– Знаете, в свете моей истории мне показалось, что произошедшее в прошлом году с Владимиром Евтушенковым никого ничему не научило. Поэтому хочу рассказать другую удивительную историю, которая случилась с одним моим близким товарищем — фамилию не хочу называть — четыре года назад.
В 2011-м Евтушенков хотел у него купить актив, большое нефтяное месторождение, и предложил за него нерыночную цену — на тот момент у товарища моего был конфликт с Игорем Ивановичем Сечиным. В качестве аргумента Евтушенков сказал, что Медведев остается президентом на следующий срок, а Герман Греф будет председателем правительства.
Если же Греф откажется, то Евтушенков станет председателем правительства. И поэтому, ему, моему товарищу, нужно с ним дружить. Мой товарищ ответил, что в стране, в которой будет президентом Медведев, а премьер-министром Греф, он жить не собирается, поэтому продавать тебе, Евтушенков, он ничего не станет. Зачем я рассказал эту историю? Всё, что сейчас происходит со мной, а именно: обыски якобы в девяти городах и что якобы правоохранительные органы хотят изменить мне меру пресечения — это абсолютная ложь и инсинуации.
— Внесите, пожалуйста, ясность относительно обысков в офисах компании JFC.
— Никаких девяти офисов у меня нет, всё это вранье. А есть склады группы JFC, арендованные в Москве, Самаре, Ростове-на-Дону, Воронеже, Новосибирске, Нижнем Новгороде… И всё. В Петербурге уже нет — их «Сбербанк» забрал и продал сети «СемьЯ».
Склады, на которых якобы проходили обыски, сейчас стоят закрытые, на них находится только оборудование. И ничего другого вообще нет. Компания оплачивает последние два года аренду и тратит деньги, которые могли бы пойти на погашение долгов кредиторам, а кредиторы не дают инструкций, что делать с этим оборудованием, хотя я готов был давно им это оборудование передать, но они отказались.
А всё, что касается моего параллельного бизнеса, — это смешно. Если бы прослушивали мой телефон, всем всё стало бы ясно: я не могу заниматься никаким бизнесом, кроме театров. У нас есть попечительский совет, куда входят одни из богатейших людей России — они просто меня содержат на протяжении последних трех лет, и это знает английский суд, который просто не раскрывает фамилии этих людей.
Кстати, в 2008 году во время кризиса все мои конкуренты кинули эти самые банки — «Промсвязьбанк», «Уралсиб», «Сбербанк», «ВТБ», — и ни один из этих банков не стал их преследовать. Хозяева компаний до сих пор живут припеваючи.
— Возникает вопрос: почему преследуют одного вас?
— В этом весь вопрос. У меня нет никаких проблем с Андреем Костиным, с которым мы встречаемся на правительственных и президентских приемах, он приходит ко мне в театр, иногда спрашивает: «Владимир Абрамович, как там мои? Не сильно тебя прессуют?». У меня нет никаких вопросов к «Альфа-банку» — если бы я взял что-то себе, они бы давно из меня сделали отбивную. Они не имеют ко мне никаких претензий: всё проверено, знают, что я не взял ни одной копейки в компании. Но… позиция «Сбербанка» и лично Грефа…
— По логике вы должны были давно выяснить с Германом Грефом отношения.
— После того как произошла последняя атака на меня, я могу рассказать правду, которую публично еще не заявлял. Что при первом же нашем разговоре с Грефом в феврале 2012-го он мне угрожал, привожу буквально: «Он выпустит все кишки из меня и будет преследовать меня до седьмого колена». Это записано во всех протоколах английского суда.
— Какие у Германа Грефа к Владимиру Кехману претензии? Может быть, глава «Сбербанка» так твердо стоит на страже интересов государства и борется с коррупцией в вашем лице?
— Мне часто задавали и задают этот вопрос. Ответ мой такой: Греф в моей ситуации выступает просто как орудие дьявола, который на протяжении всей моей жизни, с момента крещения, за мою любовь и преданность Богу и его Святой церкви, пытается меня уничтожить.
— Ну это… просто конспирология какая-то. А кто-то скажет «паранойя».
— У меня нет другого ответа: не знаю. Я считаю, что это личная неприязнь и антисемитизм. Что меня очень сильно задело, это когда Интерфакс распространил заявление со ссылкой на МВД о том, что меня якобы должны арестовать. Для чего это было сделано? Чтобы я тут же взял да улетел из страны? Не дождетесь. Главное, что изменение мне меры пресечения — прямое давление на мою профессиональную деятельность. Я обязан летать из Петербурга в Новосибирск, из Новосибирска в Москву, из Москвы в Милан, но я специально не полетел на днях в Милан на встречу с Александром Перейрой, интендантом Ла Скалы, чтобы никому не дать повода думать, будто я убегаю, дабы избежать изменения меры пресечения.
