Многим кажется, будто танк и гаубица важнее, сильнее. Важно: кто убил, где и сколько (а почему и ради чего — потом когда-нибудь разберёмся)…
Вроде бы известно: когда говорят пушки, музы молчат. Но на самом деле они не молчат; их просто не слышно; им нет места в новостях.
А потом вдруг оказывается, что «синенький скромный платочек» не уступает грандиозному маршу «Вставай, страна огромная!».
…О нашей теперешней войне, где Украина просит Германию защитить её от России, — об этой войне не будет песен. Ни одной. Вот увидите.
Тихая «Тёмная ночь… и у детской кроватки тайком ты слезу утираешь» и грохочущий «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь!» — появились одновременно. Одинокий голос человека, одинокая гитара и — могучий орденоносный Краснознамённый хор, гигантский оркестр… Песенка жива и волнует по-прежнему, а гимн исчез, и союз нерушимый исчез.
Если русского человека — инженера, или санитара, или министра — спросить про величайшее сражение Отечественной войны 1812 года, то спрошенный начнёт бормотать: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…» — стихи! А сколько там было гаубиц, сколько было убитых…
Слова долговечнее могил. Где Эсхил? где Гомер? где Цветаева и Мандельштам? И даже если уцелела надгробная плита, то под ней давно прах, и если там кто и шевелится, то прапраправнуки червяков, которые… ну вы поняли.
Тела исчезли, а старые слова нетленны. Сказал бы «как новые», но нельзя: слишком много чести для новых.
Александру Аронову 30 августа исполнилось бы 80. Сказать, что совсем забыт, ошибка. Правильнее сказать: неизвестен.
Таланта Бог дал ему много, а славы судьба дала ему мало.
Он чувствовал свою силу настолько, что решился — после Пушкина и Лермонтова — написать третьего «Пророка»; прямое продолжение двух первых.
Форму он нашёл гениальную. Первые шесть строк отражаются в центральной нейтральной строке, как в зеркале. И смысл слов — тех же самых! — меняется на противоположный! Это волшебство. А «зеркальная строка» — единственная бесчувственная во всём стихотворении — холодная, настоящее зеркало.
ПРОРОК
Он жил без хлеба и пощады.
Но, в наше заходя село,
Встречал он, как само тепло,
Улыбки добрые и взгляды,
И много легче время шло;
А мы и вправду были рады…
Но вот — зеркальное стекло:
А мы и вправду были рады,
И много легче время шло;
Улыбки добрые и взгляды
Встречал он, как само тепло,
Но, в наше заходя село,
Он жил без хлеба и пощады.
Пророки Пушкина и Лермонтова рассказывают о себе. О том, что с ними случилось. «Пророк» Аронова принципиально иной.
Мы слышим не гневную или горькую жалобу пророка, а глас народа: «А мы и вправду были рады…» Да уж. Очень были рады. Улыбались, ласково глядели, камнями не швырялись. «Но, в наше заходя село, он жил без хлеба и пощады».
Аронов в своём «Пророке» сказал о нас больше, чем Пушкин и Лермонтов в своих. Хотя они великие, а он — никто.
...Степной волк — абсолютно свободен. Степь (в нашем понимании) — синоним бесконечности… Но поэты мыслят иначе, чем люди. Поэтам что-то открывается…
ВОЛК
И нет свободы. И Волк в степи
Просто на самой большой цепи.
И когда он глядит в свою степь,
И садится выть на луну,
На что он жалуется — на цепь?
Или на её длину?
Вспомните свою жизнь и попробуйте перечитать вслух (тут всего-то шесть строк). Если повезёт, то вам покажется, что этот Волк — вы.
* * *
Бог присутствует во многих стихах Аронова. В советское время, тем более в советской комсомольской безбожной газете, это было нелегко. Аронов кое-как пытался притворяться атеистом.
НАПУТСТВИЕ
А когда овладеет прямая тобой досада
И потщишься ты ныне исправить земное зло,
Трех святых, Михаила, Василия, Александра,
Помянув, принимайся за ремесло.
Сам насмешничал ты над ними, забудь про это.
Всё простили они, блаженные, — ты не враг.
Плоский век париков, камзолов и силуэтов
Не давал тебе заглянуть в их горестный зрак.
И что слово у них не всегда — ты забудь — звучало,
Что кривой сползала строка, не сладили с ней,
А зато у них там виднее твое начало,
А когда виднее начало, то суть ясней.
А работа твоя все та же, и вдох, и выдох,
Поднимай, не должен сей втуне валяться крест.
И уж коли Господь, которого нет, не выдаст,
То и чудище
— обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй —
не съест!
Что такое «Господь, которого нет»? «Которого нет» — это для цензора. «Напутствие» полно веры в Бога. Посмотрите на вторую строчку:
И потщишься ты ныне исправить земное зло
Это стопроцентное христианство. И третья строчка — о святых — тоже религиозна.
Поднимай, не должен сей втуне валяться крест.
Без Евангелия это вообще ребус. Само понятие «нести свой крест» не существует вне христианства.
