К фестивалю Волковский театр поменял сцену — и это стало последним этапом, завершившим колоссальную реконструкцию последних лет, которую проводила новая команда (худрук Евгений Марчелли, директор Юрий Итин). Им есть чем гордиться: новенькими сценой, фасадом, камерной сценой и даже буфетом, которого при прежней дирекции почему-то здесь не было. И, конечно, Волковским фестивалем, который приобрел настолько весомый авторитет, что на него из Москвы едут теперь не только профессионалы, но и любители театра. Потому что знают: за десять дней здесь можно увидеть уникальные спектакли, которые и до российской столицы не сразу доезжают. Во всяком случае «Войну» Ярославлю повезло увидеть значительно раньше, чем Москве, где ее покажут только в мае будущего года.
Сама церемония открытия проходит по-деловому быстро: минут за 20 высокими лицами сказаны все подобающие такому случаю слова (замгубернатора, замминистра культуры, директор театра), лауреатам роздана премия имени Федора Волкова вместе с увесистой статуэткой, его изображающей. А известный ярославский аниматор, обладатель премии «Оскар» Александр Петров, человек скромный и даже застенчивый, без торжественных ноток в голосе, а как-то по-простому объявляет: «Ну, в общем, 15-й фестиваль открыт». И тут началась «Война». Точнее, грянула — впрочем, обойдясь без единого выстрела. Новый спектакль Владимира Панкова сделан к 100-летию Первой мировой. Ее природу, кошмар, бесчеловечность режиссер пропустил через три литературных источника: «Смерть героя» Ричарда Олдингтона, «Илиаду» Гомера и «Записки кавалериста» Гумилева (компиляция Ирины Лычагиной). Столь странное на первый взгляд соединение английского романа 1928 года с записками русского офицера и поэта, скрепленное древнегреческим произведением, дало неожиданный результат. Два часа зал, казалось, не дышал и испытал шок как от масштаба представления, так и от пугающей схожести его с днем сегодняшним. А еще больше — правдиво явленного ужаса возможных перспектив.
Итак, на сцене 1913 год. Кружок интеллигенции: молодые художники, поэты, журналисты, твердо убежденные, что будущее принадлежит только им, их искусству, напыщенно рассуждают о возможности/невозможности войны в цивилизованном мире. Все дамы — в шляпках, мужчины — в добротных костюмах. Один из них — Джордж, художник; имеет жену, любовницу, еще живы мать и отец.
— Я убежден, никому эта война невыгодна. Все европейские страны между собой экономически связаны...
— Воевать — это нецивилизованно...
— Патриотизм, господа, Родина...
И смех, и умничанье, и беззаботность: все будет, как и было, — хо-ро-шо! Семь минут такого реалистического театра с искусственными голосами (да Панкова ли это? — думаю я). Как вдруг безобразно рваные, жесткие, хрипяще-визгливые звуки трубы, тромбона и саксофона с поддержкой ударных бесцеремонно загоняют в кулису группу с правильными речами. Загоняют как скот, невзирая на всякие там либеральные воззрения. И мощная музыка (Артем Ким и Сергей Родюков) захватывает все сценическое пространство — по вертикали и горизонтали. Жрет его жадно. Рубит, как на скотобойне мясо. Кажется, что сама сцена хрипит и корчится от такой музыкальной агрессии, которая состоит... из беспросветной, как ночь, тишины, и изболевшегося вальса, и речитативов, и еще много чего негромкого.
Музыканты — на левых и правых флангах, верхняя часть захвачена вокалистами: меццо-сопрано болтается в воздухе на тросах и свысока (в прямом смысле слова) вступает в диалог с колоратурным сопрано и басом. Полифония — излюбленный прием Панкова — здесь использована на все сто, и именно она дает образ войны. Искусство, а не актуальная спекуляция на сцене; метафоры, ассоциация, а не интеллектуальные декларации в театре.
В котле войны барахтается Джордж — маленький человек, совесть которого не позволяет отсиживаться в тылу: он же патриот, он честный малый, коих среди новобранцев немало. Его не убьют — он застрелится, психологически сломавшись на войне. Он не сможет нарисовать даже разрушенную деревню. Павел Акимкин — невысокий, совсем не фактурный артист — убедительнее любого фактурного. Он — как ходячая боль и гибель потерянного на войне поколения. Вообще, много поразительных работ: Елена Шанина (мать), Валерий Гаркалин (отец), Алиса Эстрина, Евгений Сангаджиев, Сэсэг Хапсасова — артисты и семь музыкантов мощным ансамблем делают могучий спектакль. На сцене сплетаются три автора и три языка — русский, древнегреческий, английский. Троянцы Гомера с героями Олдингтона в завшивленных окопах Первой мировой. Переходы без пауз не оставляют зрителям шанса логически связать разноязыкие фразы и одних героев с другими — связь здесь скорее эмоциональная, чувственная, животная, которая единственная и работает, когда речь идет о жизни и смерти.
Мистерия — так можно определить жанр «Войны», где зрительный ряд по мощи воздействия так же эффектен, как звуковой. У художника (Максим Обрезков) огромная старинная люстра — висит, летает грузно; как мертвая баба, валяется на полу. 50 шинелей черными птицами летят на сцену сверху и зависают на тросах безжизненными телами или тенями убитых. Тела актеров неуклюже втиснуты в эти драповые «висельники». Наивные барышни в шляпках вращаются в воздухе, ухватившись за люстру; а суровые мужчины держат на вытянутых руках черный рояль, как гроб с покойником...
На поклонах будут цветы, бисовка, но в ее восторженности чувствуется тревога и даже испуг.