— Всё театральное сообщество ополчилось на вас — и небезосновательно — за то, что вы согласились возглавить Новосибирскую оперу в самый острый для театра момент: вашими руками Минкульт снял «Тангейзера». Получилось, что вы пришли к власти «по костям» вместо директора Мездрича. И это вместо того, чтобы протянуть ему руку.
— Что такое театральное сообщество, я не понимаю — это террариум единомышленников? Для меня есть мнение нескольких близких людей, оно меня интересует. Например, Виктор Новиков, худрук театра Комиссаржевской, сказал мне: ты не прав потому-то и потому-то — его мнение для меня важно.
— А мнение Валерия Фокина, худрука Александринки?
— Вообще не интересует. Объясню почему: театральное сообщество должно понять, что действие, которое я совершил, наоборот, связано с защитой театрального сообщества. Потому что если бы я не вписался в эту ужасную историю, то следующий шаг был бы — лишение финансирования этого самого сообщества. Безусловно, Табакова или Гергиева, или Фокина никто не лишит финансирования, но все остальные, кто не может зайти к Путину и попросить что-либо, они были бы лишены.
— Ещё раз, Владимир Абрамович, поясните вашу миссию по спасению русского театра. Государство и без вас обязано поддерживать театры, особенно провинциальные, которым несравнимо труднее, чем столичным.
— Не надо иронии. Все люди, которые подписывали письма «за» или «против», многое потеряют. Кстати, практика подписания публичных писем — это мерзость и невозможная советская история. Мне рассказывала Елена Васильевна Образцова, что она никогда не подписывала писем против Ростроповича с Вишневской, хотя те были уверены наоборот.
Эта история бумерангом ударила бы по всем остальным театрам. Когда ты, директор, как это было в Новосибирске, нагло, дерзко не учитываешь интересы государства, после этого государство тебе всегда жестко отвечает. И правильно делает — это моя позиция. Не Мединский принимает решение про финансирование театров: ему правительство выдает деньги. Так вот эти деньги легко были бы сокращены Министерству культуры. А сейчас, наоборот, премьер Медведев обещал вернуть 10 процентов, сокращенных от правительственных грантов.
А если директор не прислушивается ни к кому, а защищает... Ради чего? Ради ..., которые это совершили?
— Владимир Абрамович, вы сейчас отвечаете за свои слова? У людей будет сто процентов основания подать на вас в суд.
— Ничего страшного. Пусть подают. Я готов, потому что отвечаю за свои слова. То, что было сделано в Новосибирске, — абсолютная провокация. Если бы, представим себе, министр не принял такого решения и мы бы с Аристарховым туда не полетели, чем бы закончился этот митинг, который собрал огромное количество народу? Это очень опасная ситуация на ровном месте, которую можно было бы избежать. А она вышла именно из среды театрального сообщества. Зачем это было сделано?
Религия — это очень тонкая тема, которую трогать нельзя. Я понимаю, что театр — это вроде как иллюзорное искусство, можно делать всё что угодно, но никогда не было такого, что было сделано в Новосибирске.
— Как бы там ни было, но от всеобщего крика и государственного окрика молодые режиссеры, в том числе Тимофей Кулябин, талантливый человек, просто уедут и сделают карьеру на Западе. А потом наша страна будет гордиться им, стыдливо забывая новосибирский «эпизод».
— Я слышал версию про карьеру, что для этого, собственно, всё и было задумано. Я могу сказать следующее: за всех интендантов, с которыми я дружу, я отвечаю: у них не будет там никакой карьеры. Это и Штатс-опера, и Ла Скала, и Гранд-опера.
— Вы ляжете на рельсы?
— Я не лягу, я просто поговорю со своими товарищами: и Перейрой, и Флимом, и Лиснером. На Западе существует только один талантливый русский режиссер, который действительно прославляет русскую оперу в понимании западного мира. Я не обсуждаю сейчас таких грандов, как Кончаловский, Додин, но всё, что касается продвижения русской оперы, этим занимается только Дмитрий Черняков.
— Но он-то как раз одним из первых заявил, что не будет с вами сотрудничать.
— Он мне этого не говорил. Я увижу его 18 апреля, и мы с ним поговорим.
— Церковь, которая со своей стороны раздула этот пожар, разве имеет право на действия против светского института, каковым является театр? Мнение мнением, но в суд-то на создателей опальной оперы подали, простите, церковные лица.
