Фальшивомонетчик
К нему нагрянула полиция. Устроила обыск, перевернула все вверх дном. Даже пошла в гараж и рылась там.
— В чем дело? — недоуменно спрашивал он.
После того как ничего не нашли, ему ответили:
— Подозреваетесь в печатании фальшивых денег.
— Но почему?
— На вас показала кассирша.
— Какая?
— Из банка.
Оказалось все очень просто. Накануне был в банке. Платил штраф за превышение скорости. Наличными. Протянул кассирше пятитысячную купюру. Она отсчитала сдачу.
— Но почему именно на меня подумали? — спросил он полицейских. — Разве я один давал пятитысячную?
— Нет, но именно вас она запомнила. Вы ей сказали, что она дала вам лишние деньги.
Тут он сообразил. Она действительно дала ему сдачу больше чем нужно, лишние 500 рублей. Он ей вернул.
Вот какой была ее благодарность за его честность.
Философия красоты
Я покупаю килограмм яблок. Они неравноценны: есть более привлекательные и менее аппетитные. Одни румяные, другие с прозеленью, одни целехонькие, другие с помятыми боками. Сочные и слегка пожухшие.
Я выбираю самые красивые. И первыми съедаю их. Но и среди оставшихся та же история: есть более симпатичные и менее. Я отдаю предпочтение тем, что выглядят импозантнее.
И опять в оставшейся группе есть лидеры и аутсайдеры.
Пока есть выбор, можно легко отделить те, что лучше, от тех, что хуже. В отсутствие изначального идеала неидеальное смотрится выигрышно.
И вот остались последние, самые непрезентабельные. Но их не с чем сравнивать. Поэтому и они смотрятся вполне ничего.
Харон
Во сне он увидел мрачного перевозчика Харона и то, как дает ему мелкую монетку, потому что у бедняги, которого Харон отказывался пускать в лодку, денег нет.
Пробудился в задумчивости и долго размышлял об увиденном. Но пора было вскакивать, принимать душ и мчаться на работу.
День прошел без эксцессов и неожиданных происшествий. Обычный, рядовой, будничный день. За исключением, пожалуй, обратившего на себя внимание пустяка: когда в столовой расплачивался за обед, не хватило 10-копеечной монетки. Вредная буфетчица не захотела войти в положение и внять обещанию, что гривенник будет принесен позже или завтра. Сказала: «Все вы так говорите». Пришлось менять сотенную купюру, вреднющая баба отсыпала кучу мелочи на сдачу.
Ночью увидел очередь скорбных теней — длинную, тянущуюся к переправе, ни у кого из несчастных средств оплатить извоз не было. А взывать к Харону бессмысленно, этот выжига строго блюдет свой интерес.
Он подумал: хорошо, что злобная тетка дала пригоршню серебра и медяков — носить их в кармане тяжело, подкладка протирается. Сдача пригодилась. Заплатил за всех. Харон взглянул на него мельком и, пожалуй, с интересом.
Над этим сном, пробудившись, размышлял меньше, чем накануне. Вскочил, побрился, побежал… И был озадачен, покупая талон в метро: карман оказался пуст. Он ясно помнил: материю тяготила-оттягивала сдача, мелочь.
В буфете, обедая, разменял новую сторублевую купюру и получил две железные десятки, один поблескивающий рубль и две монетки по 50 копеек. Ждал ночи, поеживаясь. Обошлось: все тени, прибывшие к реке, были финансово обеспечены. Либо подобралась образованная, начитанная, умевшая позаботиться о себе публика, либо знающие и заботливые родственники побеспокоились об умерших.
Он все же протянул Харону пять звякнувших монет и сказал: «Авансом. Вдруг понадобятся. А меня рядом не окажется».
Харон вперился в него: «Да ты транжира. Мот… Или провидец?» Но деньги взял.
На службе только и разговоров было что о внезапной смерти буфетчицы от сердечного приступа и гибели повара, угодившего под поезд.
Ночью он увидел обоих: топтались возле плавсредства. У буфетчицы был виноватый вид. «Уж простите за грубость», — сказала она. У повара тоже не было денег. Пригодились монетки, что были заплачены авансом в предыдущую ночь.
Поваренок, которого взяли на место задавленного, то ли не умел готовить, то ли закупил некачественную еду, его яствами отравились все поголовно. Плохо выспавшийся, он в тот день был в разъездах по городу, на службу приехал поздно и потому не пострадал. Трое из отравленных в больнице скончались. Харон, когда он помогал им сесть в лодку, смотрел с грустью.
— Функция твоя исчерпана, — сказал мрачный перевозчик. — Ты ее выполнил идеально. Немногие из тех, кому поручалось препроводить неимущих на дальний берег, проявили такую широту.
Ответил:
— Жаль, не все знают: надо брать с собой валюту. За курсом доллара и евро следят, а о главном не заботятся. Иные брезгуют класть в рот прошедшие через многие руки монеты. Я их понимаю. Но с детства внимательно читал книги и запоминал мифы. Мелкая монетка должна быть у каждого, иначе не попадешь в страну, откуда возврата нет.
— На всякий случай копи мелочь, — посоветовал Харон. — Вдруг понадобится. Иногда на берегу скапливается ужас сколько безденежных.
— Кубышку, что ли, завести? — пошутил он.
И то ли во сне, то ли наяву услышал: «Сегодня в буфет не ходи. Новый повар еще хуже предыдущего. А вообще будь спокоен: тебя, придет срок, вопреки правилам переправлю бесплатно».
