Там, где жил великий поэт
На глазах Бориса Пастернака произошли три русские революции. Декабрьское вооруженное восстание 1905 года в Москве года видел, будучи гимназистом. Ту революцию считал справедливой, реакцией на «стоградусную нищету», не осуждал тех, кто взялся за оружие и жег помещичьи усадьбы.
И уж вот у господ расшибают пожарные снасти,
И громадами зарев командует море бород,
И уродует страсть, и орудуют конные части,
И бушует: вставай, подымайся, рабочий народ.
Февральскую революцию, падение самодержавия принял с недолгим ликованьем. Она начиналась радостно:
Как было хорошо дышать тобою в марте
И слышать на дворе, со снегом и хвоёй,
На солнце, поутру, вне лиц, имен и партий,
Ломающее лед дыхание твое!
Октябрьской революцией ужаснулся, выразив отношение к ней в словах:
Теперь ты — бунт. Теперь ты — топки полыханье.
И чад в котельной, где на головы котлов
Пред взрывом плещет ад Балтийскою лоханью
Людскую кровь, мозги и пьяный флотский блев.
Когда художника Леонида Пастернака при советской власти, невзирая на его известность, решили «уплотнить», он с женой и двумя дочерями эмигрировал. Два сына остались в России. Квартира превратилась в коммуналку. Братьям, Борису и Леониду, оставили две комнаты.
В 1922 году, когда вышла «Сестра моя — жизнь», принесшая славу и толпы поклонников, Пастернак попал с избранными в Большой театр и впервые услышал Ленина. Тогда вождь партии провозгласил нэп — новую экономическую политику. Впечатление о той речи выразилось в финале поэмы «Высокая болезнь».
Тогда его увидев въяве,
Я думал, думал без конца
Об авторстве его и праве
Дерзать от первого лица.
Далее следовало поразительное пророчество, которое в Советском Союзе при переизданиях редакторы вымарывали:
Из ряда многих поколений
Выходит кто-нибудь вперед.
Предвестьем льгот приходит гений,
И гнетом мстит за свой уход.
С Троцким, при Ленине вторым человеке в РСФСР, который «очаровал и привел в восхищение», Пастернак встретился в Кремле. «Он спросил, — писал после той встречи поэт, — ссылаясь на «Сестру» и еще кое-что ему известное, отчего я «воздерживаюсь от откликов на общественные темы». Член Политбюро и нарком по военным и морским делам признался, что «начал продираться сквозь густой кустарник» книги «Сестра моя — жизнь». Но понял не все. Та встреча с «врагом народа» не имела роковых последствий и не послужила причиной репрессий. Лучше Льва Давидовича понимал Пастернака Николай Иванович Бухарин, идеолог партии, самый молодой вождь, у которого Ленин умер на руках. Он превознес его в докладе на Первом съезде писателей, представив лучшим советским поэтом. К тому времени Владимир Маяковский, воспевший Октябрьскую революцию в поэмах «Хорошо!» и «Ленин», застрелился, а Пастернак по случаю 20-летия первой русской революции посвятил ей две поэмы: «Девятьсот пятый год» и «Лейтенант Шмидт». Казалось, что он подхватит эстафету, выпавшую из рук «агитатора, горлана-главаря».
Подобно многим интеллектуалам, как в нашей стране, так и на Западе, а среди них оказались писатели с мировым именем, Пастернак находился одно время под гипнозом Сталина. В январе 1931 года в «Новом мире» появились его стихи, написанные в том же размере, что и «Стансы» Пушкина, адресованные Николаю I:
Начало славных дней Петра
Мрачили мятежи и казни.
Век спустя Пастернак, когда Россия начала возрождаться после разрухи, на какое-то время почувствовал себя «частицей своего времени и государства, и его интересы стали моими». Поэтому вплел пушкинские строки в написанные тем же размером свои «стансы» Сталину:
Столетье с лишним — не вчера,
А сила прежняя в соблазне
В надежде славы и добра
Глядеть на вещи без боязни…
Но лишь сейчас сказать пора,
Величьем дня сравненья разня:
Начало славных дел Петра
Мрачили мятежи и казни.
