«Пропагандируй и развлекай!»
— Борис Исаевич, ответьте честно: телевидение — это зло?
— Я бы не стал рассматривать все это в моральной плоскости. Потому что, с точки зрения Льва Николаевича Толстого, даже балет уже был делом аморальным. Зло или добро — это моральные термины. Тут смотря с какой стороны посмотреть. Четыре жены — зло? Для христианства — многоженство, для ислама, если ты о каждой хорошо заботишься, это нормально. То же самое и с нашим телевидением...
— Нет, а с каких позиций тогда его рассматривать?
— Позиция здесь одна: какие задачи ТВ выполняет. Проще говоря, наше государство ставит перед телевидением две задачи — пропагандировать и развлекать. С обеими телевизионщики справляются блестяще.
— Тогда поставим вопрос так: а какие задачи оно в принципе еще может выполнять?
— А вот на «других задачах» я много раз горел. Понимаете, полжизни я был преподавателем в вузе. И мне рефлекторно все время хотелось наших зрителей чему-то научить. Да чему угодно. Например, я живу в таком месте, где дорога сильно петляет и идет под горку. И вот представьте: дождь, слякоть, скользкая дорога. Но какой-то тип едет за мной бампер в бампер на расстоянии пяти метров. Зачем? Да потому что ему не объяснили, что может из этого выйти. А если бы телевидение показало, как из-за кустиков выскакивает кошка или собачка, ты резко нажимаешь на тормоз, а тот, кто едет сзади, бьет тебя в зад, при этом вылетая на встречку; оба — в тяжелой аварии… Или приведу другой пример, меня поразивший: опросили девушек определенной профессии с Ленинградского шоссе, так они рассказали, что половина их клиентов предпочитают это делать без предохранителя. То есть люди не понимают, что получают невероятный букет заболеваний для всей своей семьи с реки Замбези и их не вылечит ни один наш лучший врач.
— Учиться и учить — сегодня не в тренде. Вы хотите сказать, что где-то есть такое телевидение?
— Конечно. Вот я был фулбрайтовским профессором в Америке. Мне как зрителю ТАМ была совершенно неинтересна их политика — республиканцы у них или демократы. Я-то как раз смотрел обучающие каналы, которых в Штатах множество. Американцам все время что-то объясняют. Понятно, что если во Флориде за рулем автомобиля тебе попадется 90-летняя бабушка, то от нее всего можно ожидать. Но в целом они знают, что после чего бывает.
— А у нас подобного контакта с народом нет?
— Вообще нет. Как только я включал обучающие моменты в свои передачи на нашем ТВ, рейтинг моментально падал. Резко! Один раз по наивности решил сделать цикл интервью с известными людьми, задав им вопрос: «Как они добились успеха в жизни?» И Андрей Вознесенский даже придумал мне название — «Тетива» (мол, что является тетивой для успеха). Пригласил Артема Боровика, невероятно в ту пору популярного. Пока с ним говорили на общие темы, рейтинг был высокий. Как только перешли к этим самым «секретам успеха» — все, это уже никому не нужно. Примерно то же было и при встрече с Безруковым.
— То есть все это не подпадает под «национальную матрицу»? Нам это не надо?
— Что не надо — это факт. А что такое «национальная матрица», я не знаю. Не согласен с самим термином. Национальную матрицу очень легко поменять. У меня, как вы понимаете, нет никаких симпатий к товарищу Сталину, но он за 10 лет настолько поднял авторитет культуры, что иностранцы, приезжавшие к нам, даже пародировали наших сограждан, говоря «этот человек культурный, а этот некультурный». Культурным было быть престижно. И престиж этот очень хорошо раскручивается при желании. Вот у меня жена собачница. Иной раз я ей скажу: «Не люблю бультерьеров или стаффордширов — они такие агрессивные!». Жена мне всегда в ответ: «А это как воспитать. Смотри — рядом лабрадор живет, на что уж они добряки, а какой этот конкретно злобный!». Вот так же и с людьми.
— И вы считаете возможным перевоспитание народа?
— А тут и считать нечего. Есть Южная Корея, а есть Северная; были ГДР и ФРГ. Вам наглядно показали, как развиваются две разделенные нации, направленные по разным путям. И таких примеров тысячи. Более милитаристской страны по своей «национальной матрице», чем Пруссия, Европа не знала. Юнкерский дух! И посмотрите, насколько рациональные немилитаристские немцы сегодня. Да, над этим надо много работать. А не так, что начальник сказал: давайте будем образованными и культурными! И все зааплодировали. Нет, так не получится. Культура должна стать престижной, чтобы молодому человеку было престижно показать своей девушке, что он культурный.
— Вам когда-нибудь доводилось это показывать?
