— Владимир Владимирович, я ваш давнишний почитатель, хочу поделиться мыслями, задать вопросы. Сегодня мы вашим именем, безусловно, как и прежде, активно думаем, дышим, боремся и живем. Ваш авторитет бесспорен. Все, что вы изрекли, это на века и звучит неизменно актуально. Поэтому ваши ответы будут важны для многих.
Вы провозгласили: «У советских собственная гордость». И, упомянув про широкие штанины, рассказали, как доставали из них «пурпурную книжку» — при этом «как будто ожогом, рот скривило некоему господину». С чего его, беднягу, перекосило? Далее: «Жандарм вопросительно смотрит на сыщика, сыщик на жандарма. С каким наслажденьем жандармской кастой я был бы исхлестан и распят за то, что в руках у меня молоткастый, серпастый советский паспорт». Почему наши удостоверения некоторые люди берут «как бомбу, как ежа, как бритву обоюдоострую… как гремучую в 20 жал змею двухметроворостую?» В чем причина такого отношения к нам?
Не связано ли это, на ваш взгляд, с введением санкций против нашей страны? А ведь совсем недавно и Меркель, и Олланд относились к россиянам не как к змеям. Даже обидно делается, честное слово. И вообще: что такое «собственная гордость»?
В то же время «глазами доброго дядю выев, не переставая кланяться, берут, как будто берут чаевые, паспорт американца. На польский — глядят, как в афишу коза. На польский — выпяливают глаза в тугой полицейской слоновости — откуда, мол, и что это за географические новости?» Возникает закономерный вопрос: мы — вместе с европейскими и американскими жандармами и их пренебрежительными взглядами на поляков или — отдельно? К чему тогда готовящееся выселение польской дипмиссии из петербургского особняка?
Теперь о внутренней ситуации. Вы вскользь замечаете: «Стала оперяться моя кооперация». Это о чем? О малом бизнесе? Или надо понимать суждение расширительно? Я не экономист, но помню, как совсем недавно страна бурлила рынками, «челноки» привозили товар тюками и торговали на стадионах. А теперь? Даже замухрыжистого соленого огурчика не купишь на скукоженных, а прежде переполненных базарах воскресного дня. А ведь положение такое, что не терпит отлагательств. Надо спасать отечественную экономику! Если падают цены на нефть, людям следует предоставить возможность хоть как-то заработать, объявить, к примеру, полную свободу предпринимательства, а не сомнительные иллюзорные «налоговые каникулы». Каникулы, причем бессрочные, надо объявить школьникам и студентам, которые в школах и институтах все равно ничему не учатся, а те, от кого зависят их успехи, знай сливают (в прямом и переносном смысле) и закрывают образовательные учреждения. Я очень встревожен всем этим и обращаюсь к вам, как к «пароходу и человеку»: будет ли износившееся оборудование фабрик и заводов служить нам дальше «до дней последних донца»? И сумеем ли мы подготовить кадры для новых технологий?
Вы говорите: «Бьем грошом очень хорошо» — это об искоренении инфляции или об очередном черном вторнике, четверге, августе, декабре, к которым наши люди давно привыкли и притерпелись? Но позвольте также поинтересоваться — кого бьем грошом? Своих?
Или вот еще — прямо о сегодняшнем дне вы пишете: «Директор, лысый черт, пощелкал счетами, буркнул: «кризис!» и вывесил слово «расчет»… а под витринами всех Елисеевых, живот подведя, плелась безработица». Не страшно ли вам в связи с этим перечитывать собственные строки: «Эх, завод ты мой, завод, желтоглазина. Время нового зовет Стеньку Разина»?
Вы констатируете: «голод сметает начисто, тут нужен зажим, а не ласковость воска…» После чего заявляете: «Время, ленинские лозунги развихрь. Нам ли растекаться слезной лужею, — Ленин и теперь живее всех живых. Наше знанье — сила и оружие». Тут я совершенно с вами согласен: возвращение к временам плановой экономики и красного террора насущно необходимо и наступило. Скоро, наверно, начнутся продразверстки. И появятся продотряды. Но что будем верстать, если крестьяне разучились работать?