Назначенный главным редактором «Известий», стремясь угодить охладевшему к нему вождю, попросил Бухарин подобные стихи. Они появились сразу два. В одном Сталин подразумевался:
А в те же дни на расстоянье
За древней каменной стеной
Живет не человек, — деянье:
Поступком ростом в шар земной.
В другом, где славилась «жизнь без наживы», Ленин и Сталин назывались прямым текстом:
И смех у завалин,
И мысль от сохи,
И Ленин, и Сталин,
И эти стихи.
Эти строчки датированы 1 января 1936 года. Через год начались казни, попал в жернова Николай Иванович. И тогда «все сломилось во мне, единение со временем перешло в сопротивление к нему, которого я не скрывал». Больше ни Ленин, ни Сталин не появлялись в стихах и прозе Пастернака. Начатое им дело с упоением стали множить сотни стихотворцев в стране и в мире, восхваляя Сталина.
С преемником Ленина Пастернак первый раз и последний встретился на Воздвиженке, 5, в доме, где сейчас музей архитектуры, а в двадцатые годы помещался ЦК партии большевиков во главе с Генеральным секретарем Сталиным. Сохранился рассказ поэта о той встрече. Иосиф Виссарионович, в юности сочинявший стихи, одно из которых попало в грузинскую хрестоматию, пригласил в ЦК Есенина, Маяковского и Пастернака. С каждым беседовал отдельно об одном: просил переводить грузинских поэтов, говорил, старясь, как Троцкий, очаровать, что они должны взять на себя роль «глашатаев эпохи».
Пастернак последовал совету, с вдохновением переводил с грузинского и стал лучшим другом поэтов Грузии. В 1935 году вышла книга «Грузинские лирики», отправленная с автографом и письмом в Кремль. В нем, во-первых, благодарит за «чудное молниеносное освобождение родных Ахматовой», за которых просил Сталина, и, во- вторых, благодарит за то, что «Вы поставили Маяковского на первое место, с меня это подозрение снято, я с легким сердцем могу жить и работать по-прежнему, в скромной тишине, с неожиданностями и таинственностями, без которых я бы не любил жизни».
По-моему, это одна из причин того, что Бориса Леонидовича при жизни Сталина, считавшего поэта «небожителем», ни разу не допрашивали на Лубянке, не арестовывали. Убивали его друзей в Москве и Грузии.
Второй раз услышал Пастернак голос Сталина по телефону, висевшему в шумном коридоре коммунальной квартиры на Волхонке, 14. Это случилось после ареста Мандельштама за стихи, разлетевшиеся по Москве и достигшие ушей на Лубянке. Из них Сталин о себе узнал:
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища
И сияют его голенища…
Сталин неожиданно сам позвонил и довольно долго выяснял отношение к Мандельштаму, друг ли он, талантлив ли он, но о стихах, чего страшился Пастернак, не спросил. Сталин не пожелал говорить «о жизни и смерти», о чем просил Пастернак, и бросил трубку, этот разговор известен по воспоминаниям в разных версиях. Не буду их пересказывать. Процитирую только то, что по этому поводу написала Надежда Мандельштам, известная своим правдолюбием. «Борис Леонидович разговаривал со своим собеседником, как он разговаривал со всеми людьми, — со мной, с Анной Андреевной, с кем угодно. Именно поэтому что-то было здорово сказано — неожиданно точно до предела. И мы трое — А. А., О.Э. и я — очень это оценили». Под инициалами — Анна Ахматова и Осип Мандельштам. Оценили они «на крепкую четверку». Что именно было «здорово сказано»? Может быть, те слова, которые произнес скульптору Зое Масленниковой много лет спустя после звонка: «Поэты — как красивые женщины, им трудно оценить достоинства друг друга». Сознание Пастернака определялось не бытием. Он жил по нравственным законам собственной души. Его духовный лад не зависел от житейского разлада
Пастернак не только говорил, но и делал то, что не смели другие. Выступая в Колонном зале, призывал писателей: «Не жертвуйте лицом ради положения». Не подписывал в жуткие годы «большого террора» коллективные письма с требованием смертной казни «врагам народа» маршалу Тухачевскому. Написал Бухарину, стоявшему на пороге могилы, за несколько дней до ареста, что не верит в его вину. Решительно отказался подписывать письмо, осуждавшее французского писателя за нелицеприятную книгу об СССР: «Я не читал книгу». Не захотел ехать на международный конгресс в Париж, куда отправилась делегация советских писателей. Сел в поезд только тогда, когда ему сказали, что «это просьба товарища Сталина».