— Я первый раз женился в 46 лет. Но до этого если даму приглашал к себе, то всегда прибегал к формуле: «Я вот себе купил три книги импрессионистов. Когда их смотришь один — это совсем не то ощущение, чем когда смотришь с человеком, который вместе с тобой наслаждается шедеврами». И тогда девушка едет с тобой не потому, что, как раньше говорили, «слаба на мужиков», а потому, что не смогла устоять перед зовом культуры. Появлялась как бы духовная общность. И лишь потом можно было сказать: «Графиня, не пора ли приступить к концерту органной музыки?». А сейчас, если ты подойдешь к девушке и начнешь ей что-то твердить про филармонию, она назовет тебя «ботаником» и уйдет прочь.
«У консерватории «мигалки» не стоят»
— Продолжая о культуре… Смотрите: в художественной среде мы наблюдаем полное отсутствие творческих лидеров; некого назначить худруком балетной труппы в Большом театре, нет худрука в Театр на Таганке. Людей физически нет! Что это за феномен?
— Я всегда верил в такую вещь, как ЗАПРОС. Например, на оппозицию сегодня нет общественного запроса. И что бы они ни делали, все их потуги проваливаются. То же самое и с культурой. Другое дело, что еще в 1916 году на большевиков тоже не было никакого запроса: ну кто эти 6000 человек? Никто, и звать их никак. И Ленин собирался переквалифицироваться в другую деятельность. Но запрос вдруг появился в кратчайшее время. А как появился — все сразу рвануло. Вот и сегодня нет никакого запроса на худрука балетной труппы Большого театра. Нет, про Большой все понимают, что это национальное достояние, гордость… Но вот я часто проезжаю мимо Московской консерватории и не вижу, чтобы во время концерта там стояли «мигалки». Однако ж стоят они у других престижных заведений некультурного профиля. Культура, космос — это все реально не нужно, поэтому «Протоны» и падают. Но как запрос появится, страна моментально встрепенется яркими талантами.
— И на что сейчас запрос— на тотальную коррупцию? На Васильеву, на губернатора Сахалина?
— С коррупцией все ясно и просто. Существуют разные модели государства. Так вот в нашей модели— такой, какая сложилась со времен так называемой приватизации, — коррупция — это нечто вроде смазывающей жидкости всего механизма. Без нее все встанет. Вот взять гаишников: это нормальные русские ребята, неглупые. Но почему они берут взятки? Да потому, что на те деньги, которые им платят, прокормить семью нельзя. Невозможно вылечить маму или, не дай бог, детей. Ну не идиоты же люди! Если девелопер получил участок земли для строительства, закорешившись с местным губернатором, то все сотрудники строительной компании прекрасно понимают, что и губернатор, и мэр, и кто повыше — все в доле. И как эти сотрудники, зная это, могут оставаться чистыми и невинными? Так что все заложено, повторюсь, в системе. Другое дело, что тот размах, который коррупция приобрела сегодня, может всю эту систему гробануть.
— И сколь долго все это продлится?
— Если коррупция— вещь системная, то надо менять систему. А не вырезать постоянно фурункулы. Громкими посадками будущих воров не запугаешь. Посмотрите, экономисты приводят совершенно жуткие цифры: мы занимаем первое место в мире по неравенству распределения доходов. У нас 1% элиты владеет 71% личных активов страны. Такого нет ни в Америке, ни уж тем более в Европе. Ну и как тут не будет воровства на всех уровнях? Мало того, за новейшее время ничего не было создано — никаких открытий, никаких предприятий. Все держалось на эксплуатации старого советского багажа. Да, ребята, входящие в «элиту», очень талантливые. Но, с точки зрения большинства населения, огромные деньги достались им не потому, что они что-то сделали для общественного блага, а, как люди считают, они эти богатства просто скоммуниздили. А раз люди так считают, то они вправе сказать: «Не читайте нам мораль. Мы будем вам подражать!».
«Кто у слепой украл собаку, не верит ни в бога, ни в черта»
— В своих многочисленных интервью вы в разное время снимали разные срезы общества. Так как, на ваш взгляд, это общество менялось последние 20лет? Раньше люди были более открытыми?
— Меняются не столько люди, сколько интересы, установки, желания, страхи, приоритеты. Япомню, как в начале 90-х все, как алкоголики, пили политическую информацию. Потом наступила полная атрофия: считалось хорошим тоном вообще телевизор не включать. Но с присоединением Крыма рейтинг информационных передач снова вырос. Все меняется, и это нормально. Что до таких понятий, как открытость или закрытость, — я в принципе против подобной риторики. Есть установки. Например такая: мы самые лучшие. Так хочет думать практически каждый россиянин. Дальше встает вопрос: почему мы лучшие? Я был в Испании, и наш дипломат мне говорил: посмотри, у них один Сервантес, а у нас Толстой, Достоевский, Пушкин… Был в Америке. Опять же наши дипломаты говорили то же самое: посмотри, этой Америке всего 300 лет, а нам-то уж сколько! И когда кончаются все аргументы «почему мы лучшие», всегда железно действует один, главный: мы самые духовные.
