Начну с того, что в конце 1962 года Александр Солженицын из Рязани, где он тогда жил, прислал на Дон открытку, где выразил «мое неизменное чувство: как высоко я ценю автора бессмертного «Тихого Дона». То ли потому, что ответа не последовало, то ли по неизвестной мне причине, через три года им овладело другое жгучее чувство, поводом к чему послужило следующее обстоятельство:
«…Летом 1965 г. передали мне рассказ Петрова-Бирюка за ресторанным столом ЦДЛ: что году в 1932-м, когда он был председателем писательской ассоциации Азово-Черноморского края, к нему явился какой-то человек и заявил, что имеет полные доказательства: Шолохов не писал «Тихого Дона». Петров-Бирюк удивился: какое ж доказательство может быть таким неопровержимым? Незнакомец положил черновики «Тихого Дона», которых Шолохов никогда не имел и не предъявлял, а вот они, и от другого почерка! Петров-Бирюк, что б он о Шолохове ни думал (а — боялся: тогда уже — его боялись), — позвонил в отдел агитации крайкома партии. Там сказали: а пришли-ка нам этого человека, с его бумагами. И — тот человек и черновики исчезли навсегда. И самый этот эпизод, даже через 30 лет и незадолго до своей смерти, Бирюк лишь от опьяну открыл собутыльнику, и то озираясь».
В том году, когда в поддатом состоянии Петров-Бирюк увидел некие черновики, к Шолохову пришла мировая слава. А поскольку эти черновики он «никогда не имел и не предъявлял», стало быть, обошелся без них. В 1932 году вышла 3-я книга «Тихого Дона», написан первый том «Поднятой целины». Тогда Шолохов отправил два бесстрашных письма Сталину о голодоморе на Дону, «когда вокруг него сотнями мрут от голода люди, а тысячи и десятки тысяч ползают опухшие и потерявшие облик человеческий». Письмо с такими словами я с трудом обнародовал спустя полвека в пору гласности. Ни «Правда», орган ЦК партии, ни «Известия», орган Верховного Совета СССР, не решились его напечатать. Редактору «Московских новостей» Егору Яковлеву, как он признался мне позднее, понадобилось для публикации согласие Михаила Горбачева.
Достаточно было Александру Исаевичу узнать про «черновики», что «открыл от опьяну собутыльнику» Петров-Бирюк, как захотелось ему «мести за них обоих (за автора романа и владельца черновиков. — Л.К.), которая называется возмездием, которая есть историческая справедливость. Но кто найдет на нее сил!»
Нашел мстителей. И у самого нашлись силы для возмездия, о чем он поведал в книге «Бодался теленок с дубом», откуда я привел и буду цитировать поразительные откровения. Для возмездия пришлось плести нити заговора, о чем хочу рассказать.
Под поднятое знамя Солженицын стал зазывать сообщников — он называл их «невидимками», наделял, как опытный конспиратор, кличками.
От Донца впервые услышал о забытом в СССР писателе Федоре Крюкове, казаке, бывшем депутате Государственной думы, умершем в 1920 году.
Из рассказов и писем Кью — под этой кличкой скрывалась библиограф и машинистка Елизавета Воронянская, тайно перепечатывавшая «Архипелаг», — узнал о ее студенческой подруге Ирине и познакомился с ней. В первом браке она была Медведевой, во втором — Томашевской, женой известного пушкиниста. Эту «невидимку» Солженицын характеризует «женщиной блистательного и жесткого ума», даровитым литературоведом в «цвет своему умершему знаменитому мужу, с которым вместе готовила академическое издание Пушкина».
Занималась она русской литературой первой четверти ХIХ века. Имея квартиру в Ленинграде, жила постоянно среди кипарисов на даче в Гурзуфе, куда весной 1969 года пригласила бездомного писателя жить и сочинять начатое им «Красное колесо». Обоим «своенравным медведям» хватило три дня, чтобы устать друг от друга и разъехаться. Но именно тогда постояли они на веранде, поговорили несколько минут о «Тихом Доне». О чем шла речь? «А я сказал — и не ей первой, и не первый раз — то, что иногда говорил в литературных компаниях, надеясь кого-то надоумить, увлечь, доказать… что не Шолохов написал «Тихий Дон» — доступно доказать основательному литературоведу».
Так в 66 лет решилась судьба еще одной «невидимки». Она начала жить под кличкой Дама. Почему Солженицыну с такой легкостью за несколько минут удалось завербовать пожилую женщину, круто поменять ее жизненный маршрут? Потому что в ее обществе «все сходились в одном — авторов «Тихого Дона» было два. Один писал, другой перекраивал, приспосабливал. В 19 лет сочинить такой роман невозможно».
