...Голос Урсулы мощный, но «укладывает» она его столь тонко, дозировано, одухотворенно, что вместе с нею буквально с головой окунаешься вглубь гетевских стихотворений «Волшебник» или «Фиалка», успевая насладиться не только бессмертными мелодиями Моцарта, но и необыкновенной поэтической свежестью, — когда последний раз на концертах иных наших «див» вы слышали Слово, а не только жаркое желание всех обаять и перекричать? Пианист Ямпольский позволяет себе короткую ремарку — «Фиалка на немецком — мужского рода, поэтому нет ничего удивительного, что цветок обращается к пастушке словно возлюбленный: как счастлив я, что смерть испил у ног, у ног, у милых ног ее».
«Что удивительного, что современная музыка понятна именно молодым?»
– Урсула, к нам в Россию сейчас приезжал известный камерный ансамбль «Вена – Берлин», состоящий из солистов Берлинского и Венского филармонических оркестров… так музыкантов крайне поразило – какая у нас молодая публика, а не «седовласые головы как в Европе». Вы лично ощущаете «старение» зрителя?
– Увы, это правда. И с этим очень сложно бороться, потому что билеты на концерты доступны по стоимости только среднему классу. У молодежи таких денег нет. А средний класс, понятно, в возрасте. Конечно, у нас в Вене и для молодых есть разные музыкальные циклы, но их недостаточно.
– Так это «старение» – в традициях Европы, или раньше всё было по-другому?
– Мои родители, которым уже под 80, ходили в концерты с самой юности и, кстати, ходят до сих пор. Нынче же получается такой парадокс: молодежь активно привлекается в хоры, в любительские оркестры, а публика состоит их пожилых…
– Просто если детей не привлекать, не воспитывать, то однажды публика возьмет и закончится. Прецеденты были в разных российских городах.
– Все это верно, но тут еще один парадокс: как раз молодая публика идет слушать современных композиторов, – некоторые из них, например, вовсю пишут детские оперы. Это очень востребовано. Видимо, новое поколение нуждается в новом языке.
– У нас детских опер вообще никто не пишет. Сидим на прежнем репертуаре. Но для вас важно – для какого адресата вы поете?
– Все зависит от конкретного проекта. Я много пою для детей, участвую в многочисленных австрийских фестивалях современной музыки. Важно, чтобы были охвачены все возрастные группы через разные жанры.
– К вопросу о жанрах: как получилось, что вас «захватила» именно камерная, ораториальная музыка, а не оперная в чистом виде?
– Что ж, хотела этого изначально, недаром я училась у таких суперпрофессионалов как Ингрид Янсер-Майер и Вольфганг Хольцмайер. Камерный репертуар дает невероятную свободу. Я сама решаю – что, с кем и как мне петь. А не то что в опере – маски, костюмы, строгое амплуа… Нет, я люблю оперу, но быть на постоянной работе в театре – это не для меня. Если есть выбор – где петь, я всегда выбираю концерты.
– Для нашей страны ваша профессия – редкость, потому что мы знаем традиционных оперных див, постепенно начинающих тяготеть к эстраде, но нет никого, кто был бы суперасом именно в камерном, поэтическом репертуаре.
– Ну, «див» в камерной музыке просто не бывает, но ваш комплимент мне приятен. Я, конечно, не дива. Вообще не люблю каких-то рамок, стереотипов. Как раз камерная лирика позволяет всего этого избежать.
– Рамок? А с кем работать сложнее – с режиссером или дирижером?
– Режиссером, конечно. И вдвойне сложнее, если режиссер и дирижер при постановке оперы друг друга не понимают. А это частенько бывает.
– Миритесь ли вы с тем, что иногда режиссерское видение начинает забивать музыку?
– Извините за тавтологию, но во всех видах музыкального искусства музыка должна быть на первом месте. Это аксиома. Режиссура всегда вторична. Но я не против, когда современные режиссеры м-м-м желают устроить нечто неожиданное на сцене, главное, чтобы это не заслоняло музыку…
– Ну да, как иначе опере развиваться, если не прибегать к новым формам?
– Повторяю, я не против, но есть классические арии, которые настолько сложно петь, что если тебя еще и заставляют при этом висеть на какой-то веревке, – это просто невозможно, есть границы.
«Аутентичная или нет – всё это колбаса»
– Можно ли сказать, что камерное пение – это феномен именно австро-немецкой культуры?
