— Андрей, ощущаете ли вы конкуренцию на российском фестивальном поле или все опен-эйры существуют сами по себе и у каждого — своя публика?
— Этот год, по моим ощущениям, из-за общей экономической ситуации достаточно сложный для многих фестивалей. Показатель этого — почти полное отсутствие рекламы опен-эйров. Весной кроме «Дикой мяты» я видел на улицах только афиши «Усадьбы Jazz», Park Live. В этом смысле, наверное, можно говорить, что мы конкурируем. Но по сути своей это не так. Вообще, не стоит сравнивать городские мероприятия и выездные опен-эйры — это совсем разные события и совсем разные формы досуга. Это как сравнивать обед в городском кафе и шашлыки на даче. Есть большая разница: вот ты просыпаешься дома, завтракаешь, садишься в метро, едешь на городской фестиваль, а после вновь садишься на метро и едешь домой. Или другое событие: ты собираешься с друзьями по работе или по институту, берешь с собой палатку или бронируешь домик в пансионате, и вы на три дня вырываетесь из города. Слушаете музыку, общаетесь, вместе ходите завтракать, обедать, ужинать. Проводите полночи у костра, а наутро это все продолжится: музыка, футбол, игры, река, пляж. И так 3 дня. Чувствуете разницу? Это, пожалуй, могут предложить публике только «Нашествие», «Доброфест» и еще пара фестивалей, но не думаю, что мы конкурируем. Мы часто общаемся, и общение это вполне конструктивное. Но я надеюсь, что со временем конкуренция все-таки появится, а фестивальный рынок будет развиваться. Сейчас навскидку можно назвать всего пять-шесть крупных фестивалей в России. Например, в маленькой Европе, не сравнимой с нашей страной ни по количеству людей, проживающих в ней, ни по количеству музыкантов, проходит 200–250 фестивалей за лето.
— Вам удается собирать интеллигентную публику. Как вы думаете, что способствует такой естественной селекции аудитории?
— Во-первых, наша публика — это счастье в чистом виде. Поверьте, мне есть с чем сравнивать. Я вообще уверен, что атмосферу на фестивале «Дикая мята» создаем не мы, а наши посетители. Нам удалось выстроить со зрителем доверительные отношения: мы не заигрываем с ним на запрещенных территориях, не блефуем, не врем. Раскладываем все карты: и плюсы, и минусы. В итоге нет ни завышенных ожиданий, ни разочарованных людей. Нет, конечно, они есть, но их очень мало. В основном на «Дикую мяту» возвращаются и приводят новых гостей. В хорошем смысле здесь работает сарафанное радио, и, по моим ощущениям, гораздо лучше, чем любая реклама. Мы лишь расставляем некие маяки, «маркеры», которые замечают люди, которым они адресованы. Например, мы говорим: «Дикая мята» — это группа Mgzavrebi, Нино Катамадзе, Борис Гребенщиков, «Tequilajazzz». Те, для кого эта музыка «родная», приезжают, а для остальных мы незаметны. Видимо, так и происходит, как вы выразились, «селекция».
— С чем связан переезд фестиваля из Калужской в Тульскую область?
— Со многими факторами. Мы искали место, чтобы рядом было много пансионатов и домов отдыха, где могли бы комфортно разместиться наши гости. Кроме того, мы получили очень приятное приглашение от администрации Тульской области, в которой нам пообещали всестороннюю поддержку, а это многое значит. А еще мы приняли решение сдвинуть фестиваль в тепло, на конец июня, и переехать к реке. Кроме того, нам предложили для проведения фестиваля уникальное место! Именно здесь проходили съемки фильма «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Вот на тот пляж, с которого прыгал Костик Иночкин, и можно будет ходить! Он в 15 минутах от фестиваля. А одну из сцен мы назовем «ДК им. Дынина» (смеется).
— Андрей, за годы палитра жанров, представленных на вашем фестивале, очень сильно расширилась. Как бы вы сейчас определили его концепцию?