В дни блокады, приходя в гостиницу «Астория», где Ленинград спасал от голода цвет питерской интеллигенции, в темном и холодном номере, лежа рядом, Борис Томашевский и его друзья тихо беседовали. Главная тема — «Тихий Дон». Один из них рассказывает об институтском товарище Федоре Крюкове, который писал рассказы о казаках и «был полон романом». Вернувшийся домой из гостиницы муж и жена «снова и снова говорят о самом интересном. О возможностях отслоения подлинного текста…»
Вот каким необычайным делом занялась в Крыму питерская «невидимка». Кроме нее в заговор вошла московская дама под кличкой Люша. Как писал Солженицын: «Ей пришлось заняться многим. Навалилось так, что и для Дамы Люша выполняла теперь — то в Ленинград, то в Крым, не близко — всю снабдительную и информационную работу. Взялась Люша — с прилежностью, с находчивостью, с успехом».
Под кличкой Люша скрывалась внучка всеми русскими любимого с детства Корнея Ивановича Чуковского, кандидат химических наук Елена Цезаревна. Помогая в работе над «Архипелагом» и книгой о плагиате, она мстила за погибшего в лагерях отца.
«Невидимкам» удача, казалось, шла в руки. Натане, врачу-терапевту, ее пациентка Мария Акимовна Асеева открыла тайну: «У нее хотят вырвать заветную тетрадочку: первые главы «Тихого Дона», написанные еще в начале 1917 года в Петербурге. Да откуда же? Кто? А — Федор Дмитриевич Крюков, известный (?? — не нам) донской писатель. Он жил на квартире ее отца горняка Асеева в Петербурге, там оставил свои рукописи, когда весной 1917 года уезжал на Дон». Сенсация! В нее поверил Александр Исаевич — не вспоминая больше о «черновике «Тихого Дона», исчезнувшем с владельцем после посещения крайкома партии.
Заполучить «заветную тетрадочку» попытался некто Донец, еще одна активная «невидимка», но его кандидатура отпала: «Он был крупен, заметен, говорлив, неосторожен». Пошла за «заветной тетрадочкой» Люша. Вернулась ни с чем, договориться с капризной женщиной не смогла. Третий посланец пришелся по душе Марии Акимовне, ему доверилась, пела с ним донские песни... Позволила архив взять и разобрать. Бумаги из сундука заполнили три больших рюкзака. «А тетрадочку, мол, потом». Старушка пообещала лечащему врачу Натане завещать тетрадочку, но не сейчас, а когда умирать будет. Но с этим не торопилась.
Архив знатоки литературы научно разобрали. Сняли необходимые копии. Продали часть материалов за 500 рублей Ленинской библиотеке, передали деньги Марии Акимовне. Но и после этого «заветную тетрадочку» она показать «невидимкам» отказывалась. Пришлось, отодвинув все дела, приехать к ней в Ленинград самому Александру Исаевичу. Приняла его с честью Мария Акимовна. Гость вспоминал: «Пили у нее донское вино, ели донской обед, мне казалось, она и мою надежность проверяет. А я поверил в ее тетрадку, что она есть. Только оставалось привезти ее из-за города, из Царского Села, «от той старухи, которая держит». Обещала достать к моему отъезду. Однако не достала («старуха не дает»). Пожалел я. И опять засомневался: может, нет тетрадочки? Но зачем тогда так морочить? Не похоже». Очень даже похоже на всех мошенников.
Но и тому, что досталось из сундука, «невидимки» обрадовались. В нем скопились письма авторов журнала «Русское богатство», где состоял в редколлегии Федор Крюков. Нашлись донские песни, пословицы, молитвы, описание обрядов, праздников, словарь донских фамилий…. Часть материалов переправили Даме. Но рукописей, хотя бы отдаленно напоминающих роман, — ни строчки. Их и быть не могло. С 1912 года и до смерти в 1920 году Крюков ничего не сотворил, занятый до революции делами в Думе, в Гражданскую — обязанностями секретаря Войскового круга, борьбой с большевиками на Дону.
