Русские Джинджер и Фред
Они вошли в троллейбус на остановке возле полуразваленного дома культуры. Неопрятный мужчина (волосы седыми прядями выбивались из-под заношенной кепки) и с претензией, в шляпку с пластмассовым украшением «под агат» и кружевные перчатки наряженная женщина (именно в связи с экстравагантностью язык не поворачивался назвать ее старушкой). Оба опустились на свободные сиденья передо мной. Она извлекла из хозяйственной, имевшей прямоугольную, «конвертную» форму сумки нотные листы, исчерканные карандашом, он, закусив губу, напряженно уставился в испещренные похожими на перевернутые Ш и Ц с точечками на палочках знаки, помещенные посреди линеек, бормоча:
— Значит, тут я пою… Про Дуняшу… И все начинают танцевать. Слова никак не могу запомнить.
— Что трудного, Саша? — стала увещевать попутчика дама-старушка. — Всего-то четыре строчки.
— Дуняша гуляла… Гуляла… В леске, — принялся своими словами излагать песнью он.
— Да. И все идут в кадриль.
Некоторое время они ехали молча. Он шевелил губами, читая партитуру. Она исподтишка заботливо на него взирала. Они явно не были профессиональные артисты. Вероятно, возвращались после любительской, самодеятельной репетиции.
Он спросил:
— Ты сегодня куда?
Она назвала станцию метро. И, в свою очередь, поинтересовалась:
— А ты?
Он назвал другую станцию.
— С Витей-то видишься? — в голосе ее звучало сочувствие.
Он мотнул головой:
— Не позволяют.
— Нехорошо это, — сказала она.
— Но подарки передаю.
— И правильно. И продолжай. Надо будить в людях совесть.
Он отмахнулся.
— Ничего не надо!
— Надо-надо! Они потом осознают, поймут. Дед должен общаться с внуком. А внук с дедом. Да еще такой дед, как ты. Музыкальный. Талантливый. От тебя мальчик может многое перенять.
Опять он отмахнулся. И вперился в ноты.
— Как же быть с Дуняшей?
— Надо постараться запомнить. Четыре строки. Приедешь домой, сядь и выучи.
— Было несложно. Раньше. А теперь... Вот сорву выступление...
Она не знала, как его подбодрить, и повторила:
— Надо напрячься.
Я вообразил сцену клуба, на которой им предстоит выступать, вообразил общее их ликование по окончании концерта (в том, что оно случится, я не сомневался), но заранее отравляющим привкусом примешивалось в моем воображении к этому триумфу острое осознание полнейшего одиночества и разобщенности этих двоих, одиночества, которое они пытались замаскировать, скрыть. Возможно, я досочинял, но ей хотелось сказать: «Я готова подсобить. И с выучиванием текста, и с внуком, и с давно нестираной рубашкой, и с засаленным плащом». Возможно, она хотела сказать: «Да, у меня благополучно. И память пока не подводит, и семья дружная, но я была бы счастливее с тобой, возле тебя, ты это сам знаешь». Она молчала. И он молчал.
«Вечные Джинджер и Фред, выхваченные из человеческой массы гениальными Феллини, Джульеттой Мазиной и Марчелло Мастроянни, — думал я. — Хорошо, что есть па, аккорды, нелобовые слова и прочие уловки, помогающие спрятаться и скрасить понимание отчаянности своего положения…»
— Нам выходить! — спохватилась она и торопливо поднялась, запихивая ноты обратно в сумку.
Он, запущенный, небритый, ссутулившийся, будто на него давил столб высотой с небоскреб, шагнул из троллейбуса первым и галантно протянул докучливой, сильно выручающей его на этом свете леди крепкую мужскую руку.
Ресторан с изнанки
Иногда мне доводится пройти мимо тыльной части ресторана, фасадом выходящего на центральную улицу, и я вижу женщин и мужчин, полуобнаженных даже в зимнюю стужу: грязные халаты, шлепки на босу ногу, рваные приспущенные треники. Это повара, посудомойки, уборщицы, грузчики. Устав от работы, они выходят перекурить, пообщаться между собой, позвонить кому-нибудь по мобильнику. О обрывки фраз, которые доносятся до моих ушей! О проблемы, которые волнуют говорящих! Счастье, что посетители, подъезжающие к роскошному заведению в роскошных авто — с парадного, разумеется, входа, где их встречает не лощеный, но все же внушительно бородатый швейцар, не слышат и не видят этой изнанки, исподнего своих пиршеств. Недавно принятый закон о запрете материться попирается здесь ежесекундно через слово. Антисанитарный вид — норма. А звонки врачам с перечислением симптомов болезней и вовсе способны повергнуть в шок. Это счастье, что мы не знаем, не ведаем так называемых тайн мастерства и ремесла, то бишь закулисья, подковерности, оборотной стороны очень многих профессий и занятий — даже самых возвышенных. Всюду — невидимая, тайная составляющая. Хорошо, что она за семью печатями для непосвященных.
