— Юрий Федорович, на вашей совести — многое и многие. Десятки песен, которые люди до сих пор знают наизусть: «Увезу тебя я в тундру», «Мой адрес — Советский Союз», «Школьный бал», «Все, что в жизни есть у меня», «Экипаж — одна семья» — перечислять можно до бесконечности. И множество открытых вами имен: Владимир Кузьмин, семейство Пресняковых, Александр Барыкин, Аркадий Харалов, Алексей Глызин, Владимир Винокур... Как вам удалось так удачно выстроить творческий путь вашего коллектива?
— Я считаю, что мне повезло и с авторами: Серафим Туликов, Марк Фрадкин, Давид Тухманов, Олег Иванов; мы даже пели песню, которую написал Муслим Магомаев, — «Мы для песни рождены», она есть в архиве радио. Очень много было авторов, которые просто приходили и проносили свои песни. Так пришел 18-летний Виктор Плешак, сейчас он профессор Петербургской консерватории, принес «Экипаж — одна семья». Так что моей задачей было эти песни подметить, обработать и отдать на исполнение. Хотя, конечно, я придумал и развил технологию унисонного пения, благодаря которой при определенном слиянии голосов получается наш собственный тембр. И теперь он есть, как у тех же «Песняров», как есть свой вокальный звук у Муслима Магомаева, Иосифа Кобзона, Софии Ротару. И из большого количества прослушанных музыкантов я интуитивно отбирал наиболее талантливых и опять же кого-то заметил случайно, кого-то мне подсказали, кто-то пришел по рекомендации. Лешу Глызина я увидел в ресторане, послушал и взял его на работу, а Володя Винокур пришел из Театра оперетты, надеясь петь, а мы из него сделали блестящего пародиста… И вот эти два обстоятельства: песня с одной стороны и исполнитель с другой — они и есть основа моего творческого пути.
— А были талантливые исполнители, которые по какой-то причине сломались, не дошли до вершины?
— Можно вспомнить Анатолия Могилевского — он из первого состава. Он уехал в Америку и там начинал так ярко, что у него Люба Успенская была на подпевках, а за роялем — Михаил Шуфутинский. Конечно, его знают, любят, но он не стал за рубежом большой звездой. Как и другие советские артисты того периода: Эмиль Горовец (его песня — «А я иду, шагаю по Москве»), Лариса Мондрус — они, имея всесоюзную популярность, конечно, добились определенной известности за границей, но всемирно знаменитыми певцами так и не стали. Кстати, Лариса Мондрус была моей соседкой, наши двухкомнатные квартиры соприкасались общей стеной. За границей (а уехала она с семьей в Германию) у нее родился сын, сейчас он тоже пианист-композитор. Ее муж тоже «подвязан» в этой области. А она сама по молодости выступала, а теперь — хозяйка магазина.
— Вас можно с полным основанием назвать основоположником жанра, а такое понятие, как конкуренция, вам было знакомо? И считали ли вы когда-то кого-то более крутой группой, чем вы?
— «Песняры» были вне конкуренции. Совершенно уникальные музыканты. Мы их ставили выше. Их творчество было настолько ярким! Там было и на что посмотреть, и что послушать. Для меня тогда только и существовали «Битлз» да «Песняры». А другие… Чуть раньше нас начал Слободкин со своими «Веселыми ребятами», у них было много молодежных и фирменных песен; были еще «Голубые гитары», они разные песни пели. И мы. Пели все подряд, спели около 500 песен, половину записали, из них 30 стали очень популярными и любимыми. И если мы выходим и поем «Не надо печалиться», «Добрые приметы», «Не повторяется такое никогда», «Увезу тебя я в тундру», — эти песни люди помнят дол сих пор.
— Не возникало у вас проблем с худсоветами? Все песни проходили цензуру?