— Я сын церкви и говорю с полной ответственностью, что церковь вообще не поднимала никакого скандала. В суд подали околоцерковные организации, которые и устраивали перед театром митинг. Когда я приехал в Новосибирск и общался с митрополитом Тихоном, я сказал ему: «Эти околоцерковные организации я видеть не собираюсь ни в театре и нигде, разговаривать с ними не буду». Попросил его решить этот вопрос. Церковь как раз очень смиренно просила, чтобы губернатор обратил на это внимание. Но ничего не произошло, и церковь не могла уже не отреагировать на такую хулу и такую дерзость. Последний, кто себе это позволял, — Лев Толстой, который хулил церковь и написал свое Евангелие. А Иоанн Кронштадтский сорок лет молился, чтобы Бог стер его с лица земли.
— Владимир Абрамович, в соцсетях пишут, что вы получили диплом Театральной академии в Петербурге, не посещая занятия. А что в таком случае позволяет вам выбирать спектакли, формировать программу оперы и балета? Только ли ваш личный вкус?
— Абсолютная ложь, что не посещал. Занимался по индивидуальной программе. Но это не имеет никакого значения, потому что государственные экзамены я сдавал публично, в аудитории, где находились даже журналисты. Получил «отлично». Более того, я готов говорить с любым специалистом на любую тему театра и театрального менеджмента.
— А кто вас поддержал? Такое ощущение, что вы совсем один.
— Мне важно, что меня поддержал, например, Сергей Петрович Лейферкус или Андрон Кончаловский. Жолдак меня поддержал, Нил Шикофф.
— Кстати, Андрею Жолдаку вы уже сделали предложение работать в Новосибирске?
— Пока он должен открыть новый сезон в Михайловском театре постановкой «Кармен».
— Мы живем в стране крайностей и крайних суждений. Поэтому свиную голову, которую православные — так себя называют эти люди — подбросили в МХТ, могут подбросить в любой театр, где кому-то не понравится, как Туминас и Жолдак интерпретируют Пушкина, а Додин — Чехова. Наконец вам же, в Михайловский. Где гарантии?
— Туминас, Додин — это феноменального таланта и нежности люди. Я только хочу повторить вслед за Швыдким, что не надо кидать камни в стеклянном доме, где мы все живем.
— Прошла неделя, как вы утверждены директором Новосибирской оперы. Что вы успели сделать, кроме заявления о том, что измените название на Большой театр Сибири?
— Мы вчера встречались с режиссером Игорем Селиным, которому я полностью подтвердил концепцию празднования 70-летия театра. И, наверное, самое главное, что мы договорились с Андроном Кончаловским открыть новый сезон его постановкой «Борис Годунов». Я счастлив, потому что еще несколько лет назад мы должны были сделать один интересный проект, но он не получился. Я лечу в Новосибирск и буду смотреть «Лебединое озеро». И после этого, если мне всё понравится, то я расскажу коллективу, что мы едем на гастроли в Петербург.
— Будете принимать единоличное решение? Звучит как-то по-барски: «если мне понравится».
— Любой продюсер, кто платит деньги за гастроли коллективу, решает это единолично. Просто оказалось так, что я двуличен в этом вопросе — я директор и продюсер. Когда к нам приезжают японцы перед гастролями и отсматривают спектакли, это тоже выглядит по-барски. Значит, они могут, а я нет?
— Как известно, самые большие антисемиты — евреи. А самые ярые гомофобы — геи? Откуда у вас такая нетерпимость к лицам нетрадиционной ориентации, что вы так откровенно как никто позволяете себе высказываться в адрес авторитетных лиц?
— Я потерял Начо Дуато (известный испанский хореограф, возглавлял по приглашению Владимира Кехмана балетную труппу Михайловского театра два сезона. — М.Р.). Он гей, и он не смог жить здесь по причине пед…в, абсолютно наглых, беспринципных, которые считают, что они имеют право на всё. И это для меня, конечно, является вызовом. Когда я спрашивал его: «Почему ты уезжаешь?» — он говорил мне: «Я не могу здесь находиться по личным причинам». В нашей среде очень много таких людей, и я никого не осуждаю. Они в основном все одинокие, но по тонкости, деликатности, по отношению к профессии — выдающиеся. И я уважаю их, у меня никогда с ними не было ни одного конфликта. Но есть и другая категория…
— Какое это имеет отношение к вам и к истории «Тангейзера»?
— Прямое. Совершено хуление на Бога, который для меня всё. Поэтому я считаю, что это принципиальный конфликт.
— Кстати, а как Гергиев отреагировал на эту историю?
— Молчит. Гергиев и Михалков — два наших гранда — молчат.