— Это world-music, рок и джаз — три основных направления, которые нам интересны. За год мы отслушиваем большое количество музыкантов и выбираем, на наш взгляд, самое интересное, самое яркое из того, что представлено на современной сцене в этих жанрах. Разумеется, в рамках наших финансовых возможностей: как бы нам ни хотелось, чтобы приехали AC/DC или Sting, но на данный момент мы себе этого позволить не можем, а спонсоры пока очень осторожны — кризис. Мы представляем только ту музыку, которая нам близка, которая нам нравится, и это — ключевая позиция организаторов фестиваля «Дикая мята». Есть у нас и определенные жанровые ограничения. Например, с шансоном и с эстрадой лично у меня не складывается, никак не получается полюбить эти направления в шоу-бизнесе. Но музыкальным ориентиром фестиваля всегда был world-music — мне кажется, именно с этой музыки все начинается и на ней все заканчивается. В world-music присутствует некая самоидентификация музыканта: с культурой страны, языком, традициями или просто географическими привязками. Мне непонятна и неинтересна стандартизация музыки, когда она пишется с оглядкой на какие-то общие и надуманные законы жанра. Например, я совершенно не понимаю «Евровидение»: собираются представители десятков стран, чтобы исполнить песни, максимально далекие от своей культуры. Если говорить о реальных тенденциях, сейчас все великие музыканты так или иначе приходят именно к созданию world-music, судите сами — Роберт Плант из Led Zeppelin, Ричи Блэкмор, Джеймс Хетфилд из Metallica, Марк Нофлер из Dire Straits, Джек Уайт, Питер Гэбриэл — все они сейчас занимаются корневой музыкой. Вообще, при нынешнем уровне урбанизации возвращение к корням — естественный процесс. У нас с этим, к сожалению, сложнее. 70 лет корневую музыку в России вытравливали из сознания людей, а народное творчество ассоциировалось с ужасными, пластмассовыми, абсолютно формализованными казенными проектами. Людям долго внушали, что размалеванные тетки в кокошниках, поющие под фонограмму, — это и есть наша национальная культура. Полюбить такую «эстетику» очень трудно. В результате 1/6 часть планеты стала испытывать неловкость, слыша словосочетание «народное творчество». В других странах все происходило по-другому, поэтому примерно 60–70 процентов музыкального бизнеса там основано на корневой традиции.
— Самый известный фестиваль world-music в мире — Womad, основанный Питером Гэбриэлом, о котором вы только что тоже вспоминали. Был ли этот опен-эйр вашим ориентиром при создании собственного?
— Нет, честно говоря, я никогда на нем не был. Я вообще не уверен, что правильно ориентировался на какие-то другие мероприятия, задумывая свой фестиваль. Мне всегда нравилась фестивальная атмосфера: сама возможность выехать из города на 2–3 дня и послушать за это время 50–60 концертов. После того, как у меня появились дети, я задумался о том, что, по сути, нет фестивалей для людей, которые уже переросли «бурные» алко- и наркофестивали. Не было мероприятий, куда можно отправиться семьей, не опасаясь того, что к тебе в палатку набьются буйные подростки. Второй фактор — существование огромного количества интересной музыки, которой хочется делиться. Мы ведь не создаем ничего сами, по сути, мы являемся лишь проводниками, мостиком между слушателем и музыкантами, которых мы любим и ценим. Когда все начинает складываться, ты получаешь колоссальный энергетический заряд, и это еще больше подстегивает, чтобы идти вперед. Ну и, конечно, очень мотивирует общение с теми, кто приезжает на фестиваль. Это невероятно мощное и положительное ощущение, когда ты находишься в кругу близких по духу, по мировоззрению людей.
— А как, по вашим наблюдениям, публика реагирует на эксперименты и нововведения?
— Публика стала более открыта после того, как мы расширили музыкальный спектр фестиваля. Мне очень не хотелось бы устраивать на опен-эйре «секту», участники которой бы говорили: «Мы тут собрались послушать только world-music, что здесь делает рок?» или: «Зачем нам весь этот джаз?». Такие люди покидают «Дикую мяту», потому что им привычнее существовать в рамках узкоформатного коридора. Мне же ближе слушатели открытые, готовые принимать музыку разных жанров. А у тех зрителей, которые остаются, нет никаких вопросов. Они понимают, что корабль плывет, и им нравится, в какую сторону. В этом году в обсуждениях в Интернете ни один из музыкальных участников «Дикой мяты» не был воспринят слушателями негативно, наоборот, люди предлагают свои идеи по поводу того, кого хотели бы видеть на сцене. Мы прислушиваемся к ним.