— Нет, никогда ничего не возникало. В 84–85-м годах была ситуация, когда Черненко был секретарем ЦК КПСС по идеологии, и всем ансамблям было велено пройти как бы переаттестацию. Нас отсмотрела комиссия, мы показали часовую программу, и все — никаких проблем. А худсоветы были на «Мелодии» — вот там были проблемы, так как, с одной стороны, фирма хотела продавать, чтоб выполнять спущенный ей план, а композиторы, которые входили в худсовет, желали, чтоб именно их песни пели. Поэты при этом всегда были более лояльными — например, Игорь Шаферан, Игорь Кохановский, Михаил Рябинин — но и композиторы, бывало, защищали жанр — скажем, Оскар Фельцман, Юрий Саульский, и главный редактор Владимир Рыжиков был очень прогрессивным. А так, бывало, звучало от кого-то: «Почему не мою песню они исполняют?!» Приходилось уступать.
— Есть в вашей коллекции, так скажем, случайные хиты? То есть песни, которые были написаны не для вас, но волею случая попали к вам?
— Многие песни никто не брал или они писались для других. Например, «Увезу тебя я в тундру» — она была создана для Краснознаменного ансамбля им. Александрова. А «Не повторяется такое никогда» — для Майи Кристалинской, и она ее даже спела. А дочка автора — композитора Туликова — Алиса побывала на нашем концерте и стала просить отца: «Там новый ансамбль, «Самоцветы», — отдай им!» Он же, когда услышал нашу аранжировку, сказал: «Я это не писал, это какая-то Бразилия!..» Но тем не менее оставил нам ее. А песню «Все, что в жизни есть у меня» я принес коллективу — и она не понравилась. А сегодня мы не представляем жизни без этой песни. Олег Иванов пришел за кулисы и случайно встретил там мою жену, посетовал, что написал песню и никак не может показать ее. Жена привела его ко мне, и так появилась в репертуаре песня «Горький мед». Она — шикарная, понравилась сразу, ее и Харалов пел, и Барыкин. Все случай, поэтому я и говорю, что это — не моя заслуга.
— Скромничаете просто. Как вы вообще оказались в мире музыки с вашим красным дипломом политехнического техникума?
— Я посмотрел фильм «Серенада Солнечной долины», там герой — музыкант-контрабасист, и я влюбился в инструмент. И я стал упрашивать директора нашего клуба в техникуме, а учился я в Подольске, купить контрабас. В общем, уговаривал целый год — наконец она как-то выбила на это деньги, и мы поехали в Москву за инструментом. И я играл на нем день и ночь, и уже начал выступать в эстрадном оркестре. А тем временем действительно с красным дипломом окончил индустриальный техникум и мог поступать без экзаменов в любой вуз. И у меня хорошая была специальность: «открытая разработка угольных и нерудных месторождений». Но я параллельно отучился два года в вечерней музыкальной школе, в Гнесинке. И тут, пока я раздумывал, что делать дальше, от Московской областной филармонии приехал в Подольск выступать симфонический оркестр. Меня в парке, где мы играли, увидел тамошний контрабасист Володя Михайлев, мы познакомились, и он сказал: «Приезжай в Москву», дал мне свой телефон. И он мне открыл дорогу в музыкальную профессиональную жизнь. Привел меня к своему педагогу в музучилище Ипполитова-Иванова, тот послушал, говорит: «Ну, он еще слабенький…» Тогда Володя заходит к директору в ее кабинет, становится на колени и говорит: «Уважаемая и любимая директор училища! Вот стоит мой друг, я знаю, что прием уже закончен, но возьмите его, я вас прошу!» И еще он добавил: «Он прославит ваше училище». А еще там не учились ни Пугачева, ни Зыкина. В общем, взяли. А на 4-м курсе меня вызывает главный дирижер, а я уже концертмейстер был, и говорит: «Юра, тебе придется перейти в консерваторию, у нас осталось 3 инструмента, а должно быть 8». И меня с 4-го курса забрали в консерваторию — четыре с половиной года занимался там день и ночь и в 69-м году ее окончил. Начал работать в Москонцерте; пришли как-то в сад «Эрмитаж», а там работает мюзик-холл, и я увидел танцовщицу, свою будущую жену. И вот 50 лет мы уже прожили вместе, у нас двое детей и двое внуков.
