На Чистых прудах, в районе театра, — автомобильная пробка. Разочарованные стрелки лишнего билетика — их нет даже у спекулянтов. В директорской ложе — VIP- гость стоит плотно, как в хоре Пятницкого: Наина Ельцина, кинорежиссеры Алла Сурикова и Вадим Абдарашитов (они в этот вечер в «Современнике», а не на «Золотом орле»), посол Израиля Дорит Голиндер, бизнесмены, врачи, много артистов. С увесистым букетом «фабрикантка» Саша Савельева — у ее мужа, Кирилла Сафонова, дебют в театре Волчек. Последним приезжает Константин Эрнст.
В зале, рядом со мной, Татьяна Тарасова — знаменитый тренер фигуристов ставила в спектакле пластику и танцы Чулпан Хаматовой, которая и играет не очень-то везучую танцовщицу Гитель Моска, впрочем, не вешающую носа.
— Я все прогоны смотрела, — говорит мне Тарасова, пока не погасили свет. — Чулпан так органично взяла все движения. Я ей говорила: «Ну ты порезче бедрами крути», а у нее — крути не крути... В общем, профессионал.
Уходит свет, сцена как будто расчерчена углем: черные линии резко изрезали все пространство. Но когда свет постепенно заполняет сценическую коробку, то уже видны провода, трубы, оконные откосы — только будто с них содрали каменную оболочку. Лаконичная и стильная декорация Павла Каплевича, безупречно подсвеченная Дамиром Исмагиловым, безмолвно транслирует смысл — здесь сплошь обнаженные нервы.
Но... энергичная музыка, джаз с четким ритмом, и маленькая дамская сумочка летит из кулисы на кровать прежде, чем появляется ее хозяйка. Хрупкая, в юбке клеш, шатенка в легкомысленных кудельках. Легко обтанцовывает отведенные ей полсцены: вертлявые движения у зеркала, батманы — у плиты, прыжки на кровати…
— Я хотел бы завязать знакомство с каким-нибудь существом слабого пола, — говорит мужчина мужественной наружности в трубку телефона, каких уже нет в природе — с круглым диском номеров.
— А я... и есть... слабое... существо... слабого... пола. Давайте... м-м… завязывай, — говорит она. Ее абонент — на другой половине сцены. Оба на крупном плане, как в кино.
Так, в легких полупируэтах и па, начинается психологическая драма на двоих, помещенных американским драматургом Гибсоном на метафорические качели, и их во второй раз за свою жизнь раскачивает Галина Волчек. Зачем она еще раз взялась за эту драму? Ответ — в спектакле, и его, если хотите, сегодня можно расценивать как манифест художника и даже провокацию. Хотя, разумеется, сама она таких слов не произнесла ни разу.
Ее провокация — в отсутствии провокации. Ее манифест — в отсутствии громких деклараций о современности, что она — самая современная современница из всех радикально-современных художников. Радикальных много — талантливых мало. Наконец, ее провокация — в доказательстве того, что психологический театр жив, и не каждый, а лишь единицы умеют его делать. Тот самый, что на сегодняшний день является дефицитом в нашем театре, где содержание по инерции подменяется формой.
А тут всего два артиста — Хаматова и Сафонов — без режиссерских прикрытий разматывают нить отношений в любовном треугольнике: в который со старомодным мазохизмом продолжает играть человечество, невзирая на новые технологии, и в любой комбинации (он — она — жена, она — муж — он, он — она — он или она — он — она). От перемены мест слагаемых этого треугольника страсти почему-то не меняются. У человеческих страстей есть один бесстрастный свидетель — город: партитуру его из звуков авто, гула толпы, полицейских свистков, звучащую фоном, тонко прописала Софья Кругликова.
Я не знаю, что делает Волчек, чтобы артисты так играли: непроизнесенное, непроговоренное. У Чулпан Хаматовой такой роли прежде не было, и она в ней купается. За два с лишним часа с видимой легкостью протанцовывает дистанцию от комедии до трагедии, временами сталкивая два полярных жанра. Она говорит голосом чуть выше собственного, он похож на хорошенький вздернутый носик, и в нем россыпь интонаций. А паузы — чем их измерить? Смехом в зале, который то и дело возникает, или сглатываемой за моей спиной чьей-то слезой?
Обаяние актрисы с первого же ее появления накрывает зал и не отпускает до самого конца. На ее партнера театральная публика поначалу смотрит с естественным подозрением: ну посмотрим, какова на сцене эта сериальная звезда? Тем более рядом с такой партнершей. Могу предположить, что, наверное, ему непросто, но... Этот парень на сцене на удивление свободен и в своих наработанных красках (обаяние мачо), и в сломе этого образа. Во второй сцене, стоя на пороге, он тихо спрашивает: «Уйти?..» И одним этим коротким вопросом из четырех букв, точнее — интонацией, проявляет суть героя.
Удивительное дело — два с половиной часа эти двое мало целуются, совсем не обнажаются, немного курят и... говорят, говорят, загоняя словами в тупик себя и зрителя. Тишина. Слушают, как эта парочка друг другу кишки выматывает и, может быть, ломает жизнь.