Вы резонно рассуждаете: «Внуки спросят: — Что такое капиталист?» И какой же портрет рисуете? А вот какой: «…рукой, отяжелевшей от колец, тянется упитанная туша капитала ухватить чужой горлЕц». «За него работает раб. Лишь наживая, жря и спя, капитализм разбух и обдряб. Обдряб и лег у истории на пути в мир, как в свою кровать. Его не объехать, не обойти, единственный выход — взорвать!» — что и делают сегодняшние следующие вашим заветам террористы и сепаратисты, уничтожая башни Торгового центра в США и карикатуристов в Париже. И вы совершенно правильно (чтобы обезопасить себя) поступаете, когда соглашаетесь с таким силовым решением вопроса. Но вот ваше отношение к собственно силовым ведомствам вызывает мое естественное отторжение: «Вокруг, с лицом, что равно годится быть и лицом и ягодицей, задолицая полиция».
Владимир Владимирович, вы замечаете: «По фабрикам дымным… Блузы прилипли к потненьким». Это — об ударных темпах строительства Керченского моста? Или о том, что отечественные предприятия закрываются одно за другим?
Далее вы ставите вопрос ребром: «как быть, чтоб зарплата взросла пятаком? Что делать, если дерется мастер? Как быть, чтоб хозяин поил кипятком?» — и это опять-таки очень актуально, ибо акцизы на водку существенно подорожали.
Отвечаете на этот вызов времени однозначно (это слово часто повторяет один известный современный политик): «Рабы, разгибайте спины и колени! Армия пролетариев, встань стройна! Да здравствует революция, радостная и скорая! Это — единственная великая война из всех, какие знала история». Потом предлагаете конкретно: «Хочу сиять заставить заново величественнейшее слово «ПАРТИЯ». Но о какой войне и какой из политических сил ведете речь? Об ЛДПР? О «Справедливой России»? Или все же «Единой России»? Поди догадайся.
Все же наводку (а не «на водку») даете: «Партия — рука миллионопалая, сжатая в один громящий кулак». Сегодня приказчик, а завтра царства стираю в карте я. Мозг класса, дело класса, сила класса, слава класса — вот что такое партия». Соответственны и ваши приказчичьи выводы и захребетные призывы: «Плюнем в лицо той белой слякоти, сюсюкающей о зверствах Чека!» Новых восстаний вижу день я. Снова подымется рабочий класс. Не защита — нападение стать должно лозунгом масс».
Но тут уж извините… Это же чистейший призыв к экстремизму. Тем более дальше сами заявляете: «И этот год в кровавой пене, и эти раны в рабочем стане покажутся школой первой ступени в грозе и буре грядущих восстаний».
Если бы это мое письмо читала цензура, она бы наверняка вымарала данные строки. Поэтому давайте не будем твердить про «…эту всемирнейшую «мясорубку» (к какой приравнять Полтаве, Плевне?!») Ну а хрестоматийное давайте сохраним: «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй». Тем более дальше даете рецепт, как найти управу на зажравшихся богатеев: «Вас вызывает товарищ Сталин. Направо третья, он там». Более чем своевременное указание, ибо: «Уже начинают казать ноготочки буржуи из лапок своих пушистых». Вы говорите: «Хочу, чтоб в Политбюро делал доклады товарищ Сталин». Очень хорошо, что сохранили свое пожелание до сегодняшнего дня!