— Жизнь любого артиста никогда не бывает столь гладкой, сколь кажется со стороны. Были у вас какие-то серьезные проблемы за вашу творческую жизнь?
— Мы уже были очень популярны, и в этот момент происходит такая история. Мы едем на гастроли, и у нас в последний день в Ижевске три концерта в цирке — в 15.00, в 18.00 и в 21.00. И вдруг перед первым выступлением я узнаю, что нет одного из артистов. А у нас все было так жестко построено, и он вызывал повышенный интерес у зрителей — может, его не очень знали пофамильно, но образ был очень узнаваемый. И он был ужасно фотогеничный, и была у него сольная песня «Ивушка» — он ее пел один в луче света, так трогательно, что девчонки приходили по 10 раз на концерты, чтобы только услышать. И еще он пел «Школьный бал». И так получилось, что его нет на сцене — и как будто провал в концерте. А он не явился — и все. Куда он исчез? С кем? На какую рыбалку?.. В общем, появляется ко второму концерту — и, естественно, никакой. А это последний концерт — и отпуск. Надо было приехать в Москву и там разбираться, а я собрал собрание и начал его прорабатывать. Стыдить. А он ничего не понимает. Напоили его каким-то портвейном… Даже не помню, выпустили мы его или нет; вроде одну песню он спел. Но были люди в коллективе, которым это оказалось на руку, и случился раскол. Его поддержали, а за то, что я его стал стыдить, я и пострадал больше всех. И они подают заявление — и уходить собирается из десяти семь человек. У каждого были свои планы: одному хотелось стать руководителем, певице надо было вытащить на сцену своего мужа — он был звукорежиссером у нас, а другие пошли на поводу. Приехали в Москву, а у нас расписан график по 10 стадионов в неделю — как его ломать?
— И как удалось выйти из положения?
— Собрали комсомольское собрание, вроде помирились, и намечается грандиозная поездка на 4 месяца в Латинскую Америку. Все притихли, затаились, в группу добавили артистов, и я рекомендовал на роль руководителя делегации музыкального шефа Москонцерта Сергея Христофоровича. Он был абсолютно бескорыстный человек, веселый, суетной…
И происходит такая вещь: в первом государстве, Перу, мы работаем довольно долго. А импресарио не очень состоятельным оказался, не смог организовать рекламу, и мы работаем с переменным успехом. Но неплохо. И, короче говоря, валюту, которую мы получали в качестве суточных, — ее нельзя было вывозить, она действовала только для данной страны. А дальше должны были быть Аргентина, Мексика, которые не состоялись. Но мы проехали 7 или 8 стран, и ту валюту, которую мы заработали, тратить не на что. Не сомбреро же покупать! И в посольстве нам предложили: «Давайте мы попробуем обменять вам эти деньги на доллары». Мы их собрали, был определен ответственный — балетный артист, которого выбрал весь коллектив, присутствовал при этом переводчик. В общем, 24 человека собрали эти деньги и положили в сейф в посольстве. Нам обещали поменять их по возможности на доллары или сертификаты.
Кончилась поездка, мы вернулись, а денег нет. Все дергают Сергея Христофоровича, а там деньги немаленькие, за два месяца, — это тысячи по полторы долларов! Он звонит в посольство, а того человека — советника по культуре — перевели в другое посольство. Посол ничего не знает. Мы обратились с письмом в Министерство культуры. Там нам говорят: «Вы деньги получили? А что не потратили?..» А там суточные из расчета 10 долларов в день. В общем, стали разбираться. Да, деньги лежат в посольстве. И вот 31 декабря нам присылают эти обмененные на сертификаты деньги.
— Так все были счастливы!
