* * *
Однажды мне позвонили из Президиума Верховного Совета и сказали, что я должен приехать в наш «Белый дом», где мне будет вручена награда. Я вымыл шею, напялил галстук (что делал очень редко). И поехал. А там часовые не пускают. Сегодня, говорят, не наградной день. Я наивный. Не ухожу. Как так? Мне звонили… Пересмотрели списки на полгода вперед: вас нет! Спускаюсь вниз, там стоит Юра Никулин, облокотясь на дверцу машины: «Приехал все-таки, дурачок?!» Как я за ним гонялся, пытался достать, пнуть, слова всякие кричал…
Потом я спросил:
— Юра, а кто это звонил мне?
— Я.
— Что я дурак, что тебя не узнал?
— А я кастрюлю на голову надел.
— Да как же тебе не стыдно! Ведь ты художественный руководитель цирка, народный артист Советского Союза, любимец всего народа! И с кастрюлей на башке?
— Но ты же приехал!
* * *
Я часто вспоминаю детство. И голубятню свою вспоминаю, и все проделки. Бог знает, что я вытворял. К моей маме буквально выстраивалась очередь жалобщиков — рассказать, что я за день натворил. Мама уже привыкла, махнула рукой… Меня регулярно выгоняли из школ. В одной школе проучился всего один урок. Когда пришел туда, меня предупредили, что директриса очень строгая, что зовут ее Таракан. У нее были черные усы, почти как у Сальвадора Дали. На первой же перемене одноклассники меня проверили, дам слабину или нет. Кто-то пробежал, задел меня плечом, я поймал его ногой, он ляпнулся. Я же лефортовский, в этом деле кое-что понимал. Они целым классом на меня. Когда на тебя идет толпа, с ней легко драться, запомните это. Главное — не потерять самообладание. Одного поймал — у-у! — и его уже нет, второго, третьего. И тут идет директриса, все разбежались, я остался один. Она вынула из кармана огромный ключ и стала бить меня по уху и приговаривать: «В нашей школе, запомни навсегда, драться ни в коем случае нельзя!» И бьет, бьет. Чувствую, у меня шишка на лбу нарастает. И мысль только одна: сзади на табуретке стоит фикус. И когда она выдохлась, я сказал: «Подожди», снял фикус, поставил перед ней табуретку, встал на нее, выдернул у нее ключ, стал бить ее по уху, приговаривая: «Дура здоровенная, запомни навсегда: бить человека, причем по уху, нельзя!»
* * *
Как-то прогуливал урок, стою в сортире, курю, комментирую матч, который идет внизу на улице. Слышу, дверь открывается, входит, наверное, такой же прогульщик, как и я, и говорит мне: «Оставь!» Я отрываю чинарик, через плечо передаю, он курит. Конечно, я сказал ему: «Свои надо иметь». Кто-то по моему плечу постучал: «Ну, Дуров, пойдем». Поворачиваюсь, а это директор школы! Очень хороший был человек, фронтовик. Приходим к нему в кабинет, он спрашивает: «Ты что куришь?» «Беломор», — говорю. «Мерзавец, негодяй! Сколько тебе мать дает?» — «Рубль». — «А «Беломор» сколько стоит?» — «70 копеек». — «Значит, ты себе ни булочку, ничего другого купить не можешь? Дай свой «Беломор», — и вытаскивает из стола дешевые-дешевые папиросы, дает мне. Я вышел и думаю: какой потрясающий педагог! Бросил пачку этого «Прибоя» в урну и очень долго не курил — недели две. А вообще курил я с восьми лет, голод был.
После очередной драки этот директор заорал на меня: «Дуров, сегодня ты ударил своего товарища, завтра ударишь своего учителя, потом — меня, директора школы, потом ты убьешь члена правительства, а потом начнешь бить стекла!» Я позже понял его логику: ему до фонаря член правительства, а где он стекла возьмет — вот это проблема после войны.
* * *
— У меня есть барахолка. Я обожаю всякое старье. Вплоть до тележечных колес… Любой старый туесок, который находишь в заброшенной деревне, гораздо красивее современного — это ведь поток, а там вложены душа и руки. Собираю все: каски – советские, немецкие, туески и коромысла. Где храню? Видели бы вы мою квартиру! Мы живем вдвоем в маленькой двухкомнатной квартире. У меня на 20 метрах все: спальня, кабинет, столовая, приемная и бог знает что… Моя дача тоже очень смешная. И ее захламил. Никакого отношения к теперешним дворцам она не имеет. Однажды Панкратов-Черный ко мне приехал, матерился час, жутко вопил: «Кто тебя сюда засунул? Тебе не стыдно, как ты, народный артист Советского Союза, живешь?» Там у меня основная барахолка. Я вас приглашаю, но хоромы не обещаю, замка с башней у меня нет.
* * *
— В старости ничего хорошего нет. Она вещь противная. Становишься мудрее? Да ну, перестаньте. У итальянцев есть хорошая поговорка, она звучит очень жестко: «Стариков надо убивать в детстве». Вот я придерживаюсь этого высказывания и стараюсь быть шпаной до сих пор. Когда актеры озвучивают мультфильмы, то становятся похожими на свои игрушки. Однажды снимали мультик про собак-мушкетеров, и Коля Караченцов озвучивал д’Артаньяна, а я — каких-то дворняг. Я сказал ему: «Коля, ты так похож на доберман-пинчера!» На что Коля ответил: «Дворняга, помолчи».
* * *
— Я не привык жаловаться на жизнь. Знаю, что многие люди живут тяжелее, чем я. Чего ныть-то? Я счастливый в профессии, сыграл то, что хотел, и даже, может, больше, чем мне полагалось по моему амплуа. И когда кто-то из моих коллег начинает скулить, я говорю: ребята, запомните раз и навсегда — у космонавтов и летчиков-испытателей есть негласный пункт в контракте — гибель. Эти люди каждый раз не уверены, что вернутся на землю. А у нас, актеров, тоже есть пункт — забвение. Ушел с экрана — тебя нет, и забудут очень быстро. И это закономерно, к сожалению. И не ной, будь трезв, спокойно относись к этому. Это мое кредо. Я никогда ничего ни у кого не просил.
