выпростался из костюма. Соотечественники сгрудились вокруг своего, родного артиста, и счастью его нет предела. Дети изумлены, разочарованы, быть может, на всю жизнь. Ладно бы выглянуло широкое скуластое славянское личико, а показалась узкоглазая, черноволосая и очень плохо говорящая по-русски физиономия. Родители оскорблены в лучших чувствах.
Кроме того, по Арбату ходит-летает кучерявый Амур с золоченым луком и стрелами и демонстрирует готовность поразить сердца влюбленных. С купидоном влюбленные фотографируются охотно. А от выжиг, которые тем же парочкам навязывают цветы, скромные влюбленные шарахаются. Расчет продавцов точный и циничный: кавалерам неловко отказаться и продемонстрировать свою скаредность…
Огорчительно, конечно, что исчезли с Арбата певцы и музыканты. Знаменитый «синий троллейбус», где выступали барды, опечатан. Но, вероятно, логика в этом есть. Другие времена — не до песен, не до романтики. Хорошо, что художники-шаржисты и портретисты, а заодно и гадалки остались!
Арбат утратил прелесть еще и потому, что исчезли с его брусчатки развалы букинистов. Их наказали за то, что приобретали книги, уворованные из библиотеки ИНИОН? Или причина — развернувшаяся повсюду в Москве борьба с лоточниками? Так или иначе, аура Арбата без старинных книг потускнела. Под сенью книжных развалов не так заметен был безногий попрошайка, выставлявший металлические протезы на общее обозрение. Теперь он открыт взорам со всех сторон и торчит как молчаливый укор прохожим — соотечественникам и туристам. Символическая язва посреди пошлого благополучия. Литература, книжный антураж вуалируют утлость жизни, отсутствие благородных фолиантов обнажает ее.
Кортеж
Это было похоже на приближение грозы. Бури. Половина Садового кольца опустела, вымерла (по другой продолжали двигаться автомобили и троллейбусы), асфальт, заблокированный постовыми в салатового цвета жилетах, рассыпанными на расстоянии 500 метров друг от друга, стал чист. Отделившаяся от обочины одинокая машина попыталась проехать, но повелительный взмах жезла прижал ее к бордюру. Из дворика Филатовской больницы выехала с сиреной «скорая помощь», но ее загнали назад во двор.
Ожидание чего-то неведомого, невероятного повисло в воздухе. Прошло около пяти минут. (Я смотрел на часы.) Немыслимо пустое асфальтовое пространство, обычно запруженное чадящими потоками, воспринималось ирреальным. Вдали, возле площади Маяковского, поблескивал сине-алый маячок, тоже, по-видимому, гаишный.
Наконец, пронеслась посередине дорожного полотна черная допотопная «Волга». За ней — еще какая-то малозначимая неприметная машина. Их не остановили, из чего стало ясно: они катят не случайно, а выполняют особую миссию, возможно, играют роль разведывательного авангарда. И уж затем показалась армада черных авто — идеальное каре — с предводительствующими, боковыми и арьергардными составляющими, в середине мчал главный охраняемый объект. Так не ездит римский папа, так не ездит английская королева. Так не ехал бы по Москве (выскажу смелое предположение) сам Воланд.
Но логика, вероятно, была сродни воландовской, обратная здравому и утлому человеческому смыслу — быть замеченным, привлечь внимание, показать, что можешь позволить себе так привилегированно кататься, продемонстрировать могущество.
Еще какое-то время постовые сдерживали движение. Потом пустили. Из двора выехала «скорая» и неторопливо поехала к, скорее всего, уже не нуждающемуся в ее помощи пациенту.
Мальчик
Из дома, находящегося неподалеку от того, в котором я живу, по утрам выходит мальчик. Обыкновенный ребенок — в кроссовках и с большим ранцем. Видимо, направляется в школу. Хотелось бы сказать «спешит». Но нет, он не торопится.
Из черной машины, поджидающей его, выскакивает охранник и распахивает перед ним дверь. А потом, когда ребенок поместился в автомобиль, захлопывает. Машина трогается с места. Охранник сидит рядом с шофером, мальчик сзади.
Я пытаюсь предположить, дофантазировать: каковы мысли и чувства, обуревающие охранника — здоровенного молодого парня — и пожилого шофера? Возможно, ошибаюсь, ничего худого не приходит им на ум, они просто зарабатывают на хлеб. Не все ли равно, перед кем распахивать дверь — перед отцом ребенка или его матерью? Лишь бы платили.
Невольно вспоминается: матрос, окормлявший заботой последнего русского цесаревича Алексея, стелился перед наследником престола — пока царь оставался у власти. А когда царь отрекся от престола, воспитатель в тельняшке заставлял ребенка себе прислуживать, говорят даже, он требовал, чтоб цесаревич подавал и чистил ему сапоги.
В черепной коробке человека перемешаны самые разные желания и намерения. Внутрь этой коробки можно попытаться заглянуть только с помощью исторических аналогий.
Достопримечательности
Есть достопримечательности вечного свойства — их посещают туристы. А есть — преходящие, они улетучиваются, о них память если и сохранится, то ненадолго. Хочется зафиксировать эти нечастые яркие вкрапления в повседневность. В прудах возле Новодевичьего монастыря рыболовы вечером используют светящиеся, фосфоресцирующие поплавки, в темноте это очень красиво. А в ГУМе, в знаменитом его фонтане, горой насыпаны полосатые арбузы и блестят под окатывающими их струями — впечатляющее зрелище!
Иконы
На пороге церковной лавки близ храма Христа Спасителя старик-священник в черном одеянии и его молодой помощник в гражданской неопрятной одежде звонят по мобильному:
— Нам переночевать. В семь утра уедем. С нами груз икон. На Славянском бульваре нас примут?
Его акцент мне знаком. Речь выдает болгарина. К своему молодому помощнику он обращается уже не по-русски. Они исчезают в лавке, выходят. Молодой везет баул на колесах, старик сгибается под тяжестью двух сумок.
Я бывал в Софии в храме Александра Невского и во многих болгарских монастырях. Вижу долгий путь, который проделали эти двое. Неужели в Болгарии нет иконописных мастерских? Но эти двое приехали за святынями в Россия. Многие в Болгарии по-прежнему считают русских старшими братьями.
Не забыть сгорбленную, еле бредущую с сумками, полными икон, фигуру болгарского священника-старика в черных одеждах.
