«Господи, хоть растолстею до необъятных размеров, лишь бы ходить самому»
— Слава, вы могли бы охарактеризовать отца просто тремя словами? Что это был за человек, явление?
— Правильно вы говорите: это явление, это человек непростой. Такие рождаются один раз, может быть, в сто лет. Это уникальный человек. Вряд ли были люди, равные ему по таланту в той области, в которой он занимался, в том амплуа. Это великий русский артист великого русского театра. Недаром он носит звание народный артист Советского Союза, звание, которого сейчас уже нет и быть не может. Это был веселый человек, при воспоминании о котором у каждого возникает первым делом улыбка. Как только скажешь: вы знаете, артист был толстый, Невинный Вячеслав? — первое, что сделает человек, он улыбнется. Уже ради этого, может быть, стоит прожить жизнь. Это смешной человек, всем доставляющий радость и удовольствие с трагичным мироощущением внутри. Грустный клоун — вот так это можно охарактеризовать в двух словах.
— Ну а дома, в обычной жизни, там эта его трагичность тоже проявлялась?
— Он был живой человек, и первое, что проскальзывало всегда и омрачало его душу где-то там, глубоко внутри, через взгляд, через глаза, — это, конечно, его болезнь. А болел он давно, на протяжении долгих лет, и тяжело. Если в конце жизни это диабет, который, в общем, его в итоге и погубил, то раньше была напрочь испорченная эндокринная система. У него начали отниматься ноги еще в среднем даже возрасте. Врачи так ему и сказали: либо вы сядете на коляску и остаток жизни проведете в ней, либо мы вам будем колоть такие гормональные средства, которые помогут вам ходить, но вы очень сильно растолстеете. На что отец сказал: господи, да пожалуйста, хоть растолстею до необъятных размеров, лишь бы ходить самому. Заблуждение, что Невинный очень много и неумеренно ел, а потом взял и от своей неумеренности, жадности и обжорства растолстел. Ха-ха-ха, во какой толстый! Это несчастье, это такая судьба и начало его болезни. Его самочувствие всегда было связано с ощущением, что не все в порядке внутри себя в плане здоровья. Но особенно после начала 90-х к этому прибавилось еще ощущение, что не все в порядке и в стране. Полный упадок культуры, когда люди, вообще не имеющие права находиться на сцене, вылезли на нее, заняли место и стали там царить. Вот это его угнетало, и иногда он был очень мрачен по этому поводу. Он говорил так: «Я думал, сейчас, может быть, тяжело материально, даже в плане нашей общей профессии. Но это пройдет — и станет лучше». А ближе к концу жизни он понял, что завтра и дальше будет только хуже.
— То есть для него распад Советского Союза стал очень болезненным моментом в жизни?
— 91-й год папа воспринял с большим любопытством и даже с каким-то внутренним ощущением: ух ты, а чего же сейчас будет, во как интересно! Но 93-й произвел на него жуткое впечатление. У него даже как-то руки опустились и взгляд немного потух. Он понял, что мы влезли в какую-то очень неприятную, грязную и, к сожалению, кровавую историю.
— А Иннокентий Смоктуновский тогда же по призыву Гайдара пошел строить баррикады.
— Я этого не знал. Зато помню, как Иннокентий Михайлович участвовал в рекламе референдума «Да-да-нет-да». Он так по телевизору произносил: «Не-е-ет — да». Сразу вспоминался его знаменитый Гамлет в фильме Козинцева: «Но играть на мне нельзя-а». Это выглядело довольно трагично.
— Но, значит, он все-таки верил. А Невинный, наоборот, почувствовал какой-то провал — и не за что зацепиться?
— Да, совершенно верно. Именно так. Просто Вячеслав Михайлович в силу своей крупности художника воспринял это как братоубийство, вот что выбило его из колеи. Он, уже совершенно немолодой человек, смотрел на те события и на людей, их совершавших, как на детей своих, которые вдруг попали в беду.
— Но тогда же профессия артиста деградировала, кино почти прекратилось, в театр зрители не ходили… Вячеслав Михайлович тогда не бедствовал? Или материальное было для него не на первом месте?