«Небожителя» вождь не отдал палачам. Они отыгрались на его возлюбленной.
В справке для «Московской энциклопедии» Евгений Пастернак назвал много адресов, умолчав об одном, очень важном. По вполне понятной для сына причине. У Чистых прудов в Потаповском переулке, 9/11, жила молодая вдова — сотрудница журнала «Новый мир», поэт и переводчица Ольга Ивинская. Красавицу безнадежно любил Варлам Шаламов. Первый муж в расцвете лет, когда она ушла от него, покончил с собой. Второй муж, не ладя с тещей, написал донос, и она попала в лагерь за анекдоты и высказывания о фильме «Ленин в Октябре». В 34 года Ольга встретила в редакции обожаемого с юности поэта. И он в 56 лет «больше жизни» ее полюбил. В доме 9/11 случился, по словам Ольги, первый «день любви», длившейся четырнадцать лет до смерти Пастернака, за исключением 4 лет, когда Ивинская за «близость к лицам, подозреваемым в шпионаже» мучилась в лагере при Сталине, и 4 лет — при Хрущеве за то, что получала завещанные ей гонорары от иностранных издательств за «Доктора Живаго».
Хрущев, не читавший романа, назвал гения «свиньей» и «паршивой овцой». За что, отче? Не сумев издать «Доктора Живаго», главный труд жизни, Пастернак открыто, не таясь, передал рукопись на Запад. Там ее, как недавно выяснилось, при содействии ЦРУ опубликовали, перевели на многие языки и присудили Нобелевскую премию «за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа». Награда вызвала гнев ЦК партии и КГБ СССР. Началась травля в прессе, на митингах требовали выслать «предателя» за границу. Все закончилось отказом от премии, покаянием, исключением из Союза писателей СССР, инфарктом и скоротечным раком.
На Волхонке, 14, Пастернак жил 17 лет с перерывами. Здесь написаны поэмы «Девятьсот пятый год» и «Лейтенант Шмидт». Завершен «Спекторский», где фигурирует Москва в годы Гражданской войны и революции, написаны многие стихи. Поэтому правительство Москвы распоряжением №493-РП от 17 марта 2008 года, ссылаясь на постановление Мосгордумы от 16 мая 2007 года за №81, решило «в целях увековечения памяти поэта установить Б.Л.Пастернаку в 2010 году памятник по адресу: ул. Волхонка, д. 14, стр. 6, на озелененной территории перед домом». Зураб Церетели, победитель конкурса, в котором участвовало 35 скульпторов, изваял в бронзе поэта с книгой в руке. Он томится в мастерской художника, ожидая исполнения распоряжения.
Пока что на Волхонке роль памятника играет со времен строительства Дворца Советов три четверти века бензоколонка, достойная Политехнического музея. Но соседствует она с Музеем изобразительных искусств имени А.С.Пушкина с одной стороны и храмом Христа Спасителя — с другой. Можно ли себе представить, чтобы в Париже между Лувром и собором Парижской Богоматери любовались бензоколонкой? У нас — пожалуйста!
Из коммуналки на Волхонке Пастернак переехал в многоэтажный дом в Лаврушинском переулке, построенный перед войной, по мысли Сталина, для «инженеров человеческих душ». В Переделкине, также его забота, в числе первых Борис Леонидович получил дом и стал жить в нем постоянно. Это последний адрес поэта. Здесь открылся государственный музей, где все подлинное.
