Неимоверная глубина, высота, при этом отсутствие кулис — кажется, само открытое пространство «Манежа» требует, что бы режиссер разгулялся. Огарев противиться не стал и разгулялся не на шутку. У него на заднике певцы в кокошниках, но с европейским вокализом. Средняя часть отдана нескольким предметам мебели елизаветинской эпохи — это фамусовские покои. Авансцена для пробежек, важных монологов и диалогов, а две стены выступают в роли кинотеатра и филиала Третьяковки - 17 живописных портретов сопровождают действие. «Девочка с персиками» Серова иллюстрирует сон Лизоньки, под утро задремавшей у стола. А «Незнакомка» Крамского в шляпке и с волооким взором выступает портретом Татьяны Юрьевны, той самой, к которой апеллирует Молчалин: «Татьяна Юрьевна! Татьяне Юрьевне!!!» Уже не говорю про «Купание красного коня» или «За туалетом» Зинаиды Серебряковой, а также сам портрет Грибоедова — всем нашлось применение в новой постановке бессмертной комедии.
Смеются много, потому что дерзких затей и забав много, но в тексте никаких изменений или актуальной отсебятины — более того, кажется, режиссер поставил себе цель проиллюстрировать, обыграть каждую фразу. Молчалин на цыпочках («вот он на цыпочках и не богат словами») — передвигается на пружинистых ходулях. Фамусов просит читать календарь, и Петрушка вместо бумажной продукции берется за аккордеон и, нараспев читает грибоедовский текст. А как хороша сцена Молчалина с Лизой, когда он преподносит ей шкатулку с дамскими штучками — кружева из слов/действий – да и только. Кстати, эта пара (Анна Кузьминская и Олег Малахов) — лидеры актерского ансамбля, где непременно стоит отметить Игоря Яцко и Алексея Шейнина (Фамусов), Ольгу Малинину (Наталья Горич), Ольгу Бондареву (Софья).
Непривычна трактовка привычных образов. Особенно порадовал Чацкий, которого я с школьных лет невзлюбила за его позу - быть святее Папы Римского. В ШДИ Чацкий (Илья Козин) — малосимпатичное создание с текстом, по тональности звучащим штампованными лозунгами, призывами… Зато Молчалин не схематичный — живой, чувствующий, реальный, рядом с которым Чацкий — человек-схема, в знаменитом финальном монологе в нем даже проявится что-то вампирическое.
А вот второй акт преподнес сюрпризы — режиссер «ампутировал» сцену бала, богатую русскими характерами и нравами, предпочтя ему любовю — главные герои предстают маленькими в прямом и переносном смыслах. Кукольных Софью и Чацкого из далекого детства выносят к публике повзрослевшие герои. И тем не менее бал все-таки сохранен — как исторический документ в виде спектакля «Горе от ума», поставленного в 1952-м году в Малом театре. Богатые интерьеры, костюмы, реалистическая, в лучшем смысле этого слова игра корифеев Малого и... «Горе от ума» из ХХI века — со Сретенки. Прием такого монтажа жестокая мера для сегодняшних артистов, но такая мысль возникает лишь в первые минуты: у спектакля Огарева — сегодня другие задачи - не обличительного свойства.
О целях и задачах новой постановки я спросила его после спектакля.
— Саша, вы сделали все, чтобы Чацкого очень не любили зрители. Почему, он вам так не симпатичен?
— Это принципиальное разделение — дом Фамусова с его душевностью, теплотой и любовью и харизматик, который посещает этот дом, зовет к каким-то звездам. И мне кажется в этом сравнении (особенно для тех, кто знает нашу историю) понятно то разрушение, которое несет Чацкий. Надо осторожно относиться к таким харизматикам. Как человек эгоистичный, имеющий идею и очень требовательный к другим — нужно ли это теперь?
— Таким образом вы проводите параллель с современными политическими лидерами?
— В нашей истории таких примеров достаточно. Мой идеал — это человеческие отношения, дом — в данном случае как пример здорового консерватизма. Фамусов совсем не тот самодур, кто тиранит дочь: он ей желает лучшего — это естественно в любом доме, где есть противоречиями, но в конце концов побеждает любовью. А дом Фамусова строится на любви. Хотя иногда выглядит по-фелиниевски глуповато, смешно.
— Какова степень импровизации артистов в таком фарсовом спектакле?
— Импровизировать можно тогда, когда есть жесткая структура. И мы добивались жесткости и филигранности при ее построении. Импровизация ведь не сама по себе, когда мы хотим посмешить зрителей, а вытекает из заданной темы. Импровизации актерские должны отражать поставленные цели.
— Второй акт, то, чего нет у Грибоедова: детство Чацкого и Софьи. Как возникла эта идея?
— Я, когда приступал к постановке, подумал: чтобы доказать нежность намерений героев, нужна такая история. И я обратился к драматургу Юлии Тупикиной, попросил ее написать ряд монологов и диалогов героев в детстве — Молчалина, Фамусова, Скалозуба, играющего в солдатики. Ну и для Софьи с Чацким, разумеется. Но в результате осталась только любовь Саши (Александр Андреевич Чацкий) и Сони (Софья).
— Кинохроника старого спектакля Малого театра, введенная вами во второй акт для того, чтобы подчеркнуть разницу между актерами нынешними и минувшими? Вы не боялись подставить своих актеров?
— Этот монтаж нужен был как диалог. Поскольку пьеса длинная, я с самого начала не хотел брать сцену бала. Действие второго акта происходит как бы в предбаннике, а сам бал транслируется на экраны. Идеальный бал в наших условиях создать нельзя, его надо делать как отдельный спектакль, и как идеал его мы выводим его экран — старый спектакль Малого театра. Вообще, для себя идею спектакля мы называем «дух и душа». Дух — это Чацкий, стремление и призыв к какому-то абстрактному совершенству, а душа — дом Фамусова со всем его несовершенством, обманами, обманчивостью, грешностью. Но все-таки это живой дом. И хотелось, чтобы он было противопоставлено абстрактному.