— Да, но в чем эта духовность?
— А каждый вкладывает в это свое наполнение: да, мы открытые, да, мы сердечные… Ипойди проверь, так ли это на самом деле. При этом только что — прошло везде первой новостью — у слепой женщины украли собаку-поводыря. Уж на что меня трудно пронять, но даже я весь сжался от этой информации! Все люди чего-то боятся: верующие — Христа, неверующие — суеверий, языческих божеств. Даже Чикатило боялся вспоминать, что он наделал. А тот, кто украл эту собаку, не боится, похоже, ничего. При этом «мы самые духовные». Если только по количеству «Майбахов» и «Бентли» в центре Москва, чего вы и вправду не увидите ни в одной стране мира. Поэтому, когда вы спрашиваете, как меняются люди, стоит помнить, что советская повсеместно насаждаемая формула «сам погибай, а товарища выручай» хоть что-то в голове и душе оставляла. Сегодня нет и этого.
— Насчет «товарищей выручай»: не раз слышал, что вы лично помогали своим интервьюируемым...
— Встречались «крепкие орешки», которых было крайне трудно заполучить на передачу. Скажем, Олега Меньшикова или Инну Чурикову. Они вообще не приходят ни в какие разговорные ток-шоу, потому что популярности ни Чуриковой, ни Меньшикову ТВ уже добавить не может. Более того, вих среде светиться на экране считается признаком упадка. Мол, звезда твоя закатывается.
— Так что вышло с Меньшиковым?
— О, это целая «многоходовка»! СОлегом я познакомился в японском посольстве на вручении писателю Акунину высшего японского ордена для иностранцев. А Меньшиков, как вы помните, играл Фандорина. Знакомясь с Олегом, я сказал: «Я, конечно, совсем не был похож на вашего Костика из «Покровских ворот», но я хотел бы про себя думать, что я был именно таким Костиком». Меньшикову такое признание понравилось. Мы обменялись телефонами, и я деликатно по три раза в год намекал, что неплохо бы прийти ко мне на передачу.
— Не шел?
— Все искал серьезный «подходящий повод»: премьеру нового спектакля или еще что... Но вдруг однажды сам позвонил с таким вопросом: «Борис, мне тут поставили очень неприятный диагноз и хотят госпитализировать, но яложиться не желаю. Что вы посоветуете?». И я тут же сообразил, что лучшим специалистом по этим заболеваниям была до своего назначения министром Вероника Скворцова. Я позвонил Веронике Игоревне и рассказал ей о предварительном диагнозе Меньшикова: «Можно ли как-то организовать его осмотр?» Скворцова ценит Меньшикова как актера и через две минуты соединила меня с лучшим специалистом в стране по этой части. Олег быстро приехал к нему в клинику, и, по счастью, диагноз не подтвердился. После чего веселенький Олег мне звонит и говорит, что все у него хорошо.
— И тут же идет к вам на передачу?
— А вот и нет. Через некоторое время звонит снова и сообщает, что теперь одному из его артистов поставлен нехороший диагноз на почках. Нельзя, мол, было бы пойти по той же схеме— позвонить Скворцовой? А я отвечаю: «За ваших актеров можете просить только вы лично, но я попробую помочь вам создать ситуацию, когда у вас будет такой шанс». Мы пригласили Веронику Игоревну на музыкальный спектакль «Оркестр мечты» в театре Ермоловой (где Олег худрук). После спектакля Скворцова призналась, что действо настолько ей пришлось по вкусу, что она смогла отключиться на время представления от мучительных проблем здравоохранения. Короче говоря, они с Меньшиковым подружились… И только после этой «многоходовки» Олег наконец пришел ко мне в передачу.
— Все это лишний раз говорит о крутом профессионализме, хотя в вашем образе и так много «фирменных штучек». Что вы считаете своим фирменным?
— Из фирменного это прежде всего голос. Я прихожу в булочную: «У вас бородинский свежий?» — а продавщица стоит от меня на расстоянии метра, смотрит в оба глаза и задумчиво произносит: «Я где-то слышала ваш голос!». Но, если честно, горжусь я совсем другим. Несмотря на тщетные попытки чему-то обучить зрителя, просветить его, я всегда старался нести людям заряд позитива. Посмотрите любую мою передачу. В результате всегда складывается оптимистичное ощущение. Я как бы говорю: посмотрите, какие у нас красивые, талантливые и умные люди! Посмотрите, какой мы замечательный народ. Конечно, можно в каждом госте откопать кусок дерьма, но... я никогда этого делать не буду.