Драка
А какую замечательную драку увидел в респектабельном супермаркете! Высокий, красивый, модно одетый молодой человек долго выбирал сигареты, очередь терпеливо ждала, пока кассир пробьет покупку, стоящий следом воспитанного вида юноша произнес что-то вроде легкого подкола: «Вам помочь?» — и высокий импозантный верзила, забыв о сигаретах, ударил его сперва рукой, потом ногой в красивом, модном ботинке, потом коленом в живот, потом выволок из очереди и швырнул на кафельный пол, стал целить носком ботинка в голову, а упавший профессионально сгруппировался и закрывался руками и курткой, натягивая ее на голову; подошел охранник и замер в нерешительности, потому что был ниже и хлипче главного героя битвы, а тот молотил шутника с остервенением, будто мстил всему миру за жестокость и несправедливость, за неудавшуюся судьбу, будто перед ним лежал распростертый виновник всех его бед. Наконец, лежавший вскочил и бросился наутек. Все началось и закончилось стремительно. Оба были молоды, сильны, модно, с иголочки одеты и пришли за покупками не в дешевенький продмаг, а в респектабельный торговый центр. Удивительные агрессия и злоба клокотали в обоих. В чем же дело? Или лава клокотала в накаленном до предела плохими ожиданиями обществе?
«Злоба кипит в груди. Черная злоба!» — написал Александр Блок в революционной поэме «Двенадцать». Неужели наступает ее время?
Самокат
Троллейбус затормозил на остановке. К передним дверям тотчас устремились ожидавшие люди, выстроилась очередь. Лихо подкатил на самокате здоровенный лоб (от него, боясь, что наедет, врежется, задавит, искалечит, отшатнулись все) и протырился первым. Пенсионеры, мамаша с двумя детьми, представители среднего возраста вошли следом. Наглядная азбука поведения желающего и умеющего побеждать индивида.
Велосипед
По тротуарам и вестибюлям метро, аллеям парков и подземным переходам мчат на велосипедах юноши и девушки, а также дети, а порой и великовозрастные дяди и тети. Не сбавляют скорость, не подают предупреждающего сигнала: допотопные звонки на их великах отсутствуют — анахронизм! Зато на лицах — гримаса, долженствующая заменить этот сигнал. Гримаса ужаса с выпученными глазами. Любопытно узнать статистику столкновений и наездов: сколько их происходит в столице по инициативе таких гонщиков-кривляк?
Беженцы
Я сидел в кафе. Он подкрался и возник настолько внезапно, что я вздрогнул.
— Братишка, помоги, я беженец с Донбасса.
Разобрала (вместе с сочувствием) досада из-за его настырности — он не первый раз меня атаковал. Но я себя устыдил. Человеку плохо. Нельзя быть эгоистом! И я компенсировал внутреннее неудовольствие суммой вспомоществования.
Выйдя из кафе, увидел его. Он сидел на лавочке с приятелем, тоже, вероятно, беженцем. Они выпивали и улыбались. Возможно, надо было подойти, пристыдить. Но если человек привык паразитировать на чувствах, его не изменить. И я прошел мимо. Впрочем, не сделавшись умнее. Ведь я заранее знал, что меня обманывают.
Зима началась
В иные дни так ясно и очевидно: производители автомобилей и обуви пребывают в тесном сговоре с дворниками, столько эти последние сыплют на тротуары и мостовые соли, разъедающей кожу, железо, резину.
Не дано?
Как асфальтируют! А как кладут плитку и брусчатку! Можно тронуться умом. Там, где не было луж и асфальт на мостовой лежал ровно, там теперь после дождя — потопы. Там, где можно было ходить по тротуару не спотыкаясь, теперь бредешь по колдобинам. И это в центре. (А какие раньше были замечательные, гладкие и сухие арбатские переулочки!) Ничего не могут довести до конца. (Не дано? Лень? Или получены сверху такие установки, потому что через год опять будут ремонтировать: надо же куда-то расходовать средства и чем-то занимать горе-исполнителей.) Возле метро «Кропоткинская», на Гоголевском бульваре, на каменной лестнице провели сточный желоб, но лишь наполовину, до середины ступеней. Продлить до мостовой терпения (или задания) не хватило. Теперь, если дождь или бульвар поливают с целью сделать его чище, по ступеням хлещет водопад. Люди либо прыгают, как горные козлы, либо бредут по болоту, разверзнувшемуся на каменных плитах. Вода размывает швы… Но никто не ропщет. Все привыкли.
Когда начнем работать?
Вы станете делать ремонт в своей квартире, если она его не требует? Отколупывать вполне приличный кафель, менять полы, белить нетреснувшие потолки? Возможно, станете, если некуда девать деньги и нечем заняться…
Из того факта, что в Москве целенаправленно на протяжении долгого периода обновляются замечательно крепкие подземные переходы, я делаю вывод: столичный бюджет лопается от лишних средств.
Но зачем тогда закрывать больницы? Уж лучше пустить излишки денег на охрану здоровья москвичей. С болью в сердце я смотрел, как выворачивают вполне годные, готовые послужить еще не один век плиты и ступени в переходе под Садовым кольцом возле метро «Парк культуры», затем — неподалеку от Спиридоновки. Та же судьба постигла переход возле Неопалимовского переулка. Ремонтники так торопились облагородить этот тоннель и создать жителям комфорт, что вскоре вовсе забросили работы. Пользоваться приходится лишь половиной тоннеля. Зато повесили надпись: «Приносим вам извинения за доставленные неудобства». А неунывающие и не теряющие юмор москвичи сделали поверх надписи свою приписку: «Когда начнем работать?»