– Понятно, что самая серьезная традиция идет из немецкой классики, хотя и другие этносы имеют этот жанр в каких-то формах. Важно, что у нас он развивается, потому что современные композиторы с удовольствием пишут камерную музыку; с другой стороны, постоянно обнаруживаются старые произведения, причем, тут же входят в репертуар; ранее подзабытые перекладываются на разные составы исполнителей…
– А к аутентичным увлечениям как относитесь?
– Музыка должна трогать. Доходить до сердца. Аутентичная она при этом или нет – это всё уже колбаса…
– Что за колбаса?
– «Колбаса», значит – всё равно. Так в Австрии говорят. Чем аутентичное исполнение и без души, лучше современное, но с душой. Форма не должна становится самоцелью.
– Когда берешь интервью у наших див – Нетребко, Герзмава etc., – все ссылаются на Марию Калласс как на абсолютный авторитет, говорят о трагедии в ее жизни и так далее. Это стало общим местом…
– Я ее не люблю. Сорри. Меня она совершенно не трогает. Слишком много пафоса. Всё это слишком преувеличено.
– Да, но миру нужны кумиры. Вот они и раскручиваются до состояния небожителей.
– Я согласна, пусть раскручиваются. Но все-таки каждый из нас… должен находить своих звезд и кумиров, не заражаясь общими стереотипами. У каждого должны быть свои идолы. Каллас – великая артистка, но это не мой герой.
– А три тенора – Доминго, Каррерас, Паваротти?
– Если им было хорошо вместе, если они несли что-то новое – почему нет? Понятно, что для большинства главным идолом из них троих был Паваротти, хотя мне больше нравится Доминго.
– Но можно ли до сердца слушателя достучаться через стадион?
– Скорее всего, нет. Конечно, всегда найдутся несколько человек, которые поплачут от умиления. Но, по большому счету, формат стадиона – не для сердечной музыки. Нет, в принципе, идея неплохая: есть же разделение в обществе – одни люди ходят на концерты, другие на стадионы смотреть футбол. А здесь их как бы совмещают, после чего некоторые начинают ходить и туда и сюда, как мой брат, например. Каждое время требует своих технологий…
«Даже в ораториях много эротики»
– Опять же, часто наши певицы любят говорить о наличии сильного эротического начала в профессии… так что первично – женское начало или музыкальное?
– Одно другому не мешает. В музыке заложено множество разных чувств и эмоций, окраска большого значения не имеет – эротическое это начало, сердечное или духовное. Но что-то из трех непременно должно присутствовать. Иначе – чем трогать слушателя?
– Одно дело – оперная роль, играемая годами одинаково, другое – камерное исполнение, где нужно, наверное, «прибрать» свою женскую энергетику?
– Отчего же, можно и не «прибирать». Даже в ораториальном жанре, в основе которого лежат библейские тексты, много эротики. Никуда ее не спрячешь. Женщины везде… куда без нас?
– А насколько жанр оратории востребован в Европе?
– Очень сильно, ведь на праздники идет множество концертов в церквях. Опять же – нынешние композиторы пишут всё новые «Страсти…».
– Сколь важно для немецко-австрийской камерной традиции быть по национальности немецкоговорящим певцом?
– Язык очень многое значит. Вы поете, казалось бы, простенькую песенку, но, будучи немцем, вы ощущаете подтексты. А они-то – как раз главное. Впрочем, если изучать это скрупулезно, можно добиться результатов и представителям других национальностей. Не все же итальянцы поют итальянскую оперу, и не все русские поют русские романсы. Но… все же лучше, когда это родной язык. Тогда, понимая подтексты, ты добавляешь еще сердца… и песня летит естественно и искренне.
– Мы постоянно слышим, что в Европе закрываются оркестры, финансовый кризис, – сколь все это угрожает культуре?
– Увы, кризис действительно чувствуется. И это веяние последних двух-трех лет. Отменяются гастроли, сокращаются оркестры, урезается программа фестивалей. Конечно, завтра кризис не кончится, это продлится еще несколько лет, но люди по природе своей нуждаются в культуре и все, рано или поздно, вернется на круги своя. По-другому и быть не может. Ибо это, повторяю, в природе человека.
– В чем вы лично черпаете вдохновение, полет, свободу? А то иные наши говорят – пока в Метрополитен с Ковент-Гарденом не спою, – жизнь не удалась.
– Нет-нет, свобода – это не столько ступени личной карьеры, сколько неувядающая способность трогать публику за живое. Если это получается – тогда ты получаешь и удовольствие, и вдохновение, и состояние полета… важно обаять хотя бы одного человека в зале, вот тогда наступает magie, magie, понимаете? Только с ощущением волшебства можно петь песни Моцарта, или тот же шотландский цикл Бетховена…