…Сейчас, слава Богу, не то что прежде. Государство у нас теперь божественное. Теперь цензуры нет, свобода… Но почему-то кажется, что оно по-прежнему стозевно. Сто! — это вам не патриархальный трёхголовый дракон (одна девушка в год). Сто! — и лаяй круглосуточно из каждого телевизора. Запихать такое чудище в одну строку — это надо уметь.
«Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй» — именно эту зверскую строку поэта Тредиаковского писатель Радищев поставил эпиграфом к «Путешествию из Петербурга в Москву», за которое был приговорён к смертной казни (милостиво заменили на 10 лет Сибири).
А «Напутствие» по-прежнему точно: не бойся, не проси, работай. Тщетно? Это не нам решать.
* * *
Аронов, глядя на наш безумный-безумный-безумный мир, придумал страну Мальбек. Населил её людьми, очень похожими на нас, землян. Но в отличие от нас и от нашей Госдумы, жители страны Мальбек придумывали себе законы, чтобы жизнь стала лучше. Ну хотя бы разумнее и добрее.
ВТОРОЙ ЗАКОН МАЛЬБЕКА
Потом они себе второй закон
На площадях прибили тёмной медью.
Ошибка, гнев, неправильный поклон,
В чём ты был дерзок, что нарушил он —
Всё одинаково каралось. Смертью.
Но не ввели ни плахи, ни меча,
Ни скопом не казня, ни в одиночку,
И у невидимого палача
Любой преступник получал отсрочку.
«Жесток иль слаб сего закона нрав?» —
Смущались поначалу души граждан.
«Так будет с каждым, кто бывал не прав...»
«Так будет с каждым, кто...» «Так будет с каждым...»
И дешевели старые долги,
И медленно яснеть как будто стало.
Всё вздор — вражда. Какие там враги?
Того, что все умрём, на всех хватало.
Почитайте это вслух всем, кто сходит сейчас с ума от кипящей ненависти. Может быть, ярость начнёт утихать, а чужие долги и грехи — дешеветь. Зачем убивать, если и так все умрут?
* * *
«Предсказание» написано от имени (или, лучше сказать, «от лица») котёнка. «Они» — это мы, люди. «Он» — это хозяин, кормилец, благодетель. Но зверёк интуитивно догадывается, с какой породой имеет дело. А поэт переселяется душой и в пророка, и в волка, и в котёнка.
ПРЕДСКАЗАНИЕ
Они владеют колдовством двери,
Колдовством пищи, искусством игры.
Но мы всё равно не очень-то верим,
Когда они с нами нежны и добры.
Он счастлив, когда он приходит вечером
И видит, что меня не украл никто,
И прижимает меня, и шепчет,
Когда я вспрыгну к нему на пальто.
Но, если я соскочу с подоконника,
И убегу, и меня убьют,
Он себе заведёт другого котёнка,
Чтобы опять создавал уют.
* * *
Если вы когда-нибудь расстались с любимым человеком навсегда; если вы не забыли своё отчаяние и душевную боль, то внешне простенький стишок «Причина» будет вам понятен «как никому» (особенно если сами себе прочтёте вслух последние четыре строчки). Но если сейчас вы нетерпеливо ждёте счастливого свидания, то скорее всего пожмёте плечами: это вообще о чём?
ПРИЧИНА
Отчего твой автобус быстрей не бежит,
Если сердце твоё нетерпеньем дрожит?
Если за поворотом свиданье —
Разве грех сократить ожиданье?
Что, не в силах шофёр? Что, не тянет мотор?
Что, поймает ГАИ — обругает?
Всё на свете доступно… И ты до сих пор
Не поймёшь, что причина другая:
Здесь, в автобусе, едет и кто-то иной —
Понимаешь, такая досада,
У него расставанье стоит за спиной.
Надо медленней, медленней надо!
* * *
1 августа 1944-го началось знаменитое Варшавское восстание против фашистских оккупантов. Оно было окончательно разгромлено 2 октября. Два месяца немцы бомбили и жгли Варшаву, Советская Армия на помощь не пришла.
...В прошлом веке русский еврей Аронов в конце 1970-х написал стихи о середине 1940-х, а вы прочтёте их сейчас, в ХХI веке, когда опять люди горят, а Россия опять стоит, выжидая.
ГЕТТО. 1943 ГОД
Когда горело гетто, когда горело гетто,
Варшава изумлялась четыре дня подряд.
И было столько треска, и было столько света,
И люди говорили: «Клопы горят»…
…А через четверть века два мудрых человека
Сидели за бутылкой хорошего вина,
И говорил мне Януш, мыслитель и коллега:
— У русских перед Польшей есть своя вина!
Зачем вы в 45-м стояли перед Вислой?
Варшава погибает! Кто даст ей жить?!
А я ему: «Сначала силёнок было мало,
И выходило, с помощью нельзя спешить».
— Варшавское восстанье подавлено и смято!
Варшавское восстанье потоплено в крови!
Пусть лучше я погибну, чем дам погибнуть брату! —
С отличной дрожью в голосе сказал мой визави.