Архив пригодился и Солженицыну: «Люше пришла счастливая мысль, сразу мною принятая: Крюкова — автор ли он «Тихого Дона», не автор — взять к себе персонажем в роман — так он ярок, интересен, столько в нем доподлинного материала. А какой прототип приносит с собой столько написанного?! Я — взял». И сотворил в «Красном колесе» образ казака, писателя, депутата Госдумы Федора Ковынева, сочиняющего… «Тихий Дон»! В опубликованных рассказах писателя некоторые лучшие крюковские места стянул в главу «Из записок Федора Ковынева», хотя ожидаемая Солженицыным «какая-то скальная трагическая фигура» огорчала «пустоватостью» и «слащавостью».
Со своей стороны, Дама придумала название книги — «Стремя «Тихого Дона» — и подзаголовок — «Загадка романа». Эпиграф нашла в первой книге «Тихого Дона»: «Стремнину реки, ее течение, донцы именуют стременем: стремя понесло его, покачивая, норовя повернуть боком».
Зимой 1971 года показала «Предполагаемый план книги», состоявший из трех глав: «Аналитической», «Детективной», «Политической». «Могучая была хватка», — восхищался Александр Исаевич Дамой, вдохновлял письмами: «Сказать, что я рад, — ничтожно: я счастлив, что наконец-то этим вопросом занялся такой могучий специалист, как Вы, — и сразу выдавил столько соку, столько результата! Резюме производит очень убедительное впечатление: и выводами, и весомостью зреющего за ним труда». Солженицын уверяет писательницу: это будет «драгоценнейшая книга русского литературоведения, памятник эпохи».
Дама упорно пыталась воссоздать «изначальный текст романа», но как это было сделать, если ни «черновика», ни «заветной тетрадки» ей в руки не попало. И не могло объявиться то, что существовало в пьяном воображении и выдумках мошенников.
Последний раз встретились главные заговорщики в доме на канале Грибоедова, 9, в Ленинграде, хорошо известном Анне Ахматовой. Заполненную книгами, письмами квартиру Иосиф Бродский называл «письменным столом Европы». Когда хозяева находились в Крыму, не ладивший с родителями непризнанный поэт месяц здесь жил и прочел собрание сочинений Диккенса, настолько полюбившегося, что его процитировал при вручении Нобелевской премии.
Та, кому Солженицын придумал кличку Дама, родилась в Женеве, где жили ее молодые родители. Отец — русский дворянин — погиб, защищая евреев во время погрома в Житомире. Училась Ирина в Ленинградском институте истории искусств у Юрия Тынянова, профессоров Жирмунского, Щербы и им под стать, оставивших след в отечественной филологии. Ее муж слушал лекции в Сорбонне, получил во Франции диплом инженера-электрика, по словам академика Колмогорова, основал математическую лингвистику; известен как составитель и редактор сочинений Пушкина, Достоевского, теоретик стиха, текстолог, знаток французской поэзии. Его жена издала книгу о трагической актрисе Екатерине Семеновой, в ее столе лежала рукопись «Пушкин в Крыму», ему, Крыму, посвятила книгу «Таврида».
Как так получилось, что в этой столь эрудированной семье возникла версия, сбившая с пути многих исследователей, и в первую очередь — автора «Стремени»? Питерская элита далека была от Дона, казаков, мало что о них знала и ничего не ведала, кто такой Михаил Шолохов.
Роман написан не в 19 лет, как думал Борис Томашевский. В 19 лет в печати появился первый рассказ, за ним последовали десятки других замечательных «Донских рассказов», прежде чем созрела мысль о романе. Не был Михаил Шолохов неграмотным, как считали друзья пушкиниста. В его черновиках абсолютно правильно пишутся слова и фразы, проставлены знаки препинания, чего не мог, например, Маяковский, прошедший полный курс московской гимназии.
Рукописи «Тихого Дона» я держал в руках и поражался замечательному почерку, безупречной грамотности, достигнутой за четыре года обучения в гимназии. Впервые название «Тихий Дон» появилось на листе, датированным «1925 год. Осень». Тогда автору шел 21-й год. Сохранилось две главы этого варианта романа. Далее работа не пошла. Понадобился год новых публикаций рассказов, чтения книг, изучения документов, встреч с прототипами героев. Второй раз название «Тихий Дон». Роман. Часть первая» я увидел на странице, где на полях написано: «Вешенская, 6 ноября 1926». С тех пор горение не прерывалось два года и завершилось в 1928 году публикацией двух книг романа, как теперь говорят, ставшего бестселлером.