— Вы рассказывали забавную историю о том, как впервые услышали прошлогоднего хедлайнера, британца Алекса Клэра где-то в магазине, и так впечатлились, что даже использовали специальную программу по распознаванию музыки в телефоне. Были ли у вас подобные курьезные случаи и открытия в этом году?
— Постоянно. Во-первых, это группа Microguagua, которая в России вообще неизвестна и никогда не приезжала с концертами. Ее открытие связано с нашими барселонскими приключениями. Впервые ее услышала наш дизайнер Юля Рахманова и сразу объявила, что они должны быть на «Дикой мяте», хочу я этого или нет. Это сумасшедшая международная команда, все ее участники из разных стран, но сейчас живут в Испании и играют невероятный, харизматичный регги каталонского «разлива». Спорить я не стал, тем более мне самому они очень пришлись по душе. Еще одну интересную группу мы зацепили во время поездки в Израиль. Там в рамках шоу-кейса присутствовало 50 музыкальных продюсеров со всех уголков мира, которых бесконечно возили по концертам местных артистов. Мы посещали по 12 концертов в день. Это была интересная, но изнурительная история. В какой-то момент мне показалось, что у меня уже замылен слух от переизбытка музыки, но только я решил покинуть мероприятие, как вдруг услышал что-то нереально бодрое, классное и веселое, снова побежал в зал и увидел артиста, который мне напомнил молодого Мика Джаггера со всеми его движениями, с такой же неуемной энергией. Это был уникальный парень по имени Ницан. Такое ощущение, что его сознание в 2015-м находится где-то в 60–70-х годах. Его команда называется Cut Out Club. Фантастические ребята. У меня не было никаких сомнений, что их надо приглашать на фестиваль. Надо сказать и про трип-хоп-группу Zimne из Новосибирска. Честно говоря, даже не помню, когда они появилась на горизонте, но они сразу стали любимчиками нашей команды. Знаете, я с некоторым скепсисом отношусь к тому, что 95 процентов молодых российских артистов поют на английском, мне кажется, все они отправляются в какую-то непонятную внутреннюю эмиграцию. Слушая Zimne, я отметил, что девушка волшебно поет, но лучше бы она делала это на русском. И вдруг, где-то на 30-й секунде, я понял, что она поет по-русски, просто делает это так фонетически тонко и голос ее настолько органично сливается с музыкой, что создается ощущение, что ты слушаешь кого-то из классиков бристольской волны. Непередаваемое ощущение! Она словно сочиняет какие-то свои магические слова и литературные обращения, и они тонким кружевом ложатся на твое сознание. Еще одно открытие я сделал у себя дома. Перебирая после переезда свои виниловые диски, я наткнулся на альбом «Калинова моста» «Выворотень». Я всегда считал и считаю эту работу совершенно гениальной. Переслушав на радостях ее раза 4, я загорелся, позвонил лидеру «КМ» Диме Ревякину и спросил: «Ты можешь выступить на «Дикой мяте» со специальной программой, в которой проиграешь от начала и до конца все композиции с этого альбома?» Он согласился. К тому же так совпало, что в этом году — 25-летие выхода пластинки. И это стало еще одним отличным поводом ее вспомнить.
— Какие еще интересные события произойдут в этом году на фестивале кроме отмечания юбилея альбома «Калинова моста» и реюниона группы «Дети Picasso», которые впервые за много лет снова возобновляют свой проект?
— Первое за 5 лет фестивальное выступление Tequilajazzz, которые совсем недавно заявили о своем воссоединении. Лично я как поклонник коллектива ждал этого очень долго и все эти 5 лет так или иначе донимал Женю Федорова вопросами «когда это произойдет?», вероятно, вызывая острое раздражение. Наверняка у музыкантов были свои причины для расставания. Я понимал, что мои расспросы казались не совсем уместными, но остановить себя в этом не мог. Это если бы расстались муж с женой, а у них был бы один навязчивый друг, постоянно спрашивающий, когда они снова сойдутся. А вообще, Tequilajazzz — уникальная группа, они существуют вне времени. Они никогда не привязывались к геополитике, к модным сиюминутным веяниям. Для меня они являются объемным отражением культуры Санкт-Петербурга со всеми ее холодными, но прекрасными сооружениями и особой эстетикой.
