— Я снимался на Украине в сериале, но у московского режиссера Александра Мохова. Это мой третий приезд на Украину за последние месяца полтора.
— Какие впечатления?
— У меня много друзей там. Мы приезжаем, тут же с ними встречаемся, водку пьем. Ничего лично я плохого не чувствую.
— Наверное, потому, что вы любимец бывшей большой страны. А вообще странно: кто ни возвращается оттуда, все говорят о Киеве как о совсем другом городе. Даже по телевизору программы федерального канала показывают такое…
— Я телевизор не смотрю. Видел, что этот Майдан подчистили. Я тебе так скажу, моя девочка: это все игры. Какие-то дебилы вот с такими шеями их устраивают. Еще до приезда я связался с Адой Роговцевой — я ее очень люблю, мы снимались много: «Адочка, как ты?» — «Я не могу, я плачу. Выйду на Майдан, потом плачу». Она говорила, что вечерами боится выходить и, более того, боится в магазин пойти. У меня нет слез.
Киев я очень люблю, там не страшно, страшно там, где стреляют. Я расскажу тебе свой самый любимый анекдот: жарко, граница, по разные стороны стоят солдаты — русский и украинский. Русский кричит: «Мыкола, как будет по-украински хлеб?» — «Хлиб». Прошло время, он снова: «А как будет по-украински соль?» — «Силь». Опять прошло время: «А как будет по-украински ж...а?» — «Ср...а». И тогда русский человек говорит: «И стоило из-за одной ж…ы язык менять?». Это великая истина.
У меня был вообще анекдотичный случай. Это были те времена, когда я много снимался, и из Киева пришла телеграмма, подписанная режиссером киевской студии Тимофеем Левчуком: меня утвердили на роль в фильме «Ковпак». Большая картина, четырехсерийная. Приехал, и вдруг этот Тимофей начинает говорить со мной по-украински — одну фразу, другую. «Я же не знаю языка, — говорю ему. — Вы шутите, что ли?». А он обиделся: «А как же ты будешь играть Ковпака?».
— Но вернемся к моему вопросу: прекрасная актриса Роговцева плачет, ваши друзья, думаю, тоже не очень радуются…
— Я в политике не разбираюсь, но скажу тебе: все это элементарная глупость, и ее придумали не очень умные люди. Ты мне скажешь: стреляют, убивают — страшно. Киев очень хороший город, теплый, люди хорошие, ничего не почувствовал против. В аэропорту не было проблем.
— Это у вас, у Армена Джигарханяна.
— Но я же смотрел и на других людей — то же самое. Мы ездили по Украине, в Черкасской области были, на хуторе одном снимали. И там, я тебе скажу, один парень был по фамилии Череп — купил несколько хат, сделал там гостиницу, и туда приезжают иностранцы. Самое страшное — биде есть там. Я его спрашиваю: «Зачем биде?» — «Ну так же удобнее». Потрясающий парень! Я ему говорю: «Приезжай в Москву, моим гостем будешь», — а он: «Я подумаю».
— Я вас слушаю и своим ушам не верю: неужели за эти полгода к русским на Украине отношение не изменилось?
— Если ты спрашиваешь меня, то а) я не русский; б) это не чувствуется. В Донецке стреляют, и там может быть все. Один понимающий человек мне сказал, что это силовики заварили кашу. Не важно чьи: они там продали, здесь купили — и в этом правда.
— И еще в том, что мы все оказываемся чьими-то заложниками.
— А когда мы не заложники? Мы всегда заложники. Если находится один человек, вроде Сахарова, так его не слушают. Мы же помним — никогда не забуду, — как стучали депутаты по столам и стуком своим сгоняли Сахарова с трибуны. Его согнали, и он умер. Для меня, знаешь, какая вещь самая страшная? Когда люди с великими именами взяли и разделили Германию на два враждебных государства.
— Как сейчас Россия и Украина?
— Это страшно. Мне грустно. Вот это страшно, что нашлись люди, которые нас всех поставили раком.
— Вы вернулись с Украины. Оттуда же вернулся Андрей Макаревич — выступал в Славянске. Так теперь он здесь не патриот, чуть ли не враг!
