— Дмитрий, скажите, вот нужны вообще все эти «года», что это дает?
— Всякое обращение к литературе на государственном уровне уже интересно. Конечно, это не приведет автоматически к появлению хорошей литературы (мы знаем, что она появляется по совершенно другим причинам), но хотя бы напомнить, что главной статьей российского экспорта всегда была русская проза — очень важно. Это повышает... не то что престиж чтения (его повышать нет смысла), но общественный интерес к этим проблемам: ведь мы понимаем, что нефть далеко не всегда определяла лицо страны.
— То есть Год литературы сообществу не угрожает?
— Разумеется, появятся какие-то люди, которые будут говорить, что «литература не существует без истинного патриотизма», что «литература должна защищать, учить, пропагандировать...», — но всё это никакой роли не играет. На это не стоит обращать внимания, потому что это было всегда.
— От себя замечу, что литература менее зависима от власти в материальном смысле, в отличие от театра, классической музыки, находящихся на коротком поводке от власти...
— Ну да, писать можно и в стол; к тому же литература меньше всего подвержена эрозии — особенно в России, где ничто, по большому счету, не меняется. И классические сюжеты актуальны вечно. Так что именно за литературу я бы не беспокоился, с ней все хорошо: в России нынешней она чувствует себя относительно благополучно, — много происходит событий, которые требуют осмысления, а это интересно.
Вот сейчас у нас, безусловно, идет довольно долгий период осмысления Новороссии: люди туда успели поездить, посмотреть, так что появится целый цикл новороссийских романов — сначала, как водится, репортажных (как роман Непогодина о майских событиях в Одессе), потом выйдут более продуманные сочинения. Литература всегда вынуждена следовать за реальностью, а главной темой всех новостей в последнее время были Новороссия и Украина. Вот на какое-то время это будет и в большой прозе.
— Да но, исходя из трагичности происходящего, сколь долго эти сюжеты будут главной темой?
— А это не важно. До тех пор, пока не появится собственная российская повестка дня. А собственная имеет шансы появиться в течение этого года, потому что совершенно ясно, что отвлечение не сработало; ясно, что люди все равно будут заниматься какими-то своими делами и осмыслением их... так что ближайший год нам принесет сильные и благотворные перемены.
— В качестве «отвлечения» вы имели ввиду Украину?
— Не столько даже конкретно Украину, сколько патриотическую повестку дня.
— Мы говорили, что литература здорова, с ней все хорошо... А ничего, что опросы уж который год отдают пальму первенства г-же Донцовой по читательским предпочтениям?
— Если бы люди при своей программе жизни и своей программе чтения исходили бы из рейтингов, то у нас давно бы случилась катастрофа. Слава богу, люди выбирают не рейтинговый продукт, а продукт здоровый. Не то, что везде навязывается, а то, что им нравится. Так что опасность Донцовой я бы преувеличивать не стал. Есть люди, которые ее читают. Конечно, здесь есть элемент — не побоюсь этого слова — зомбирования нации, и ее где-то даже растления, но это... совершенно нормально.
Плохая литература в огромном количестве есть везде. И она не определяет лицо России. Все равно настоящие читатели (те, кто читает в подлинном смысле слова — усваивает информацию, пытается понять, о чем написано) реагируют на Рубину, на Прилепина, на Пелевина. На провинциальную литературу, которой именно сейчас появилось довольно много: долго не печатали таких авторов как, например, Кузьменков, но вот наступило их время, потому что они знают реальность изнутри. И эта реальность не выдуманная. Так что сейчас надо ожидать вала настоящей литературы о проблемах русской провинции и это очень хорошо.
— А такие технические вопросы — как, например, Дмитрий Медведев усомнился в необходимости возрастной маркировки книг...
— Это всё значения не имеет. Ужасную вещь скажу: в литературе имеет значение только одно — насколько в духовной атмосфере общества высок процент кислорода, а насколько... сероводорода. Литература не пишет «под звон тюремных ключей», как сказала Ахматова. Для литературы нужно чтобы в обществе была свобода, желание что-то улучшить.
Причем наша литература очень отходчива: посмотрите, что случилось с ней за ничтожно малый промежуток времени с 1953 (год смерти Сталина) по 1956-й. У нас, по сути дела, написалась абсолютно новая литреальность — альманах «Литературная Москва», «Оттепель» Эренбурга, «Не хлебом единым» Дудинцева и так далее. И все произошло стремительно. Для того, чтобы литература хлынула потоком, достаточно приоткрыть кран на миллиметр. И тут же мы получим великую прозу. Достаточно просто убрать вот эту атмосферу тухлого репрессивного страха, постоянной готовности к тому, что тебе сейчас перекроют кислород, и сразу же — как сказано у Пастернака: «Тетрадь подставлена, — струись!» — проза появится, причем, в считанные секунды...
— То есть заботиться о положении литературы не нужно?
— Заботиться о ней сейчас довольно смешно. Вы дайте ей дышать! И она вам напишет такое, что весь мир УДИВИТСЯ. И опять мы скажем, что русская проза — лучшая в мире. А если слышен «звон тюремных ключей», то чего ж вы добьетесь? Никакими «Годами» вы ничего не добьетесь...
— Ну вот даже мат в художественной литературе хотят разрешить. Такая поблажка...
— Это как раз дело двадцать пятое. Без мата легко в прозе можно обходиться. Нельзя обходиться без ну хоть сколько-нибудь доброжелательной атмосферы. Ну о чем говорить, если всё время все ищут друг у друга русофобию, но при этом никто не знает ЧТО это такое. Это, простите, совершенно криминальная ситуация: разборки — что можно про Россию говорить, а что нельзя.
Если бы в такие обстоятельства были поставлены Тургенев или Тютчев, — они бы и слова не написали. В чем заключается русофобия? Кто она такая? Русофобы сидят в Думе — те, кто так думает о своем народе. А литературе надо дать возможность осмысления ситуация, и тогда все будет прекрасно!
