— Я не задавался целью выступать с манифестом, но если это так звучит, то для меня это естественно и честно. Сейчас столько провокационного и социально направленного в искусстве, что, кажется, на сцене жизненнее, чем сама жизнь. Но если мы будем заниматься только этим, мы одичаем. У меня в «Фигаро» — вызывающе красиво и вызывающе изысканно. Но если в оформлении (свет, декорация, костюмы) этого добиться легче, то артистам… им сложнее. И я рад, что им не просто пробиваться к красоте и гармонии.
Да, у нас проданы все билеты, спектакль принимается на ура, но это не просто коммерческий успех веселого спектакля: зрители аплодируют честному театру. Может быть, в этом и есть манифест — чтобы театр вспомнил, что он — театр. Когда Фигаро (Сережа Лазарев) говорит о политике, я не хочу, чтобы он изображал Навального. Его герой хочет личного счастья, он «все видел, всем занимался, все потерял» и может разувериться в главном — в любви. А я не хочу, чтобы человек сегодня разуверивался, — это самая болевая точка.
— В Москве идет несколько интересных или даже актуальных «Фигаро» — в драме, в музыкальном театре. Ты всех видел?
— Я видел всех «Фигаро». Я настолько люблю эту пьесу, что считаю ее очень важной для себя. Именно она в моей судьбе сыграла решающую роль: если бы не она, я никогда бы не стал артистом, не пришел бы в театр. Поэтому я каждый раз жду очередную в Москве постановку. Поэтому для меня «Фигаро» много не бывает. Но скажу тебе честно, что после того сатировского спектакля — последнего в жизни Андрея Миронова — я ничего лучшего по духу и по тональности не видел.
За «Фигаро» смело берутся те, кто мало или ничего о пьесе не знает, ничего не читал. Я же, наверное, более робкий человек, поэтому долго боялся к ней прикасаться.
— В Театре сатиры тот самый легендарный спектакль Валентина Плучека с Мироновым в главной роли появился в 69-м году — а это было совсем другое время, другая страна. Как у тебя отражается время в «Фигаро»? Ведь на сцене — роскошь, кринолины, парики — с этим ты не в тренде.
— Спектакль Плучека возник, казалось бы, в очень неподходящее время — время такого шептального реализма в театре. Уже вовсю была Таганка, «Современник» со своей художественной правдой жизни. А на сцене Сатиры вдруг — роскошь, зеркальная красота. И тот «Фигаро» с Мироновым был совсем не в тренде. И мне, которому нравится многое, что происходит в театре, показалось, что пора сходить в ту сторону, не побояться роскоши. Но это не значит, что не надо слышать кошмар улицы.
Я, когда готовился к столетию Камерного театра (теперь театр им. Пушкина. — М.Р.), многое понял про Таирова. Он был в стороне от того, что происходило вокруг, и от того, что делал, например, Мейерхольд, который существовал в активном диалоге с улицей и властью. А Таиров у себя в Камерном создавал свое время, чересчур изысканное, и противопоставлял его существующему. Я себя ни с кем не сравниваю, но это мое отношение ко времени: кто-то хочет идти с ним в ногу, а кто-то — делать что-то противоположное. Если ты правильно ставишь комедию, в ней все проявится, в том числе и современность. А ставить себя выше автора… Знаешь, часто видишь, что плохие пьесы у хороших режиссеров обычно получаются лучше. Здесь же — исключительная пьеса, и ее надо только суметь услышать.
— Фигаро — Сергей Лазарев. Ставка сделана на его популярность? Он — из шоу-бизнеса, человек из телевизора. Другого артиста на эту роль в театре не было?
— Есть артисты, которые, возможно, глубже, опытнее и легче, чем он, разобрались бы с текстом, но… Вопрос не только в популярности Сергея — важно, какой он человек. Для меня — ранимый, тонкий, с грустными глазами, глубже, чем представляет его шоу-бизнес. И для меня не было другого Фигаро. И потом — он мой ученик, понимает меня, я в него верю. Надеюсь, спектакль будет идти долго, и Сергей будет взрослеть вместе с ним.
— Исключительная вещь — знаменитый монолог Фигаро идет без купюр, отчего действие, как машина на пятой скорости, резко затормозит, и...
— Да, я не выбросил из него ни слова. Казалось бы, Бомарше делает комедию положений, с любовной интригой, и вдруг останавливает действие. Почему? В уста Фигаро он вкладывает монолог, но он в первую очередь о нем самом — о неудавшемся политике, журналисте, несостоявшемся драматурге, который всех раздражал, не принадлежал ни к какой группировке, ни к какому союзу. Но он все выдержал. На втором спектакле Сережу Лазарева три раза прерывали аплодисментами, когда он читал: «У нас, в Испании... введена цензура…» Как ты это произносишь — от этого многое зависит.
Монолог — важнейшая в пьесе вещь. Андрей Миронов начинал играть в 27 лет, а я смотрел его последний спектакль, когда ему было 46. И только сейчас понимаю, что весь спектакль игрался им ради этого монолога, хотя он тоже был купирован. Миронов у меня до сих пор стоит перед глазами. В «Ленкоме» монолог очень сильно обрезал Марк Захаров, его также сократил Серебренников; у Богомолова осталось несколько фраз, и они перешли в пролог. В полной же версии он сохранился только в радиоспектакле, его можно послушать на YouTube. Заметь, в опере монолога вообще не существует — если его выбросить, останется любовная линия, действие ничего не теряет и сохраняет динамику. Поэтому его плохо помнят. Но он ведь не для действия, когда надо смеяться сильнее и сильнее, а для смысла — здесь требуется остановка. Но для меня он личный, программный.
— Почему ты считаешь, что артистам сложно играть в этом спектакле?
— Для них нет проблемы сыграть комедию, но это не простецкая, а очень умная пьеса. Артисты долго не верили, что она глубокая, не понимали, почему я запрещаю менять слова и места слов во фразе, особенно у графини, у Фигаро. На репетициях мы часто слушали пьесу на французском языке (запись «Комеди Франсез»), очень важно было понимать, где речь убыстряется, где замедляется. Ведь современная комедия — это такое SMS-ное общение. А тут — изящная словесность. С моим грустным пониманием комедии как жанра я пошел на то, чтобы убрать все танцы, и оставил один музыкальный номер. Я оставил Лазарева без вокала и тем самым обманул ожидание публики. Это удешевило бы всю затею.
Я рад за Вику Исаеву (графиня) — у нее это первая комедийная роль и новый шаг в развитии. Саша Арсентьев (граф) вообще входит в конкуренцию с выдающимися исполнителями этой роли, например с Ширвиндтом. «Не заставляй меня играть Ширвиндта!» — кричал он мне на репетициях. Саша Урсуляк (Сюзанна), которая очень много занята в репертуаре театра, после «Доброго человека из Сезуана» здесь резко меняет градус своего существования. У нее есть энергия — когда у всех на репетициях опускались руки, именно она говорила: «Нет, давайте еще пробовать».
«Фигаро» заканчивается у меня не общей песней с танцами, а вопросом. Когда возникла музыка Моцарта (она не иллюстративная, как у Россини, а парит как бы сверху), ангелы или духи, заварившие всю эту историю, в финале оказываются совершенно растеряны перед тем, что видят — как люди обходятся с любовью.