Ну а в ожидании Иосифа Виссарионовича кто вершит дела государства? И чем заняты наши правители? Как они реагируют на нужды населения? А никак. Эти «прозаседавшиеся» всем надоели. Я, как и вы, «волком бы выгрыз бюрократизм». У меня и моих сограждан давно к мандатам ни почтения, ни доверия нету. И я опять солидарен с вами: «К любым чертям с матерями катись с любой бумажкой…» Но что касается того, про кого я сейчас скажу, — это совсем другое дело. «Что он сделал? Кто он и откуда — этот самый человечный человек? Почему ему такая почесть? Он, как вы и я, совсем такой же, только, может быть, у самых глаз мысли больше нашего морщинят кожей, да насмешливей и тверже губы, чем у нас. И ему, и нам одно и то же дорого. Отчего ж, стоящий от него поодаль, я бы жизнь свою, глупея от восторга, за одно б его дыханье отдал?!»
Тут речь, безусловно, — о теперешнем нашем президенте, который все делает взвешенно, правильно, точно. Не то что предыдущий верхогляд.
Вы — провидец! Вы за долгие годы предсказали будущее: «Пьян Борис до положения риз». Хорошо, что на смену ему пришел трезвый и разумный лидер.
Владимир Владимирович, в связи со смертью старушки-блокадницы в супермаркете, название которого начинается с той же буквы, что ваша фамилия (хоть в кроссворд вставляй!), в обществе резко ухудшилось отношение к кассирам и охранникам, поэтому прошу вас дописать в ваше знаменитое стихотворение-инструкцию «Кем быть?» несколько глав, как то: «Я б в охранники пошел, пусть меня научат» и «Я б в директора супермаркета пошел…» и т.д.
Кое-что о насущном, произошедшем на Москворецком мосту: «Разве в этакое время слово «демократ» набредет какой головке дурьей?! Если бить, так чтоб под ним панель была мокра: ключ побед — в железной диктатуре». А уж потом покатится само и как по маслу: «Вперед — и в прошлом скроется нэпчик. Мы двинемся во сто раз медленней, зато в миллион прочней и крепче».
Замечательно вы отхлестали участников всеевропейского консервативного сборища в Петербурге: «Мы фашистов не боимся, пойдем на штыки». И как следствие: «Ужас из железа выжал стон. По большевикам прошло рыданье». Потому что не удалось уконтрапупить фашистов.
Очень своевременно упомянули вы о наших друзьях: «Желтое солнце, косое и лаковое, взойдет, лучами к подножью кидается. Как будто забитые, надежду оплакивая, склоняясь в горе, проходят китайцы».
Возможно, я излишне перегрузил свое послание политикой. Отвлечемся в сторону лирики. Ведь вы — поэт тонкий, ранимый, нежный, любите музыку. Об этом свидетельствует изречение: «А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?» Лично я не смог бы — из чувства брезгливости: не хочу приникать губами к трубам, по которым текут сточные воды. Но я восхищаюсь вашей самоотверженностью.
Не дает, однако, покоя: что заставило вас застрелиться? Все было благополучно в воспеваемой вами стране и в вашей судьбе. Успехи, громкая слава, любовь широких масс и отдельно взятых (иногда силой) женщин.
Или поверили в непременную реинкарнацию, в то, что еще вернетесь в другом облике и на более долгий срок «как живой с живыми говоря», снова возродитесь на трибунах и портретах?
Конечно, вы были уверены: впереди маячит памятник (на площади, названной вашим именем), а «в запасе — вечность». И все же… Мы цивилизованные люди и отдаем себе отчет в иллюзорности и непрочности земной славы: «Нам наплевать, как вы справедливо замечаете, на бронзы многопудия и мраморную слизь»… Поэтому могу лишь предположить: у вашего ухода были веские причины. Сжималось кольцо террора вокруг вас — террора, который вы сами же приветствовали? «Но тверды шаги Дзержинского у гроба. Нынче бы могла с постов сойти Чека»… Или угасал интерес читателей к вашей фигуре и поэзии? Или стал очевиден тупик, в который завели страну ваши друзья-чекисты: говорят, вы застрелились из револьвера большого ихнего начальника — Агранова. Так или иначе, трагический свой финал вы предопределили сами. Жаль! Вы еще очень много сумели бы сделать и на поэтическом поприще, и в масштабах мировой экономики и геополитики.