— Как ни странно, в кино он продолжал сниматься и в 90-е годы, все равно был востребован. Меньше, конечно, во много раз, но это было. К сожалению, совершенно прекратилась работа на радио, ее просто не стало. А театр никогда не переставал работать, и там он был один из самых загруженных артистов. Всегда кряхтя, поднимаясь с кресла, начиная одеваться, чтобы идти в театр, он ворчал: «Ох, опять иди на репетицию… Вот сегодня выходной, никто в театре не работает, один я только». Но такой трагедии, как у других артистов, которые вдруг в одночасье вообще перестали быть кем-либо, а считались богами на Олимпе, у папы не было. А что касается материального… Никогда не было ничего такого, чего бы нам не хватало. Всегда в семье обходились самым что ни на есть необходимым. Был момент, что даже талоны выдавали в театре. Я, помню, по талонам приносил молочные продукты и яйца домой. Но это воспринималось даже весело, не было никакого ощущения трагичности, конца, депрессии. А еще иногда меня спрашивают: а Вячеслав Михайлович много зарабатывал? На это я отвечаю: вы знаете, есть прекрасный русский и украинский артист Данилко, который сделал образ Верки Сердючки. Замечательный образ! Так вот, для сравнения, Данилко по гонорарам в сто раз получал больше, чем Вячеслав Михайлович Невинный, народный артист СССР. Но у меня нет никаких претензий ни к Данилко, ни к Вячеславу Михайловичу. И не спрашивал я никогда: что ж ты так мало зарабатывал, папа? Я просто сопоставляю величину события.
— И как Невинный относился к этой «несправедливости»?
— Радовался тому, что сын принес ведерко с яйцами. А, кстати, были еще талоны на водку, которую можно было взять только в магазине, находившемся в Столешниковом переулке. Очереди там стояли километровые, протягивались аж до самого МХАТа. Но папа-то заходил с заднего входа. Спускался в подвал, громко очень вскрикивал: «Таких артистов принимают?» Вся братия сразу же из магазина сбегалась посмотреть на него. А продавцы выносили ящик водки. Мама потом чистила эту водку марганцовкой.
— Помню, Наталья Гундарева рассказывала, что ее отец после всех этих распадов и путчей впал в депрессию, лег на кровать, повернулся к стенке и вскоре умер…
— Да, а Вячеслав Михайлович просто погрустнел. Но работа-то от этого не менялась. Он должен был выходить на сцену или перед камерой и исполнять те же самые веселые и радостные образы. Потому что профессиональный артист подразумевает: что бы с тобой ни случалось, ты должен выдавать ту же самую продукцию. Поэтому он выходил и работал. А все говорили: какой веселый человек! Но никто не знал, что у него там внутри. Да, грустный клоун, но просто этого никто не видел.
«А кто-то, понимаешь, супы варит с кубиками»
— Но если даже вокруг все хреново, есть же семья. Глядя на вашу семью со стороны, видишь, как же вы с лета понимали друг друга, говорили на одном языке, у вас было единое чувство юмора. Каким Невинный был дома?
— Да в то время всем было нелегко. У всех были свои проблемы: и материальные, и личные, и творческие.
— Личные — это что значит?
— Мама и папа волновались за меня — женюсь, не женюсь, вроде уже много лет, а одинок. Но была жива еще замечательная бабушка Евдокия Ильинична, которая меня воспитывала, царство ей небесное, мамина мама. В доме собирались четыре мрачных человека. Приходили, опустив голову, типа: да, ну и жизнь пошла. И самый старающийся всех подбодрить, раскрутить на какое-то ощущение праздника был именно Вячеслав Михайлович. С порога, чувствуя атмосферу подавленности, царившую в квартире, он начинал нас вытаскивать из этих переживаний. И ему это удавалось! Через некоторое время все начинали веселиться, вместе садились за стол, начинались какие-то шутки, рассказы… И от хандры, которая преследовала во все времена русский народ, не оставалось и следа. Вот так, наступив на свою болезнь, на свои неудачи какие-то, на то, что он видит на улице, в магазинах, по телевизору, он говорил: ребята, не все так страшно, прорвемся. За что до сих пор я его вспоминаю с очень большой нежностью и всегда молюсь за него. Уверен, он сейчас нас с вами слышит, видит все, что происходит, и чувствует наше отношение к нему.
— А он вообще ходил в магазин за продуктами? Это тоже был маленький спектакль?
— Нет, нормально, заходил по дороге. Дома он из этих продуктов любил готовить и различные супы, и борщ, и харчо, и всякие вторые блюда. Цыпленка табака… Почему-то он его называл цыпленка собака. Его принцип был: я люблю готовить все вкусно и быстро, а эти многочасовые стояния у плиты не для меня. Вот такой талант имел кулинарный.
