Сцена — лишенное подробностей кубическое и стерилизованное пространство. Диваны, мониторы, световые панели — все сплошь прямоугольное. В глаза бросается обилие пересекающихся под прямым углом линий, как прутьев тюремной решетки. Тюремный жаргон, шансон, распальцовка, блатняк вообще — это и есть основной язык спектакля Богомолова. Его главная художественная краска. Та точка, в которой в сознании режиссера пересекаются события Смутного времени и наших дней. Отрепьев-Лжедмитрий (Игорь Миркурбанов), входя в раж, и «зуб дает», и хлопает себя тыльной стороной ладони по лбу. Того и гляди спросит Марину Мнишек (Мария Миронова): «Ты меня уважаешь?» Но нет, это с остальными он говорит по фене, а с Мариной — исключительно на языке любви. Бандиты конституциональные внешне ведут себя гораздо приличнее. Это в первую очередь сам Борис Годунов (Александр Збруев), в ладном костюме и с хорошими манерами, и его ближайшая свита: прокурор (Александр Сирин), патриарх (Иван Агапов) и генерал (Алексей Скуратов). Все остальное время, свободное от бандитских разборок и шашлыков у стен Кремля под живое выступление группы «Машина времени» в майках «The Beatles», отдано телешоу.
С него и начинается первая картина. Ведущая с длинными ногами и невозможным тембром сообщает, что ее гость — эмигрант Гаврила Пушкин (Виктор Вержбицкий в парике). Здесь и сейчас — и при каждом следующем появлении — тот поведает, что род его происходит из потомственных интеллигентов, а сам он, будучи задушен коррупцией и авторитарным режимом, был вынужден покинуть родину. Много позже брат Пушкина (тоже Пушкин в исполнении того же Вержбицкого), но уже патриот, продекламирует в пику всем национал-предателям стихи их общего потомка «Клеветникам России». Но это потом, а сейчас, как следует отутюжив уши зрителям запредельными децибелами, ведущая и Гаврила покидают студию. Над залом сгущается мрак. Титры со всех экранов сообщают, что перед нами уже не телестудия, а монастырские покои. Следом загорается надпись о том, что «Гадунов» пришел сюда навестить свою сестру, Ирину Федоровну. Народ встречает авторскую орфографию одобрительным хохотом. И правда, какой же гад этот Годунов! (Через две сцены в титрах промелькнет наименование Руси через две «с». Но эта тонкость, если она и была задумана, уже останется незамеченной.) И тут же, словно в подтверждение своей гадской натуры, Борис набрасывается на сестрицу. Та сначала теряет парик, а следом и жизнь. Годунов, оглядываясь на вошедшего очень кстати патриарха, вкрадчивым голосом сообщает: «Благословила на царство! Благословила и умерла». Дальнейшие события развиваются в том же духе.
Владимир Мирзоев, еще в 2011 году перенесший время действия «Годунова» в наши дни, только в формате фильма, активно использовал в кино театральные приемы. Богомолов три года спустя делает ровно наоборот, дополняя действие на сцене видеовставками: как записанными заранее, так и транслирующимися в прямом эфире. Так же, в отличие от Мирзоева, Богомолов отбрасывает в сторону полутона и допущения, чтобы прямо, без интеллигентских сомнений показать, кто здесь кто. Так, в своих воспоминаниях Пимен (еще один зэк, накалывающий летопись на спинах сокамерников) грезит об Иване Грозном, как о Сталине. Молодой Курбский, выросший в изгнании, представляет на месте своего отца Березовского. Борьба Лжедмитрия и Бориса оборачивается перифразом блокбастера Кристофера Нолана «Темный рыцарь», с Отрепьевым в маске Бэтмена и Годуновым в гриме Джокера. А сам Годунов, водружая на себя шапку Мономаха, вытягивается по струнке под громогласное «Боже, царя храни!», пока по всем экранам едет кортеж Путина. Тот самый, перед церемонией инаугурации на третий срок.
В интерпретации классики автор идет по краю, как по широкой тропе. Балансируя на грани запретного и того, что давно уже стало общим местом. Кое-где совмещая и то, и другое. Как, отменили мат? Ничего, зато еще в ходу слово «пидарасы». А там, где нельзя прокричать громко и ясно, можно процедить сквозь зубы: «Опять эти мальчики, млять, кровавые в глазах». Сказать, как сплюнуть — то ли с издевкой, то ли от тоски. Впрочем, это касается тут каждой сцены.
В спектакле довольно иронии, хоть юмор этот и находится в уж очень тесном родстве с юмором поднимаемых им же на смех центральных телеканалов. Для пущего веселья в зале постоянно звучат выстрелы и исправно льется кровь. Иногда брызги долетают и до зрителей. Самые же удачные моменты — те, что не имеют к Пушкину никакого отношения. Вроде сцены прервавшего боярское веселье боя курантов, который сопровождает парад безымянных гробов. Двенадцати — по одному на каждый удар.
И все же в этом произвольном наборе гэгов и мягких, как укол зонтиком, политических аллюзий в первую очередь теряется не столько текст Пушкина, сколько режиссерская мысль. Собственное высказывание Богомолов подменяет пением Глюкозы: «Танцуй, Россия, и плачь, Европа», пускаемым параллельно новости про очередное невинно загубленное в интересах государства дитя. Музыка громкая, мотив прилипчивый, слова простые. Но сколько ни вслушивайся, в воздухе раздается все то же — пустота.