— В прошлом году хедлайнером фестиваля вы выбрали британского музыканта Алекса Клэра. Кто в этом году станет «королем» «Дикой мяты»?
— Удивительная вещь: с одной стороны, в прошлом году все ждали Клэра, но бомба взорвалась днем раньше, когда на сцену вышла грузинская группа Mgzavrebi. Поэтому сейчас я бы не стал загадывать. Можно ошибиться и выглядеть странно. Я не знаю, чье выступление в этом году произведет наибольший резонанс. Это может быть и никому пока не известная команда Microguagua, о которой я рассказывал выше, а может и «Аквариум», который делает свой каждый концерт уникальным и не похожим на предыдущий. Совершенно не представляю, как люди будут реагировать на «Мельницу». Это уважаемая группа, но у нас она никогда не выступала. Один раз Наташа была на фестивале со своим сольным проектом «Хелависа» и произвела фурор: это было очень ярко и интересно. А может быть, всех «порвет» группа Irdorath — белорусские ребята, делающие очень зрелищную программу с огнем, потрясающими костюмами, национальными инструментами. Часто выстреливает там, где ты этого не ждешь. Например, в позапрошлом году произошла уникальная история. Мне написала группа из Боснии и Герцеговины с просьбой выступить на фестивале. Я честно сказал им: «Ребята, я не знаю, сколько зрителей вы можете собрать. У меня есть некий остаток денег, если вы согласитесь выступать за эту сумму, мы договоримся». Они согласились, приехали с диким опозданием, когда фестиваль уже, по сути, закончился. Я уже махнул рукой на эту команду, но они сказали, что все равно хотят выступить, и попросили 10 минут, чтобы настроить звук. Команда действительно быстро настроилась, хотя люди уже уходили от площадки в уверенности, что мероприятие закончилось. Но неожиданно они выдали такой драйв, что зрители стали возвращаться, чтобы послушать их концерт. В итоге, хотя в программе было очень много звезд, их выступление стало лучшим на фестивале. Складывалось ощущение, что у этих ребят вместо крови в венах течет адреналин. Так что загадывать, кто будет в итоге номером один, — всегда бесполезно.
— Есть мнение, что российские музыканты по уровню профессионализма до сих пор сильно отстают от западных. Как вы относитесь к такому «клише»?
— Я считаю, что об этом можно было говорить в 80-х и начале 90-х годов прошлого века. Вообще, это — серьезный и длинный разговор. Люди очень по-разному приходят в музыку: кому-то нравится сам процесс, кого-то накрывает чувство протеста, из этого часто получается история в стиле «играть не умеем, но мы про правду». Мне кажется, есть две основные категории музыкантов: те, кто приходит в музыку, потому что любят ее и им есть что сказать, и те, кому по разным причинам просто хочется оказаться на сцене или показать свою принадлежность модным течениям. У нас очень большая страна, в которой, как и везде в мире, есть очень разные музыканты: как классные, талантливые, яркие, трудолюбивые, так и конъюнктурные, пошлые, бестолковые и бесталанные, и с такими мы не работаем. Я сам учился в джазовом колледже и с юности привык к тому, что нужно уважать свою профессию. Если ты не знаешь нот, не понимаешь, что такое звукоизвлечение, ты не можешь быть профессионалом. Музыка — это выражение через инструмент или голос своих эмоций и чувств, а если ты не умеешь этим пользоваться, то общение со зрителем получается корявым. Невозможно стать великим русским писателем, зная только 4 буквы алфавита. На мой взгляд, у нас в стране был период, когда на сцене появлялось огромное количество «неумех», сейчас, как мне кажется, это уже не так. Каждый день появляются интересные группы, но их трудно поймать в общем информационном потоке, мы стараемся это делать, и, кажется, у нас это получается.