— А в кулинарные программы его не приглашали? К Макаревичу в «Смак»?
— Папа рекламировал кубики Knorr. Он там в колпаке, с ножом говорил: «Для моего супа я выбрал кубики…» Целая серия была этих роликов.
— Большой артист и реклама — как он к этому относился? Только чтобы подзаработать?
— Конечно, это были хорошие деньги.
— И не считал это ниже своего достоинства?
— Сначала считал, а потом, когда с ним провели переговоры и предложили определенную сумму, которая, в общем, превышала даже гонорар в фильме, папа поменял свою точку зрения. Был такой интересный случай. В то время МХАТом руководил Олег Николаевич Ефремов, который всегда чрезвычайно трепетно следил за тем, как артисты ощущают себя в театре, в профессии. Он ревностно относился к съемкам своих артистов на стороне. Однажды, на каком-то собрании художественного совета труппы, куда отец входил долгие годы, Ефремов сказал: «Ну правильно, кто-то думает о театре, о ролях, об образах, а кто-то, понимаешь, супы варит с кубиками», — Вячеслав Михайлович ответил: «Ну да, а кто-то трамваи водит, на девочек смотрит».
— Да, тогда же социальная реклама была — и там Ефремов вагоновожатый!
— Социальная это была реклама или несоциальная, но все знали, что Олег Николаевич при всей своей значимости, как театральный режиссер и гуру МХАТа, получил за это очень большие деньги по тем временам… Поэтому Вячеслав Михайлович за словом в карман и не полез. Крыть Ефремову было нечем, и собрание перешло на другую тему.
— А Невинный всегда так быстро реагировал и мог ответить?
— Да, был находчив и остер на язык. Вообще очень много знал, был ходячей энциклопедией, всегда разгадывал кроссворды, очень любил это дело. И еще одна актриса это любила — Ия Саввина, они на пару разгадывали. В плане интеллекта папа был необычаен. Плюс к этому еще фантастически грамотен — и все что касается написания, и что касается ударения.
«Может, вы в первой бане работаете?»
— Невинный мог поставить на место даже Ефремова, причем не по-хамски, не обижая. А были случаи, когда он одним словом срезал кого-то еще, может быть, даже в более жесткой форме?
— В том-то и был весь Вячеслав Михайлович, что ставить кого-то на место ему не очень нравилось. Он вел себя немножко по-другому. Например, подошел к нему какой-то человек — при мне это было, — хлопнул по плечу, протянул руку и сказал: «Здравствуй! Слушай, значит, завтра, как договорились, в 13.00, да?» Папа пожал руку в ответ и говорит: «Да! Давай в 13.30». Тот: «Ну давай, договорились». И ушел. Я потом спрашиваю: «Пап, а это кто?» — «Не знаю». В другой раз мы сидели в столовой, подошел явно нетрезвый человек и сказал: «Где-то я вас видел, что-то мне лицо ваше знакомо. Вы где работаете?» Вот тут бы и поставить его на место. А Вячеслав Михайлович в это время ел гречневую кашу. Но тот мужик все не отставал. «Может, вы в первой бане работаете? Там я вас видел? Или не в первой?» Пауза почти мхатовская. Невинный поднял на него глаза: «В первой». Немая сцена.
— Когда Вячеслав Михайлович уже сильно болел, но играл Сорина в «Чайке»… Там есть эпизод, где он падает практически плашмя на сцену… И весь зал ахает, потому что кажется, будто это реально с Невинным что-то случилось…
— Да, папа уже ходил с палочкой и на сцене тоже с палочкой. Сначала он ронял палку, она отлетала в сторону, потом падал сам навзничь. Второй режиссер этого спектакля Николай Скорик так и говорил: «Каждый раз я смотрел из-за кулис и каждый раз не верил, как у него это получается». Зал зрительный думал, что артисту стало плохо по-настоящему. Это было действительно страшное и при этом фантастическое зрелище, после того как все понимали, что то была часть спектакля, часть рисунка артиста и что спектакль продолжается. Слава богу, думали все. Слава богу, что это артист всех так «купил», как говорят в цирке.