— За Макаревича не отвечаю. Если бы он привез туда бомбы или отравленную колбасу — это было бы предательство. А он концерт устроил — значит, он хотел разбудить в людях людей. Я, скажем, знаком лично с Кличко, и если у меня случится разговор с ним, я ему скажу: мы хотим приехать на гастроли к вам, покажем вам «Бегущие за двумя зайцами». Не вижу себя ни предателем, ни плохим человеком. Это одна нация. Я могу пойти и к Порошенко, потому что мое желание — чтоб мир был хороший.
— Может, вам и пойти?
— Подумаю. Это нужно. Был великий армянский писатель Туманян. И когда турки с армянами воевали, он садился на лошадь и ехал мирить их. Мирить, а не войну создавать надо! Если идти к Порошенко, то не за тем, чтобы сказать ему «какие вы плохие», нет. Надо спросить: хотите жить дружно с Россией?
— Ваш театр открывает через пару недель сезон, и заявлена премьера — «За двумя зайцами» по украинской классике. Когда же вы начали репетировать — до всех событий?
— Задолго. Ко мне пришел наш режиссер Юрий Клепиков, принес эту пьесу. Когда первый раз прочитал, мне стало страшно: плохая пьеса. Но потом выяснил, что в ней «взрывчатка» есть: эта пьеса про генетику. Мои друзья, ученые, примерно лет 30–35 назад взяли на воспитание девочку. Это произошло на моих глазах. Девочка потрясающая, с такими огромными глазами… Прошло 35 лет — и выяснилось, что эта женщина генетическая алкоголичка. И ничего нельзя сделать. Так вот хотел того автор «За двумя зайцами» или нет, но написал и про это тоже. Его герои, казалось бы, живут, пьют, закусывают, но они при этом теряют человеческий облик. Думаю, секрет в этом, в генетике. Вот почему я привел пример моего друга.
— Значит, у вас не комедия будет, как в театре Вахтангова, где «За двумя зайцами» идет много лет?
— Комедия, конечно, но… У нас очень хороший хореограф, и благодаря ему все это перешло в украинский танец. И оказалось: герои что, только это и умеют? Но так нам подсказывает автор. Я на прогоны даже хочу людей с Украины позвать. Не подумай, что я чего-то боюсь: обидеть нельзя — тогда ты человек-г...о, раз только про болезни говоришь.
— Но вы политические смыслы в своих «Зайцев» вкладываете?
— Нет, там только характеры. Но какие! Смыслы сами становятся понятны. Кстати, называться спектакль будет «Бегущие за двумя зайцами».
— Армен Борисович, а вы-то что планируете лично для себя на новый сезон?
— Планирую ремонт фасада — 20 лет ждем. У меня лежит постановление мэра — и ничего. Почему, объясни? Кинотеатр, в который мы въехали, прекрасное здание, но фасад… Я даже не говорю про колосники, которые хорошо бы отремонтировать. В таком виде нельзя жить. Я могу — и это, думаю, обрадует многих людей — уйти из театра. Но я не уйду.
— И будете играть!
— Да, хочу две вещи: первое, мы должны поставить спектакль «Жизнь господина де Мольера». И там я хочу сыграть Людовика. Ведь в «Ленкоме» у Эфроса я играл Мольера. Но сейчас я пристарковат для него, а мои партнерши поведут разговор о сексе — как я тогда буду выглядеть? Я буду дедушка для них, а там про секс через искусство написано. Ты знаешь, как я любил Эфроса и его прекрасный спектакль. Но чем больше вникаю, тем больше понимаю, что он пропустил одну важную вещь — артисты театра Мольера. А там должно быть все, что в театре есть: начиная от бородатой Кончиты. Все подлые вещи, грязные и красивые — и тогда это театр мира. А второе, я хочу поставить «Любовь» — сценарий фильма Михаэля Ханеке. Великая картина!
— Интересная идея. Вы уже решили вопрос с авторскими правами?
— Как раз сейчас этим занимаемся.
— Получается, что вы всех обманули, когда несколько лет назад объявили, что больше никогда не выйдете на сцену? А тут планы на две мощные роли.
— Прости человека, который сказал, что я ухожу. Еще есть энергия — хочу играть.