— Но осадок-то остался. Плюс прошлогодний скандал. И недовольные подначивают. И в итоге семеро подали заявление и ушли. Сначала написали на меня в горком партии, причем уже и деньги получили, а письма все идут и идут. Меня вызывает директор Москонцерта: «Семь человек ушли, их вся страна знает, это они — «Самоцветы». И я так завелся! Говорю: «Если вы заберете у меня «Самоцветы» — я заберу у вас Москонцерт!» Чуть за грудки его не взял. Говорю: «Дайте им другое название — пусть работают. «Самоцветы» придумал я, я найду других исполнителей, через 20 дней назначайте худсовет!» И я показываю программу — с Пресняковыми, с Винокуром. Комиссия говорит: «А где беленький?!» — «А вот!» И уже другой на его месте — Валера Хабазин. И мне тут предложили тур по стадионам, по Дворцам спорта, а от них — основная прибыль, а в Москонцерте три тысячи артистов, всех содержать надо. И ушедшим ничего не осталось, как отправиться в Росконцерт…
Мне, конечно, обидно было! Я в этот коллектив жизнь вложил. Тогда ставки были по 5 рублей, а у меня было — 11.50. Родители моих музыкантов по 120 рублей зарабатывали, а мои по 20 рублей за концерт получали — по полторы тысячи в месяц выходило. Еще же суточные — по 2.70, потом 3.60. Володя Кузьмин пришел в коллектив в рваных ботинках, а уехал на машине. Все на машинах уехали!..
— Какое же название получил отколовшийся от вас коллектив?
— Они стали «Пламя». Был барабанщик Коля Раппопорт — он уже ушел из жизни. Так вот, он начал с нами работать, а потом получилось так, что у него родственник обнаружился в Канаде. Он один раз отпросился, потом — второй, и пошел слух, что хочет эмигрировать. Потом он на 3 месяца уехал. И я взял Юру Генбачева. Он работал у Анатолия Кролла, потрясающим был артистом — как Саша Барыкин день и ночь с гитарой спал, так он с барабаном. И образ у него был Чебурашки. А Коле потом дали фамилию Михайлов и объявили руководителем ансамбля «Пламя». А к нам пришел Слава Добрынин. Стеснялся петь по-русски — по-английски пел. Он очень любил Джона Леннона. А Коля потом таки укатил в Канаду…
— Вы имели за творческую жизнь советские регалии, побеждали в конкурсах. Были там свои подводные камни?
— Мы были уже очень популярны, и вдруг меня вызывают в Министерство культуры, говорят: вы идете на конкурс. Это был V Всесоюзный конкурс артистов эстрады. А мы только с гастролей, из Болгарии, не очень подготовленные, а там председатель — Никита Богословский. А он тянул «Ариэль», считал, что это новая веха, ну там рок, свежие музыкальные ритмы... Первый тур мы не очень хорошо прошли, второй получше, а на третьем мы спели «У деревни Крюково» и с ней получили вторую премию. Разделили ее с Раймондом Паулсом. Первую взял «Ариэль». В этом конкурсе народ узнал и полюбил Пугачеву и Хазанова.
— Я слышала, что среди ваших поклонниц была Галина Брежнева?
— Раиса Максимовна Горбачева бывала на наших концертах, а вот Галина Леонидовна, мне кажется, очень симпатизировала кинозвезде Олегу Видову. Во всяком случае, когда моя жена работала в варьете «Арбат», в один из зимних вечеров был новогодний концерт и прием, и тогда в вип-зал пришла Галина со своим будущим мужем Юрием Чурбановым, и рядом был Олег Видов — безумно красивый блондин. Он был в ее свите.