Валидатор
Приближаясь к автобусной остановке, он замедлил шаг. Неприятно царапнуло, скребнуло в груди — будто кошка внутри грудной клетки оттачивала коготки. «Мы стремимся избежать необязательных, не касающихся нас огорчений, обойти их стороной — всех этих нищих, попрошаек, бездомных, стараемся забыть увиденных на улицах и в подземных переходах калек. Каждому и без того хватает забот и тревог».
Но деваться было некуда. Возле стеклянной будочки с прикрепленной к боковой стенке табличкой-расписанием маршрутов маячила старуха — не жалкая, нет, скорее исполненная трагического, античного достоинства. В синтетическом, подпоясанном шарфом пальто и в затрепанной меховой шапке. Лицо ее впечатляло: крупные черты были словно вырублены из камня. «Полбеды, если человек не сознает творящегося с ним ужаса, — так мы себя убеждаем и утешаем. — И невыносимо, если принимает сыплющиеся удары в здравом рассудке».
На скамейке и на асфальте в будочке стояли три огромные сумки, в которых, по-видимому, поместился весь ее скарб.
Вокруг полно подобных бедолаг. Вынуждены обитать открыто — на ветру, в дождь и в мороз — под посторонними взглядами. Как правило, опустившиеся, обряженные в лохмотья полулюди: бомжи, бродяги, спившиеся или склеротические создания. В гордой старухе не было признаков долгих скитаний и голода. Или умела, заставляла себя бороться, цеплялась за остатки человеческой видимости?
В плотно набитых сумках, наверное, были одеяло, которое расстилает ночью на скамейке, теплые вещи... Он видел похожий сюжет по ТВ. Такую же старуху выгнала из квартиры жестокая дочь… Но она ли это? Та ли отчаявшаяся бабушка? Вряд ли. Обманули черные риелторы? Страшно представить, сколько таких, не заслуживающих подобной участи, но волею судьбы очутившихся в бедственном положении обездоленных нуждается в защите, сочувствии, понимании. Государству плевать. У государства масштабные задачи. А эти «щепки»… Которых всегда полно, когда рубят лес… Он подумал: «Что я, лично я могу сделать? Расспросить участливо? А дальше? Нет, словами не поможешь. Нужны поступки. Реальные действия. Привести ее домой? Но дома жена и дочь. Накрыть стол… Пустить в ванную… Оставить ночевать… Где? В какой из двух комнат? Если даже теща, когда приезжает, заметно их теснит?»
Люди шли мимо. Не обращали внимания на несчастную. Не замечали? Или замечали? Два мужчины, ожидавших автобус, отшагали от остановки, чтоб не соседствовать с горем. Прогарцевал старичок, заботящийся о здоровье, лыжными палками он при ходьбе отталкивался от заледенелого асфальта.
«Если бы не зима… Летом проще существовать, сносить ночевки на улице».
«Сегодня невозможно сделаться Христом, — подумал он. — Христос бы подошел, приголубил, узнал ее нужды или без слов догадался бы обо всем. И отвел бы к себе. Куда? У Христа нет жилища. Он странствовал и проповедовал налегке. Ну отвел бы к кому-нибудь из учеников, сторонников, апологетов. Сказал бы: «Приюти несчастную». И те, к которым Он обратился, были бы счастливы услужить Учителю. И старушка поселилась бы у них и влачила бы дни в довольстве и тепле».
«Но как долго люди могут вытерпеть присутствие постороннего? Чужого? Тут со своими-то постоянно ссоры, споры, конфликты. Своих начинаешь ненавидеть, как врагов. А эта мешающаяся постоянно, навязчивая, лишняя…»
«Христос распорядился — и ушел проповедовать, сеять добро. А людям — оставаться и расхлебывать?» Нет, модель не годилась. Не только для настоящего, но и для прошлого.
Показался автобус. Мужчины, переминавшиеся поодаль, встрепенулись, нетерпеливо задвигались. Старуха тоже подтянула обвислые плечи, распрямились. Зорко вглядывалась, пытаясь различить номер приближающегося транспортного средства. И ловко подхватила сумки.
Внутренне он рассмеялся. И пожурил себя за излишне буйную фантазию. Понапридумывал. Просто бабушка едет от родных, возвращается с дачного участка. Вот и набила сумки. Чем-то легким, необременительным, это видно по тому, как запросто она их подняла, оторвала от земли.
Отлегло. Вежливо пропустил ее в распахнувшиеся двери. Приятно было сознавать и видеть себя вежливым, галантным. «Гораздо проще проявлять знаки внимания, а не громоздить в голове неразрешимые отчаяния. Счастье, когда у всех все хорошо!»
Старуха, войдя, топталась возле турникета. От ее надменности (возможно, опять приписанной его буйным воображением) не осталось и следа. Она повернула к нему морщинистое, безусловно значительное лицо с резкими, как у какой-нибудь сосланной в монастырь непокорной боярыни, чертами, и проговорила:
— Я без денег. Не оплатите проезд?
— Конечно-конечно, — пробормотал он, прикладывая билет к кружку на валидаторе. «Валидатор… Словечко, похожее на лекарственное название: валидол…»
И почувствовал, что покрылся испариной, потому что отодвинуть недавно отброшенные терзания не удалось. Они возвращались и занимали прочные, грозящие бессонницей позиции.
Мечтавшей воспарить и уже начавшей отрешаться от тяжких дум душе увильнуть не удалось.