Вячеслав Михайлович с детства занимался спортом. Вся юность прошла, посвященная велосипеду и велоспорту. Он родился в Туле и на тульском велотреке показывал высочайшие результаты, у него был юношеский разряд. Пока не случилась авария, когда он разбился на треке и даже потерял сознание, попал в больницу, столь сильным было падение. Вспоминая, он говорил, что, может быть, это падение послужило дурную службу, когда начались проблемы с ногами. Потом он поступил во МХАТ и молодым артистом играл Хлестакова, а вокруг него все в том спектакле были народные. И его назвали артистом международным. А еще он был нападающим МХАТа по футболу.
— За «Спартак» болел, как все во МХАТе?
— Сначала да, а потом его пристрастия изменились, и он говорил: я болею за тех, кто сильнее, потому что они играют красивее. Но он был страстным болельщиком, футбол смотрел, хоккей, не пропускал практически ни одного матча. Исключение — если в это время у него был спектакль. А когда в конце 80-х появились видеомагнитофоны, он купил такой на гастролях в Японии. И просил меня настроить его на запись, чтобы он пришел со спектакля и посмотрел пропущенную игру. На спектакле за кулисами говорил: «Дорогие мои коллеги, я знаю, что у вас в гримерке есть телевизор, только не говорите мне счет, у меня сын записывает». — «Будем молчать как партизаны», — отвечали ему. Но вот один раз замечательный артист, сын Владлена Давыдова, Андрей, который то ли не услышал, то ли был так восторжен, что через некоторое время вошел в гримерку Невинного и сказал: «Ну, Вячеслав Михайлович, 2:0 уже». За что папа ему сказал: «Большое тебе, Андрюша, человеческое спасибо». Если переводить на общедоступный русский, конечно.
А вот еще по поводу футбола. Тогда блистал Марадона. Папа смотрел матч с его участием, потом приходил и начинал делиться с артистами: «Ну а что Марадона? Марадона — это фанта (от слова фантастический). Такой пас дал через все поле прямо в ноги нападающему, ну просто старуха Изергиль, и та забьет».
■ ■ ■
— Слава, простите… Когда у Вячеслава Михайловича ампутировали ноги, как он это перенес? Кажется, его знаменитое непобедимое чувство юмора осталось при нем…
— Мы с моей замечательной женой Ларисой и с мамой приехали к нему в больницу и остановились перед входом в палату. Мы знали, что сейчас увидим папу, человека, который потерял и вторую ногу… Увидим первый раз после операции и должны будем начать о чем-то с ним говорить, глядеть в глаза, улыбаться и в общем-то пытаться делать вид, что не так все плохо, нормально, жизнь продолжается — и с этим тоже можно как-то дальше существовать. Перед этой дверью мы как-то так переглянулись и поняли, что нам предстоит сейчас очень непростое испытание. Но делать нечего, надо было входить, неся какие-то цветочки, сумки с продуктами. Мы вошли и увидели сидящего на кровати Вячеслава Михайловича, который сказал: «Чего вы так долго-то? Значит, так: проходите, сумку сюда вот поставьте, подставляйте стул, ты сейчас будешь мне все рассказывать… И вы тоже рассаживайтесь сюда…» У него были две культи, ниже колен замотанные бинтами. Он сидел, держась одной рукой за спинку кровати, а другой облокотившись на кровать. При этом руки дрожали от напряжения, это было видно. А он улыбался и говорил: «Пока вас не было, смотрите, что я уже умею. Вот как! — и перекинул одну ногу на другую. — Я могу сидеть вот так, чувствуете? — Только по дрожанию рук было видно, каких это усилий ему стоило. — Могу сделать так, — и перекинул другую ногу на ногу. — Видели? Вот так я уже освоился!» И мы поняли, что то, чего мы боялись, прошло, проскочило, миновало. Мы стали весело о чем-то щебетать, говорить всякие глупости, рассказывать какие-то анекдоты, забавные случаи из того, что произошло с нами, с нашими детьми… Он в силу своего мужества сумел сделать то, что он делал всегда: он снял напряжение, он вывел всех сразу на совсем другую орбиту. Все стало легко, радостно, все почувствовали, что с плеч свалился какой-то необычайный груз… И все с хорошим настроением через несколько часов пошли по домам. А он остался один. Начал, наверное, готовиться к следующей встрече, чтобы опять всем было радостно и хорошо. Вот такой это был мужественный человек, вот так мог не раскисать, не требовать к себе жалости, не капризничать. Он думал только о своих близких, не о себе. По-моему, это такой подвиг с его стороны.