Была еще одна умалчиваемая причина непризнания авторства — неприязнь к советской власти, поднявшей вполне оправданно на щит «Тихий Дон». Молодой Шолохов избирается депутатом Верховного Совета СССР, членом ЦК партии, удостаивается Сталинской премии, Ленинской и Нобелевской премий. Дважды ему вручают Золотые Звезды Героя Социалистического Труда. По мере того как росла слава, вражда усиливалась подспудно в разговорах на кухнях, за ресторанными столами. Прорвалась потоком в неприкрытую ложь и клевету в годы гласности и перестройки, развязав руки всем, кто давно жаждал свести счеты с великим писателем и государством, защитником которого являлся Михаил Шолохов.
Заговор, возникший в Гурзуфе весной 1969 года, казался сообщникам увлекательной игрой с паролями, перепиской, негласными встречами — и продолжался без провалов до тех пор, пока восторженная Кью не поделилась с подругами тайной «Архипелага ГУЛАГ». Один экземпляр взрывоопасной хроники чудовищных репрессий в СССР, 1500 машинописных страниц, она хранила закопанным в земле. И не уничтожила его, о чем настойчиво просил Солженицын, переславший к тому времени свою «бомбу», свой экземпляр рукописи, на Запад, выжидая момент, когда следовало ее взорвать. Одинокая Воронянская не хотела расстаться с тем, что стало смыслом жизни. Солгала кумиру в письме, что сожгла рукопись, обливаясь слезами. Солженицын ей поверил.
Приехавшую из Крыма Кью с подругой задержали на Московском вокзале Ленинграда 4 августа 1973 года. Выпустили на свободу после затяжного допроса, длившегося пять дней. И пошли по следу, указанному несчастной, чувствовавшей себя Иудой. Помучившись две недели, она покончила с собой в коммунальной квартире, где жила рядом с кухней. Узнав о трагедии, Солженицын распорядился публиковать «Архипелаг» на Западе, что вызвало мировую сенсацию. Обман Кью возмутил Солженицына, но годы спустя он назвал ее «орудием божьим».
По иронии судьбы 10 августа, на другой день после ареста Кью, в Гурзуфе Дама в кругу детей и друзей отмечала юбилей, 70-летие со дня рождения. «Вся семья была в сборе. Были друзья. Ирина Николаевна была счастлива и бодра, ничто не предвещало ни болезни, ни гибели», — пишет дочь Зоя Томашевская.
Когда об аресте и самоубийстве Кью, печатавшей «Стремя», стало известно, у Ирины Николаевны случился инфаркт. Радость сменилась смертной тоской. «Будучи человеком сильным, бесстрашным и гневным, оберегая семью и друзей, буквально выгнала из дома всех, кто хотел ей помочь. Делала это непоправимо обидным образом и осталась совершенно одна в самую страшную пору темной крымской осени», — в 1991 году сообщила в предисловии ко второму изданию «Стремени», явно что-то утаивая, Зоя Томашевская. Она не оставила мать одну, наняла медсестру-сиделку и врача, навещавшего больную.
К ней приехала из Москвы подруга, вдова поэта Заболоцкого, и прожила в Гурзуфе месяц. Больная лежала пластом, как пишет Солженицын, но не прекращала работу. Уезжая, Заболоцкая увезла рукопись «Стремени» и передала ее сидевшему на чемоданах автору «Архипелага».
Смысла жить не стало. Объял страх, что арестуют и начнутся допросы. И Дама последовала за Кью, покончила с собой (в чем публично призналась дочь в документальной картине Олеси Фокиной «Избранник» об А.И.Солженицыне). Ирину Николаевну отпели в Москве в церкви Ильи Обыденского. Из «невидимок» пришла проводить в последний путь Люша…
По просьбе покойной отпел Ирину Николаевну в Женеве, где она родилась, Александр Исаевич с женой. Панихиду служил архиепископ Арсений Женевский. «Я написал: Ирина, Федор. …Сплелись их судьбы — злосчастного донского автора и его петербургской заступницы над убийством, над обманом, над всем угнетением нашего века». И над двумя самоубийствами Елизаветы и Екатерины, к которым имел отношение вдохновитель «Стремени».
Спустя год в Париже незавершенная книга малым форматом без указания тиража вышла под псевдонимом Д* с предисловием А.И.Солженицына «Невырванная тайна», фотографиями Ф.Д.Крюкова и его семьи.
В Париже и Лондоне появилась подобная книга Роя Медведева. За пионерами вдогонку устремились другие ниспровергатели. В «Белой книге: М.А.Шолохов» Валентин Осипов насчитал около 50 имен кандидатов в гении. Фанатов плагиата намного больше. Одному Рою Медведеву хватило мужества признать, что полжизни провел в положении Сизифа, катая камни на гору Шолохова.