А я ему на это: «Когда горело гетто…
Когда горело гетто четыре дня подряд,
И было столько пепла, и было столько света…
И все вы говорили: «Клопы горят».
Аронов, добродушно улыбаясь, прочитал этот жёсткий беспощадный финал. И сказал: «Эх, ё-моё, я, конечно, знаю, что Варшавское восстание было в 44-м. Но никак 44-й в строчку не лез».
— Не горюй, Саша! Бог простит.
* * *
Каждый имеет право вести свою родословную откуда хочет. По большей части людям хочется найти в своём роду какого-нибудь аристократа. Найдёшь (или выдумаешь), например, барона и можешь писать перед своей фамилией «фон».
Аронову к своей фамилии добавки были не нужны; она сама, по его мнению, говорила о древности рода. Аарон — тот самый, который работал переводчиком у своего косноязычного брата Моисея за полторы тысячи лет до рождества Христова.
НАГОРНАЯ ПРОПОВЕДЬ
Встав на гору, мой родственник
как взговорит, давясь
Пустыми, бесполезными слезами:
— Любите же друг друга. Ибо мир не любит вас.
По крайней мере, он не этим занят.
* * *
Большинству людей кажется, будто от них ничего не зависит. Не они начинают войну — это уж точно. Они не могут её остановить — это уж точно. И выборы от них не зависят, и честный подсчёт голосов. И если на улице видят, как упал человек, то не подходят. Зачем подходить, если ты не врач?
Поэт всегда чувствует иначе. А иначе он не поэт.
УЧИТЕЛЬ ГЕОГРАФИИ
Я на службу, на службу, на службу ходил аккуратно.
Вызывал, проверял, ставил двойки, да мало ли дел.
К четырём, и к пяти, и к шести возвращался обратно.
Шёл в кино, пил вино. Или так — в телевизор глядел.
А когда я, когда я, когда я вставал в воскресенье,
Перед зеркалом, зеркалом всё вспоминал дотемна:
Где я дёрнул рукой, что в Калабрии землетрясенье?
Где ошибся в расчётах, раз в Африке снова война?
* * *
Следующие трагические строки в наше время нуждаются в пояснении.
Свет и сейчас включают, как десятки лет назад; выключатель, кнопка — они почти не изменились. Изменилась проводка. В середине прошлого века не было плоских пластиковых проводов, не было скрытой проводки. По стенам, на изолирующих фарфоровых роликах, тянулись витые шнуры: каждая из двух медных жил поверх резиновой изоляции была покрыта матерчатой оплёткой. И два этих провода были заплетены в тугую косичку. Она так и называлась: электрический шнур. Крепкая вещь, слона бы выдержала, не то что человека.
Почти нигде меня и не осталось —
Там кончился, там выбыл, там забыт, —
Весь город одолел мою усталость,
И только эта комната болит.
Диван и стол еще устали очень,
Двум полкам с книжками невмоготу.
Спокойной ночи всем, спокойной ночи.
Где этот шнур? Включаем темноту.
* * *
Великую русскую литературу Аронов прочёл ещё и как список трагических судеб. Каждый волен догадываться, кто из классиков перечислен в этой «Хрестоматии».
ХРЕСТОМАТИЯ
Алмазна сыплется гора
с высот четыремя скалами.
Державин
Побывав у водопада,
На экзамен он спешит.
Тот, кого ждала награда,
Будет вскорости убит.
Следующий — на Кавказе,
Тоже вдруг, на полуфразе...
Крым, где топят корабли,
Артиллерии ли, связи
Офицер. Взглянул — знакомо.
Он потом ушел из дома
От наследственной земли.
В то же время муж сквозь вьюгу
Всматривается в супругу,
То ль чужую, то ль свою,
Где-то, кажется, по югу
Гастролирующую.
Воронье, костер, туман.
У костра сосед. Устанет.
Воротясь домой, достанет
Старый спрятанный наган.
* * *
Большинство стихотворений Аронова внешне так просты, что читатель скользит, не успевая заметить глубины. Снова скажем: единственный (или почти единственный) способ что-то понять — это читать вслух. Сперва себе, потом другим. Тогда появится шанс, что фраза «каждое творенье есть хвала порядку на Земле» будет понята верно. Реквием, выходит, тоже хвала порядку.
Строчки помогают нам не часто.
Так они ослабить не вольны
Грубые житейские несчастья:
Голод, смерть отца, уход жены.
Если нам такого слишком много,
Строчкам не поделать ничего.
Тут уже искусство не подмога.
Даже и совсем не до него.
Слово не удар, не страх, не похоть.
Слово — это буквы или шум.
В предложенье: «Я пишу, что плохо»,
Главный член не «плохо», а «пишу».
Если над обрывом я рисую
Пропасть, подступившую, как весть,
Это значит, там, где я рискую,
Место для мольберта всё же есть.
Время есть. Годится настроенье.
Холст и краски. Тишина в семье.
Потому-то каждое творенье
Есть хвала порядку на Земле.