А вот Раиса Максимовна приходила на наш концерт в Ставрополье. Она тогда очень дружила с Ирой Пироговой, та была директором местной филармонии, потом уже ее назначили главредом журнала «Театр». И вот она нас пригласила дать в Ставрополье несколько концертов. И после спектакля я разговорился за кулисами с женщиной. А после Ирина мне и говорит: «Ты знаешь, кто это? Жена первого секретаря!». А я и не знал, откуда мне было знать? Потом мы встречались уже и с Раисой Максимовной, и с Михаилом Сергеевичем на приеме в посольстве в Германии, их помощник подошел: «Нет ли у вас случайно диска для Михаила Сергеевича?». У меня был, я сбегал к машине, принес. Горбачев тогда сказал: «Я люблю песню «Мой адрес Советский Союз», хотя Союза уже и нет».
— С Брежневым приходилось встречаться?
— Два раза. Первый раз, когда его сделали Генеральным секретарем ЦК КПСС. Был прием, и в последнем ряду накрыли стол для артистов, было нас человек сорок. К нам тогда Брежнев не подходил, но подошел Климент Ворошилов. Спросил разрешения с нами выпить и пригласил на вальс супругу руководителя ансамбля «Мелодия» Георгия Гараняна меццо-сопрано Инну Мясникову. А второй раз был концерт в Барвихе, Брежнев принимал первых секретарей стран Варшавского договора. Мы отработали, «Самоцветов» еще не было, я просто работал музыкантом в так называемом дежурном ансамбле — мы могли аккомпанировать любому артисту, ну вот меня и пригласили отработать. Леонид Ильич пришел за кулисы, всех нас поблагодарил, пожал нам руки. В скромном сереньком пуловерчике, в рубашечке. Я ошалел от счастья, а от смущения чуть сквозь пол не провалился. А когда стали уходить, Брежнев уже сел играть в домино со своим окружением. И вдруг кричит: «Акопян, иди сюда! Рассказывай, как ты там эти 25 рублей из платочка достаешь!» И в итоге мы сидим в автобусе, а Акопяна нет и нет. И так час. Потом приходит и говорит: «Леонид Ильич пообещал мне звание народного артиста!». И через три дня ему действительно дали это звание...
— После развала СССР приходилось выступать уже для российских высокопоставленных политиков?
— Один раз у нас был концерт для четырех человек, вначале их было пятеро, но маленькая девочка быстро ушла спать. Это были Леонид Данилович Кучма и Виктор Степанович Черномырдин с женами. Два часа шел концерт, было это на Рублевке, а потом к нам подходят: Виктор Степанович хочет пригласить вас выпить, — а мы за рулем. А нам: пойдемте-пойдемте, мы дадим сопровождение! Это называлось «на посошок». Посошок продлился полтора часа. Черномырдин начал играть на баяне, Кучма взял гитару. Супруга Кучмы была поклонница «Самоцветов», жена Черномырдина сама хорошо пела цыганские песни и романсы. Виктору Степановичу наливали из особой бутылки, пил он чистую водку крошечными рюмочками. А повод был серьезный — в этот день они подписали знаменитый договор по Черноморскому флоту. Был я знаком и с Евгением Примаковым. Мы три года подряд выступали на приеме в «Конгресс-холле», где он праздновал старый Новый год. Он с нами пел. Только в 2015-м уже не было этого приема.
— Жизнь ваша настолько интересна, что на концертах вам можно уже не петь, а просто рассказывать.
— Я, кстати, хочу попробовать. Сделать такую программу, назвать ее условно «Мой путь», такой авторский вечер, бенефис. Я уже сделал сценарий, там будет 6–7 сюжетов телевизионных, которые станут транслироваться на видео. Все отснято в профессиональном формате. И сделать такой вроде как мастер-класс или лекторий. Кстати, у Димы, моего сына, есть похожий проект «Музыка — детям», он очень популярен. У него имеются свои спонсоры, все это красиво выпускается на дисках, они дарятся участникам концерта. Я тоже хочу организовать нечто подобное и посмотреть, насколько этот проект будет интересен публике.
И это будет рассказ о моих встречах с интересными людьми и просто поклонниками за более чем полувековую жизнь в профессии музыканта...
